Сочинения

Как все покинутые женщины, она решила придать себе девственный вид, напоминая массой белой материи девушек Шотландии, так поэтично изображаемых Жироде. Светлые волосы обрамляли ее длинное лицо волнистыми локонами, напомаженные, они блестели от падающего на них света рамп. Ее лоб блистал. Бледное лицо, смоченное водой из отрубей, было чуть нарумянено, совершенно незаметно для глаз. Шарф, тонкость которого заставляла сомневаться, что люди в состоянии выделывать подобные вещи из шелка, обвивал шею, уменьшая ее длину и, ниспадая, прикрывал фигуру, искусно скрытую корсетом, – талия была верх совершенства! О позе ее довольно сказать, что труды, положенные на изучение ее, увенчались полным успехом. Жесткие худые руки скрывались под эффектными буфами намеренно широких рукавов. Она представляла смесь фальшивого блеска, шелка, легкого газа, завитых волос, ЖИВОПИСНОСТИ, СПОКОЙСТВИЯ и движения и так называемого «чего-то такого». Всем хорошо известно, в чем заключается это «что-то такое». Это соединение ума, вкуса и темперамента. Такими женщинами многие увлекаются, как игрою в карты. Вот почему подобное кокетство возбуждает в мужчине чувственность. Он говорит себе: женщина, умеющая сделать себя красивой, обладает, наверно, и другими чарами. И это верно. Бросают тех женщин, которые просто любят, и предпочитают тех, которые умеют любить. И если урок итальянца был жесток для самолюбия Беатрисы, то и она была слишком искусственна от природы для того, чтобы не воспользоваться им.

– Вам мало любви, – говорила она за несколько минут до прихода Калиста, – вас надо мучить – вот секрет для того, чтобы удержать вас. Драконы, охраняющие сокровища, вооружены когтями и крыльями!..

– Ваша мысль могла бы послужить для сонета, – говорил Каналис при входе Калиста.

Одним взглядом угадала Беатриса внутреннее состояние Калиста. Она видела следы цепи, надетой на его шею в Туше. Калист, задетый словом о жене, колебался между желанием заступиться за честь жены и боязнью оскорбить женщину, с которой он был связан столькими воспоминаниями и сердце которой, как ему казалось, все еще страдало. Маркиза заметила его колебание, слово это она бросила только для того, чтобы проверить, как сильна была еще ее власть над ним. Видя его слабость, она сама пришла к нему на помощь, чтобы выручить его из неловкого положения.

– И так, мой друг, я одна, совершенно одна во всем мире.

– Значит, вы забыли меня? – проговорил Калист.

– Вас! Да ведь вы женаты? – воскликнула она. – Это было одно из главных моих несчастий среди многих других, выпавших на мою долю после нашей разлуки. Я теряла не только любовь, но и дружбу, в которую верила, как только можно верить бретонской дружбе. Со всем, впрочем, свыкаешься, и я меньше страдаю теперь, хотя совершенно разбита. Давно не была я так откровенна. Я должна быть горда с теми, кто равнодушен во мне, сурова с теми, кто хочет ухаживать за мной, я потеряла Фелиситэ, и мне некому было шепнуть: я страдаю, поймите же, какое страдание испытывала я, когда увидела вас в четырех шагах от меня, думала, что вы не узнаете меня, и как я рада теперь, когда вы около меня… Да, – сказала она на жест Калиста, – это почти верность. Вот что значит быть несчастной! Какая-нибудь малость, одно ничтожное свидание – для них все. Да, вы любили меня так, как должен был бы любить меня тот, кто растоптал ногами все сокровища, которые я принесла ему. К моему несчастью, я не умею забывать. Я люблю, и останусь верна безвозвратному прошлому.

Произнося эту тираду, она играла глазами, придавая эффект словам, лившимся, как казалось, из души неудержимым искренним потоком. Калист молчал. Глаза его были полны слез. Беатриса взяла его руку и, сжимая ее, заставила его побледнеть!

– Благодарю, Калист, благодарю, дорогой мой! Вот искренний ответ на горе друга. Не отвечайте, уходите, на нас смотрят и вы огорчите вашу жену, если до нее случайно дойдет это наше, хотя и невинное свидание среди массы лиц… Прощайте! У меня много сил, не правда ли?..

Она сделала вид, что вытерла слезы, жест, который в женской риторике должен бы называться антитезой в действии.

– Я буду смеяться, как смеются осужденные на смерть, среди равнодушных людей, которые забавляют меня. Я встречаюсь с артистами, писателями, с которыми познакомилась у Камиль Мопен. Она, пожалуй, права: обогатить, кого любишь, и исчезнуть, говоря: «Я слишком стара для него!» Так кончают мученики. И это лучший исход, когда нельзя умереть девушкой.

Она засмеялась, как бы желая рассеять грустные впечатления, навеянные на прежнего поклонника.

– Но где же я могу видеть вас? – спрашивал Калист.

– Я скрылась в улице де Шарт, близь парка Монсо, в маленьком отеле, соответствующем моим средствам, и набиваю себе голову литературой ради собственного развлечения. Избави меня Бог от мании наших дам!.. Идите, оставьте меня, я не могу привлекать внимание света. Что подумают о нас? А, главное, если вы останетесь, Калист, я расплачусь.

Уходя, Калист взял руку Беатрисы и почувствовал второй раз какое-то странное ощущение от этого пожатия.

– Боже мой, никогда Сабина ничего подобного не возбуждала во мне, – подумал он, выйдя в коридор.

В продолжение всего вечера, Беатриса хотя и не смотрела прямо на Калиста, но искоса бросала на него взоры, которые надрывали душу молодому человеку, еще полному первой отвергнутой любовью.

Когда барон возвратился домой, роскошь его обстановки заставляла его подумать о скромных средствах Беатрисы. Он возненавидел свое богатство за то, что оно не принадлежало этому падшему ангелу. Узнав, что Сабина давно легла, он был очень доволен, что может остаться один со своими волнениями. Он проклинал проницательность любви Сабины. Женщина, боготворя мужчину, читает в его лице, как в книге. Ей знакомы малейшие движения мускулов; она отгадывает, отчего он покоен, доискивается причины его грусти, обвиняя часто себя; изучает особенно глаза, которые, но ее мнению, выражают главную мысль: любима она или нет. Калисту хорошо было известно это глубокое, наивное поклонение ему и он сомневался в возможности скрыть на лице нравственную перемену, происходившую с ним.

– Что я буду делать завтра, – думал он, засыпая и предвидя этот своего рода молчаливый допрос Сабины. Сабина по утрам и даже в продолжение дня нередко спрашивала его: – «Ты еще любишь меня?» или «Я не надоела тебе?» Милые вопросы, различные, смотря по характеру и уму женщины, и за которыми скрывается их искреннее или притворное беспокойство.

Поверхность самых благородных сердец часто мутят житейские ураганы. На следующий день Калист, хотя и любивший своего сына, несказанно обрадовался, узнав, что Сабина, заметив конвульсии у ребенка и боясь крупа, не хотела оставить маленького Калиста. Под предлогом дела барон вышел, чтобы не завтракать с женой. Он ускользнул, как узник, довольный, что может идти пешком, пройтись по мосту Людовика XYI, по Елисейским полям и позавтракать с большим удовольствием, как холостой, в одном из кафе бульвара.

Что такое любовь? Не есть ли она протест природы против ига, налагаемого на нее обществом? Или природа хочет, чтобы известный порыв жизни, самопроизвольный и свободный, был бы бурным потоком, разбивающимся о скалы противоречия и кокетства, вместо того, чтобы быть источником, спокойно текущим между берегами религии и долга? Есть ли у нее цель, когда она подготовляет эти вулканические взрывы, которых не могут избежать и великие люди? Трудно найти юношу, воспитанного более религиозно, чем Калист, непорочного и верующего, и он стремился к женщине, недостойной его, когда Провидение послало ему в баронессе дю Геник молодую девушку, аристократической красоты, умную, религиозную, любящую, привязанную только к нему, ангельской доброты, полную до сих пор еще, несмотря на брак, любовью к нему, страстной любовью, подобной его любви в Беатрисе. Может быть, в природе мужчин, даже самых благородных, сохранилась частица земли, из которой они созданы, почему их и влечет в низменному. Женщины же, несмотря на все их ошибки и безрассудства, существа более возвышенные. Мадам Рошефильд, несмотря на свое падение, принадлежала к высшему обществу; в натуре ее было больше небесного, чем земного, и куртизанка в ней скрывалась под аристократичной внешностью, но это не объясняет непонятной страсти Калиста. Возможно, что причина была в глубоко скрытом тщеславии. Есть ведь благородные и красивые люди, как Калист, богатые и воспитанные, которым надоедает, помимо их воли, брак с существом, подобным им. Натуры благородные не поражаются возвышенностью, деликатностью и всем, что есть в них самих – это дает им слишком много покоя; они стремятся к натурам низшим и падшим, как бы для признания своего превосходства над ними или просто ища похвал себе. Их занимает контраст между нравственным падением и возвышенностью чувств. Противоположности интересны: Сабина не могла беспокоить Калиста, она была безупречна, и он всеми силами своей нетронутой души стремился к Беатрисе. Если великие люди часто на наших глазах, подобно Христу, протягивают руку грешницам, то почему не поступать также обыкновенным людям? Калист дожидался, когда пробьет два часа, повторяя одну и ту же фразу: «я увижу ее». Какая поэма заключается в словах, и как часто они делают незаметными и семьсот верст. Быстрым шагом направился Калист в улицу Курсель. Никогда не видав дома, он узнал его сразу, но был остановлен внизу лестницы, он, зять герцога Грандлье, богатый и знатный, как Бурбоны, – вопросом слуги:

– Ваша фамилия, сударь?

Калист понял, что должен предоставить Беатрисе свободу принять или не принять его; он стал осматривать сад и стены, покрытые черными и желтыми линиями, которые производят дожди на штукатурке парижских домов.

Мадам Рошефильд, как почти все знатные дамы, порвав с мужем, ушла от него, оставив ему все свое состояние. Она не хотела обращаться за помощью к своему тирану.

Конти и Камиль не давали ей заметить скудость ее материального обеспечения, к тому же ее мать тоже не помогала ей. Оставшись одна, Беатриса должна была прибегнуть к экономии, довольно тяжелой для женщины, привыкшей к роскоши. Она поселилась на возвышенном холме, где расстилается парк Монсо, в небольшом старинном домике одного вельможи. Дом выходил на улицу, но перед ним был небольшой садик; платила она не свыше тысячи восьмисот франков.

Служил ей старый слуга, горничная и кухарка из Алансона, привязавшаяся к ней в ее невзгодах. Бедность Беатрисы составила бы богатство многих честолюбивых буржуа. Калист поднялся по каменным шлифованным ступенькам лестницы с площадками, уставленными цветами. В первом этаже его встретил старый лакей и проводил в комнату с двойной дверью, обитой красным бархатом, с ромбами красного шелка и золотыми гвоздочками. Шелк и бархат покрывали комнаты, по которым проходил Калист. Ковры самых строгих рисунков, драпри на окнах и гарниры на дверях, все внутри противоречью наружности дома, о котором так мало заботился владелец его. Калист ожидал Беатрису в гостиной строгого стиля, роскошь которой заключалась в простоте. Комната эта, обитая гранатовым бархатом, оживлялась бледно-желтыми шелковыми драпировками и темно-красным ковром. Окна имели вид оранжерей, так много было цветов в жардиньерках. Свет почти не проникал в эту комнату, и Калист едва заметил на камине две старых красивых вазы. Между ними блестел серебряный кубок Бенвенуто Челлини, приобретенный Беатрисой в Италии. Золоченая мебель, обитая бархатом, великолепные кронштейны, на одном из которых стояли очень интересные часы, и стол с персидской скатертью, все доказывало прежнее богатство, остатки которого так искусно были разложены здесь. На одном из кресел Калист увидел книгу, в которой блестела вся украшенная драгоценностями ручка кинжала, – символ критики. На стене в красивых рамках висело десять акварелей; на них были изображены спальни разных жилищ, куда забрасывала Беатрису ее кочующая жизнь. Откровенность изображения доходила до невероятия. Шелестя шелковым платьем, вошла страдалица; туалет ее был вполне изучен, и опытный человек понял бы, конечно, что его ожидали. Платье, сшитое, как капот, позволяло ей показать часть белой груди, было из бледно серого муара, с длинными откидными рукавами, обшитыми кружевом, из-под которых виднелись руки в других узких рукавах с двойными буфами, разделенными прошивкой и с кружевом на конце. Чудные волосы, подобранные гребенкой, выбивались из-под чепчика, сделанного из кружев и цветов.

– Уже?.. – сказала она, улыбаясь. – Точнее не мог бы быть даже и влюбленный человек. Вы пришли, конечно, сообщить мне какой-нибудь секрет?

Она опустилась на козетку, приглашая знаком Калиста сесть рядом. Случайно или, может быть, нарочно (ведь женщины обладают двойной памятью ангела и демона) Беатриса надушилась теми духами, которые употребляла в Туше при знакомстве с Калистом. Этот запах, прикосновения к ее платью, взгляд ее глаз в этой полутемной комнате – все кружило голову Калисту. Его охватывал опять тот порыв, от которого чуть не погибла Беатриса. На этот раз, впрочем, маркиза была на козетке, а не на берегу океана.

Она встала, позвонила, приложила палец к губам. Знак этот заставил Калиста прийти в себя. Он понял, что у нее не было никаких воинственных намерений.

– Антон, меня нет дома, – сказала она старому слуге, – прибавьте дров в камин.

– Видите, Калист, я приняла вас, как друга, – проговорила она с достоинством, когда вышел слуга. – Не смотрите же на меня, как на любовницу. Выслушай мои два замечания: во-первых, я никогда не стану безрассудно противиться любимому человеку, во-вторых, я больше никому не хочу принадлежать; я была уверена, что меня любит своего рода Риччио, человек вполне свободный, не связанный никакими обязательствами, и видите, к чему привело меня это фатальное увлечение? Вами же должно руководить чувство самого святого долга. У вас молодая прелестная жена, и вы – отец. Для меня, так же, как и для вас, не было бы никакого оправдания, мы оба были бы сумасшедшими…

– Дорогая Беатриса, все ваши доводы я могу разбить одним словом: я никого не любил, кроме вас, и меня женили против моей воли.

– Это проделка мадемуазель де Туш, – сказала она, улыбаясь.

В продолжение трех часов распространялась Беатриса о браке, ставя Калисту ужасный ультиматум: полного отречения от Сабины. Она говорила, что только это дает ей веру в любовь Калиста. Для Сабины это не составляет большой жертвы, она хорошо ее знает!

– Эта женщина, мой дорогой, всегда останется такой, какой она была девушкой. Она настоящая Грандлье брюнетка, как ее мать, португалка, почти шафрановая и сухая, как ее отец. Говоря откровенно, вашей жене нечего опасаться, она, как мужчина, может свободно расхаживать везде одна. Бедный мой Калист, не такую жену нужно было бы вам. У нее красивые глаза, но глаза эти слишком уж обыкновенны в Италии, Испании и Португалии. Можно ли любить таких худых женщин! Ева была блондинка. Брюнетки происходят от Адама, блондинки же от Бога, Который дал в Еве последнюю мысль творения.

В шесть часов Калист с отчаянием взялся за шляпу.

– Да, уходи, мой бедный друг, не огорчай ее, не заставляй обедать без тебя!..

Калист остался. Он был слишком молод, и легко было подействовать на его дурные стороны.

– Вы не боитесь обедать со мной? – говорила Беатриса, принимая удивленный вид. – Мой скромный стол не пугает вас? И неужели вы настолько самостоятельны, что в состоянии порадовать меня этим маленьким доказательством вашего чувства ко мне?

– Разрешите только написать несколько слов Сабине, иначе она прождет меня до девяти часов вечера.

– Вот мой письменный стол, – предложила Беатриса. Она сама зажгла свечи и поставила их на стол для того, чтобы прочитать, что напишет Калист.

– «Дорогая Сабина»…

– Дорогая! Правда, она дорога вам? – говорила Беатриса, смотря на него так холодно, что кровь застыла в его жилах, – так идите же, идите, обедайте с ней!..

– «Я обедаю с друзьями в ресторане»…

– Ложь! Фи! Вы недостойны ни моей, ни ее любви!.. Все мужчины поступают подло с нами! Идите же обедать с вашей дорогой Сабиной.

Калист, бледный, как смерть, откинулся на спинку кресла. У бретонцев много мужества, которое помогает им бороться с трудностями жизни. Молодой барон выпрямился, положил локоть на стол, опустил голову на руки и посмотрел на без жалостную Беатрису взглядом, полным огня. Он был так хорош, что женщина севера или юга бросилась бы перед ним на колени, со словами. «Я твоя!», но Беатриса, рожденная на границе Нормандии и Бретани, принадлежала в роду Кастеран. После разрыва с Конти в ней развилась жестокость франков и злость нормандцев. Она жаждала мести и не уступила этому взгляду.

– Диктуйте, что писать, я повинуюсь вам, – проговорил бедный юноша. – Но только…

– Хорошо, хорошо, – говорила она. – Ведь ты любишь меня так же, как любил в Геранде? Пиши же. «Не жди меня, я обедаю в городе».

– Все? – спросил Калист, ожидая большего.

– Все. Подпишите ваше имя. Хорошо, – сказала она, хватая записку со сдержанной радостью, – я пошлю сейчас же с посыльным.