Волшебное дуновение

– Фу! Мыло, нафталин, йогурты! Ты квартирный, что ли? – презрительно поморщился Кыша. – Арестант?

Слыть арестантом котишке не хотелось: стыдно чего-то.

– Нет, – небрежно муркнул он, – я так… беглый.

Кыша уважительно кивнул:

– Тогда – другое дело. Тогда бить, наверно, не будем. Тогда – добро пожаловать в наш свободный двор, товарищ! И от оков тебя избавим…

Кыша ловко вцепился зубами в красный котишкин ошейничек: р-раз! – и свобода.

Серьга-капелька скатилась с разорванной ленты и затерялась в целой луже таких же весенних капель.

* * *

– Безобразие! – ворчал, открывая дверь, старый почтальон Филин. – Лужа у самого подъезда! Не пройти – не проехать! На телевидение, что ли, каждый раз звонить…

Наутро угрюмая дворничиха Раиса взяла метлу и стала разметать лужу: шур-шур, шур-шур! Влево-вправо, влево-вправо.

– Мокро им, – бурчала Раиса, – избаловались! Весна им не ндравится! Разве ж весной сухо бывает? Оттого и мокро, что тает. Простых вещей понять не могут. Учат их, учат, мозги буквами-цифирями набивают – и всё без толку, всё без толку. Наступит лето – будет сухо вам, дождётесь.

Так ворчала-бурчала – всю лужу и размела.

Осталась на асфальте одна лишь серьга-капелька.

Подхватила её метла, подбросила. И повисла капелька на голой ветке. В чаще дремлющего сиреневого куста.

Месяц прошёл. Другой пролетел. Третий подкрался, дохнул на город забытыми ароматами. Распустились на сиреневом кусте нежные цветочные гроздья.

Шла Лёля домой, остановилась возле подъезда, вдохнула влажный, с горчинкой, запах. А потом поднялась на цыпочки, нагнула ветви и сорвала душистую сиреневую кисть.

Стала счастливые цветики искать – пятилистнички.

И к ней на ладонь вдруг скатилась хрустальная капелька.

Её серьга.

Суфлёрушко, театральный домовой

закулисная сказка

Откуда появился в театре домовёнок – никто не знает, откуда берутся домовые – вовсе неведомо. Некоторые говорят, что выводятся они из свалявшейся пыли под кроватями – неправда это: не знаешь точно, зря не болтай. А в театре вообще никаких кроватей нет.

Разве что ненастоящие, понарошечные – для спектакля.

– Ого, – пробурчал себе в усы дедушка-домовой Суфлёр Суфлёрыч, вертя малыша во все стороны и любовно разглядывая, – пополнение прибыло!

К слову сказать, домовой в доме должен быть один, куда больше-то? Есть дом – есть домовой, есть этому дому хранитель: живи себе да за порядком следи.

Другое дело – театр, тут сложности: пока одни актёры на гастроли ездят, другие в это время в родных стенах представление дают. Как хочешь, так и разрывайся, хранитель!

Тут одним домовым не обойтись.

Дедушка Суфлёр Суфлёрыч любил приговаривать: «Театр – это не стены, театр – это чудесный шатёр!» Потому что создаётся он волшебством спектакля, из звука, света и актёрской игры. И бывает, что шатёр этот на одном месте стоит, на родной театральной сцене – а бывает, что и надвое-натрое разделяется, когда развозят актёры свои спектакли по другим странам и городам.

И домовому с этим волшебным шатром тоже кочевать приходится.

А дома кого оставишь, чтобы в родных стенах к возвращению порядок был, чтобы не набежали шустрые крысы-мыши, не изгрызли томики Островского и Шекспира в театральной библиотеке? Чтобы не проникли внутрь шуршавки и скрипуны, не раскачали колосники над сценой и узкие театральные лесенки? Чтобы не развелись в тёмных углах за кулисами пугалки сумеречные, от которых избавляться потом приходится живым огнём, долго и хлопотно?

А в театре живой огонь – штука опасная, это вам любой пожарный домовой подтвердит.

Нет, театральный дом без присмотра бросать нельзя. Потому и появился в театре домовёнок: нужен был – и возник. Маленький, мохнатый, со своей собственной новенькой метлой.

Домовому без метлы никак.

Соседние домовые – Батон Батоныч из угловой булочной, Чесал Чесалыч из подвальной парикмахерской и Валерьян Валерьяныч из старинной аптеки – сразу пришли на него посмотреть.

– И зачем он тебе, Суфлёрыч? – поморщился Чесал Чесалыч при виде домовёнка. – Одному лучше.

Суфлёр Суфлёрыч попытался объяснить бестолковому соседу сложный театральный уклад: про гастроли, концерты и всё прочее.

– Подумаешь, гастроли, – выгнул мохнатые брови Валерьян Валерьяныч, – гастроли тоже в каких-нибудь местах проходят, там свои домовые водятся, они и присмотрят за порядком, это их дом?овый долг. Тебе-то чего по чужим краям таскаться? Сиди дома, как все.

Суфлёр Суфлёрыч вздохнул: не понимают они. Ну как доверишь домовым-чужакам свой родной чудесный шатёр? Они и текстов не знают, и спектаклей не видели – разве догадаются, когда следует отвислый край кулисы отдёрнуть, чтобы героиня на выходе ножками не запуталась? Когда бросить на затёртый пол чужой сцены горсть шершавого порошка, чтобы не поскользнулись пляшущие актёры, не попадали? Когда дунуть на вспотевшую старую приму долгим освежающим дуновением, чтобы в пылу игры сознание не потеряла?

При театре нужен глаз да глаз.

А толстяку Батон Батонычу домовёнок сразу понравился – и он с улыбкой протянул малышу свежий тёпленький бублик: на, говорит, Суфлёрушко, угощайся. Батон Батоныч сам по ночам бублики да булочки пёк и всех окрестных домовых ими баловал.

В старые времена оно ведь как было? Домового жильцы в доме уважали, величали «хозяином-батюшкой» и ставили ему в особом уголке мисочку с едой и напёрсток молока. А теперь людям до домового дела нет, кормись, как хочешь. Вот и приходится домовым поддерживать друг дружку.

А Батон Батоныч – он вообще очень добрый.

Стал Суфлёрушко в театре жить и постигать домо?вую премудрость.

Жизнь у домовых непростая: за всем уследи, везде поспей. Говорят, домовые днём спят – неправда это, у них и днём работы с избытком, только никому они на глаза не лезут.

Хочешь быть домовым – умей прятаться.

* * *

Место, где жил Суфлёрушко было не простым театром, а кукольным. Здесь верховодили куклы, домовёнок это мигом понял. Он с восхищением смотрел, как куклы прыгают по ширме, танцуют, поют и говорят длинные речи, в которых ему не всё удавалось понять, но отчего-то захватывало дух.

А люди-актёры – они куклам вроде помощников: там поднимут, тут поддержат, здесь плечиком подопрут. Актёр – он, считай, личный домовой при каждой кукле.

Суфлёрушке-малышу сразу захотелось с куклами подружиться, особенно – с печальным длиннолицым Гамлетом, который казался мудрее всех, читал красивые стихи «Быть или не быть?» и каждый раз умирал в конце своей длинной пьесы.

А на следующем спектакле всё начиналось сызнова.