Жена фокусника

– Какое имущество?

– Ну, видишь ли, прежде чем подарить тебе свое сердце, я подарил тебе все, что у меня есть. Теперь «Сказка» принадлежит тебе. Давай поторопимся, а то мы можем опоздать на официальную церемонию назначения мера нашего города.

***

Я стою перед толпой и слушаю грохот сердца в ушах. Я вижу, как они аплодируют, но гул аплодисментов заглушает мое собственное дыхание. Я опускаю глаза вниз, я смотрю на свои руки и не могу поверить в то, что вижу. Я поворачиваю голову – там за тяжелым занавесом, обрамляющим сцену, где стою я и еще полтора десятка человек, спрятанные от посторонних, на меня смотрят серые глаза. Не улыбаются, не смеются – они предельно внимательны и сосредоточены. Они следят, чтобы я не выкинула глупость.

– Марина Владимировна, улыбайтесь, – дышит мне в спину круглолицый.

И я улыбаюсь.

Внизу огромная толпа и она рукоплещет нам. Вспышки фотографов и восторженные крики толпы, а в моей голове одна единственная мысль – они кричит, заполняя всю мою голову, звеня и сводя зубы судорогой:

Что же вы наделали, люди?

Что же вы наделали…

Я смотрю на людское море внизу.

Я весь этот гнилой мир заставлю любить меня.

Я на грани истерики, но плацебо глушит её внутри меня – убавляет звук, поднимает болевой порог, заставляет меня быть равнодушной, чувствуя, как внутри все сжимается и болит. Я с трудом заставляю себя улыбаться.

Они будут задыхаться подо мной и восхищаться. Восхищаться и любить.

Я смотрю за сцену, где Фокусник прислонился плечом к стене и улыбается одним уголком губ, глядя на меня стальными глазами. Главная задача фокусника – отвлечь внимание, и пока вы, раскрыв рты, смотрите на сверкающую сотнями огней «Сказку», он усердно карабкается на трон, чтобы возглавить вас.

И ты будешь смотреть, как я убиваю их, как топчу ногами, и ничего не сможешь сделать.

Глава 11. Хочу, чтобы вы знали…

Глава 11.

Хочу, чтобы вы знали – я это сделала не ради вас и не для всеобщего блага. Сделанное – для мня и только для меня. Исключительно их эгоистических соображений.

***

Бывают такие моменты, когда ты подолгу смотришь в одну точку – мир вокруг тебя становиться бесцветным, звуки и запахи исчезают, люди и даже твои собственные мысли растворяются в окружающем тебя воздухе. Ты просто дышишь. В такие мгновения голова твоя абсолютно чиста, прозрачна – там ничего нет. Есть только ты, есть фокус, сосредоточенный в одной точке, и определенный момент. Хотя нет, даже тебя в этот момент в теле не остается. Только пустая оболочка. Наверное, это один из рефлексов – инстинкт самосохранения из тех, что заставляют нас отдергивать руку от горячего. Перезагрузка твоего сознания.

В подобном анабиозе я прожила всю следующую неделю. Я думала, что окончательно и бесповоротно превратилась в животное, но, как оказалось – оскотинивание, сложный, многоступенчатый процесс, с перепадами и ремиссиями. Я ходила, говорила и весьма успешно взаимодействовала с окружающими людьми. Только вот голова была пуста. Максим видел это.

Всю эту неделю в доме было много посторонних людей – группами по три, пять, десять человек, иногда огромная толпа располагалась в гостиной и гудела там, как рой пчел, иногда всего один, да и тот сидел очень тихо и о чем-то секретничал с Максимом наедине. Но неизменным была одна составляющая – две прямохящие собаки, которые торчали в нашем доме все своё свободное время, коего было предостаточно. И всякий раз, когда я выходила из спальни и натыкалась на их морды, чувствовала, как у них шерсть на холке встает дыбом. Максим видел и это. Максим вообще очень внимательно следил за мной – его глаза держали меня в поле зрения постоянно, и вне зависимости от того, чем я занималась, где бы ни находилась, что бы ни делала, я чувствовала на себе его взгляд. Мне казалось, я в псарне с бойцовыми собаками, и единственная причина, почему они не бросаются на меня – их очень хорошо кормят. А после истории с галстуком стало еще хуже.

Это случилось на третий день после того, как я узнала о своем замужестве и о глобальных планах «Сказки». Я была в спальне. Я только что переоделась и складывала вещи в шкаф. Закрыв дверцы, я обернулась и увидела лежащий на полу галстук. Я подошла, нагнулась и подняла его. Я вертела в руках серую ленту, скользила пальцами по внутренней поверхности, и представляла, как она касается его рубашки, впитывает тепло его тела, вбирает в себя запах его кожи. Я поднесла галстук к лицу и медленно втянула воздух, растягивая удовольствие от знакомого и такого узнаваемого, и совершенно уникального сочетания горечи и сладости, остроты и пряности. Абсолютное совершенство, написанное нотами запахов. Я села на кровать, вертя в руках полоску ткани, и задумчиво смотрела на неё.

– Ты чего делаешь?

Я услышала тихий, звенящий сталью, голос и посмотрела на входную дверь. Я не слышала, как он вошел. Серые глаза впились в меня острой, как игла, ненавистью.

– Зачем ты взяла галстук?

Голос еще тише, сталь острее. Он сжимает кулаки и быстро переводит взгляд с галстука на мои глаза, потом снова на галстук. Первые минуты я не могу понять, что происходит. Вижу, что он закипает, но не могу понять отчего?

Он подлетает ко мне, вырывает полоску ткани с такой силой, что она обжигает мне руки.

– Да что с то… – успеваю взвизгнуть я.

Он бьет меня. Несильно, но коротко и хлёстко. Мне больно. Я хватаюсь за лицо, поднимаю на него глаза и яростно шиплю:

– Ты совсем охре…

Его яростный хрип заглушает не только мои слова, но и мои мысли:

– Если еще хоть раз увижу у тебя в руках что-то из чего можно сделать петлю, я тебя на цепь посажу! – он часто, истерично дышит, его глаза ненавистно впиваются в мое лицо. – Поняла меня?

Я киваю.

Я поняла, Максим. Мой отсутствующий взгляд, мое тихое и замкнутое поведение он растолковал, как суицидальное настроение. А еще я поняла, что теперь я буду получать за все, что ему не по нраву – каждая провинность, каждая шалость, неверно истолкованное слово и неправильное движение бровью. Может дело в том, что на календаре конец августа, и близиться сентябрь, а может он просто растет и все сильнее в нем проявляется его гребанный папаша? Мне, в общем-то, все равно, что стало причиной – когда тебе больно ты причинами не интересуешься, ты лишь хочешь чтобы боль прекратилась.

Но, если вы думаете, что это стало последней каплей, то ошибаетесь – ночь стирает память лучше любой таблетки, потому что, когда в моих руках горит солнце, когда оно плавит мою кожу, оголяет нервные окончания, заставляя меня в беспамятстве вцепляться в его спину, чтобы окончательно не потерять связь с реальностью, когда мое тело взрывается миллиардами атомных бомб, нежность душит тебя, а оргазм заглушает все на свете, я готова простить все, что угодно. И я решаю, что пока он заставляет меня задыхаться по ночам, днем у меня будет на удивление короткая память.

Теперь за мной все время присматривают, и уже вполне открыто. Я почти никогда не остаюсь одна, и если со мной нет Пуговицы, то обязательно есть кто-то другой. В спальне, на кухне, в гостиной и спортзале. А я думаю – это пройдет после пятого сентября? Пуговица, естественно сидит со мной не нарочно, не потому, что ей кто-то нашептал на ухо, что у её мамы появляются нехорошие мыслишки в голове, а лишь потому, что ей приятно чувствовать мое тепло, мои руки и слышать мой голос. Поэтому мы все больше и больше времени проводим вместе. Присутствие Максима похоже на сладкий ликер – мы много разговариваем и занимаемся любовью, когда точно знаем, что Пуговица нас не увидит и не услышит. Он удивительно нежный человек… когда не машет руками. Гораздо хуже, когда и Максим и Пуговица заняты. Низкий не особо болтлив, но если учесть, что он слишком прямолинеен и груб, то это только плюс. Все наше общение сводиться к грубым и незамысловатым диалогам:

– Куда пошла?

– Не твое собачье дело.

И он встает и плетется за мной туда, куда меня понесет нелегкая. Один раз даже стоял и ждал меня возле дверей ванной почти сорок минут, пока я демонстративно долго принимала душ.

А вот когда ко мне приходит Белка, это превращается в сущий кошмар. Он смотрит не меня, как на кость, которую вырвали у него из пасти. Он словоохотлив и бесконечно болтлив, и единственная причина, которая позволяет это терпеть – очень приятный тембр голоса и мелодичная, мурлыкающая манера разговора – ощущение такое, будто рядом с тобой урчит огромный говорящий кот. У меня даже были мысли погладить его по голове, почесать за ухом, в надежде, что он, наконец, заткнется, но я быстро представила себе, что в следующее мгновение сделает со мной это огромная кудрявая, голубоглазая кошка, дай ты ей хоть малейший намек. А потому я молча слушаю, как, где и сколько раз на дню он совокупляется с разными девушками. Он весьма красочно описывает детали и никогда не скупиться на подробности. Иногда мне удается абстрагироваться от его болтовни, когда идет интересная передача по телевизору, или находиться интересная книга. Но интересных книг не так уж и много и заканчиваются они слишком быстро, а уж интересные передачи по ящику случаются и того реже. Когда я говорю об этом Максиму, он смеется:

– Забей, – говорит он, – Белка всегда был повернут на вагине.

– Да он же скоро начнет мастурбировать прямо на меня!?

– Ну, тогда у тебя будет возможность полюбоваться на невероятное зрелище – телки, которые спят с ним, не затыкаясь щебечут о том, какие внушительные у него размеры. Чуть ли не до колен, – смеется Максим.

– Да пусть он хоть наступает пятками свой же конец! Мне это неприятно!

Максим хохочет, Максим подходит ко мне и обнимает меня. Максим запускает руки под юбку и стягивает с меня трусики. Я все забываю. Короткая память – это очень удобно.

Но это не становиться последней каплей.

Максим говорит, что видел план нашего нового дома. Ему понравилось, но он хочет кое-что доработать.

Это не переполняет чащу моего терпения.

Максим строит планы на новый год.