Сочинения

– Не знаю, не знаю! Но Калист два раза обманул меня. Не жалей меня, не раздражайся, сделай вид, что ничего не знаешь, и, может быть, тебе удастся узнать, кто она. О, это вчерашнее письмо!.. – и дрожа, в одной рубашке, она бросилась к столику и вынула письмо.

– Корона маркизы, – говорила она, ложась в постель. – Узнай, в Париже ли мадам Рошефильд?.. Сердце мое разорвется от слез и горя! О, дорогая моя, и вера, и поэзия, и счастье – все разбито, все потеряно!.. Нет больше Бога на небе, нет любви на земле, нет жизни во мне, ничего нет – все погибло!.. И день, и солнце померкли для меня!.. Несчастье мое так велико, что заглушает ужасные боли, терзающие мне грудь и лицо. Хорошо, что я отняла раньше сына, теперь мое молоко отравило бы его.

При этой мысли потоки слез брызнули из глаз Сабины. Хорошенькая мадам де Портандюер, держа в руках роковое письмо, растерянно смотрела на это истинное горе, на эту агонию любви, не понимая ничего из несвязных слов Сабины. Й вдруг счастливая мысль озарила Урсулу, мысль искреннего друга.

– Ее надо спасти! – думала она. – Подожди меня, Сабина, – сказала она ей, – я сейчас узнаю, в чем дело.

– Ах! И в могиле я буду любить тебя!.. – воскликнула Сабина.

Виконтесса поехала к герцогине Грандлье и описала ей состояние Сабины.

– Согласны вы, – говорила она, – что для спасения Сабины от ужасной болезни и, может быть, сумасшествия необходимо все рассказать доктору и сочинить какую-нибудь басню об этом ужасном Калисте, чтобы хоть на время оправдать его?

– Хорошая моя, – отвечала герцогиня, холодея от всего того, что слышала. – Дружба вас делает опытной не по годам. Я знаю, как любит Сабина мужа, и вы правы, она может сойти с ума.

– Болезнь эта может изуродовать ее, вот что ужасно! – сказала виконтесса.

– Бежим! – воскликнула герцогиня.

Герцогиня и виконтесса приехали за несколько минут до акушера.

– Урсула мне все передала, – сказала герцогиня дочери, – и как ты сильно ошибаешься… Во-первых, Беатрисы даже нет в Париже… Твой же муж вчера много проиграл, и теперь не знает, чем уплатить за твой туалет.

– А это что? – спрашивала Сабина, протягивая письмо.

– Ах, – засмеялась герцогиня, – это бумага Жокей-Клуба, теперь все пишут на бумаге с воронами; скоро наши подмастерья будут титулованными.

И предусмотрительная мать бросила злополучное письмо в огонь. Герцогине доложили о приходе Калиста и акушера Доммонге. Она оставила Сабину с Портандюер и вышла к ним.

– Жизнь Сабины в опасности, – говорила она Калисту. – Вы изменили ей ради мадам Рошефильд.

Калист покраснел, как девушка, провинившаяся в первый раз.

– Вы не умеете еще обманывать! – продолжала она, – наделали столько неловкостей, что Сабина отгадала все. Я поправила дело. Конечно, вы не желаете смерти моей дочери? Вот, доктор, причина болезни Сабины, – обратилась она к акушеру. – Вы же, Калист, знайте, что хотя мне, как пожилой женщине, и понятен ваш проступок, но простить его я не могу. Такое прощение приобретается ценою счастья целой жизни. Если хотите сохранить во мне уважение к вам, спасите мою дочь, забудьте мадам Рошефильд. Подобные женщины заманчивы, ведь, ненадолго! Сумейте обмануть Сабину, несите искупление за ваш проступок. Сколько выдумывала я, и сколько наказания должна буду принести за этот смертельный грех!..

И она рассказала Калисту, что она придумала, чтобы обмануть Сабину.

Искусный акушер, сидя у изголовья больной, следил за симптомами болезни, изыскивая средства помощи. Он отдавал приказания; успех зависел вполне от быстроты их исполнения. Калист сидел у ног Сабины и смотрел на нее, стараясь придать особенную нежность своему взгляду.

– Неужели это от игры у вас такие синяки под глазами? – слабо спрашивала она.

Фраза эта ужаснула доктора, мать и виконтессу, и они незаметно переглянулись. Калист вспыхнул.

– Вот видите, к чему приводит кормление, – находчиво сказал доктор грубоватым тоном. – Мужья скучают без жен и отправляются играть в клуб. Но не жалейте тридцати тысяч франков, проигранных бароном в эту ночь.

– Тридцать тысяч франков!.. – воскликнула удивленно Урсула.

– Да, – продолжал доктор, – мне сказали об этом сегодня утром у молодой герцогини Веры де Мофриньез. Вы проиграли де Трайлю, – сказал он Калисту, – и как только вы могли играть с подобным человеком? Мне совершенно понятно теперь ваше смущение.

Слушая слова религиозной герцогини, молодой, счастливой виконтессы, старого акушера, известного эгоиста, видя, как все они лгали, точно торговцы старьем, стараясь обмануть Сабину, добрый, благородный Калист понял всю опасность ее положения; слезы, показавшиеся на его глазах, заставили Сабину поверить.

– Барон дю Геник, – сказала она, поднимаясь на постели и смотря раздраженным взглядом на Доммонге, – он может проиграть тридцать, пятьдесят и даже сто тысяч франков, если это ему угодно, и никто не смеет упрекать его и читать ему нравоучение. Во всяком случае приятнее проиграть де Трайлю, чем выиграть с него.

Калист обнял жену и шепнул ей на ухо, целуя ее:

– Сабина, ты ангел!

Через два дня молодая женщина считалась вне опасности. И на следующий день Калист уже был у Беатрисы, требуя от нее награды за свой проступок.

– Беатриса, – говорил он, – вы должны дать мне счастье. Я пожертвовал для вас своей женой, она все узнала. Это роковое письмо с вашим именем и вашей короной, которой я не заметил!.. Я видел только вас одну. К счастью, буква Б. была почти стерта, но духи ваши и уловки, к которым я прибегал, выдали меня. Сабина чуть не умерла, молоко бросилось ей в голову; теперь у нее рожа и возможно, что следы останутся на всю жизнь, это будет более, чем ужасно.

Слушая эту тираду, Беатриса смотрела на него так холодно, что ледяной взгляд ее глаз мог бы заморозить Сену.

– Что же, тем лучше, – отвечала она, – может быть, это сделает ее белее.

Беатриса сделалась жестка, как ее кости, капризна, как цвет ее лица и резка, как ее голос. В том же тоне продолжала она эту тираду ужасных эпиграмм. Нет большей неловкости со стороны мужа, как говорить любовнице о достоинствах жены, а жене – о красоте любовницы. Но Калист не получил еще парижского воспитания в этом отношении, и не знал, что страсти имеют своего рода вежливость. Он не умел ни обманывать жены, ни говорить правды любовнице. У него было слишком мало опытности в обращении с женщинами. В продолжение двух часов Калист должен был умолять Беатрису о прощении, но раздраженный ангел, с поднятыми к небу глазами, казалось, не замечал виновного. Наконец, сила его страсти победила маркизу; она заговорила взволнованным голосом; казалось, даже она плакала, вытирая украдкой слезы кружевным платком.

– Говорить мне о своей жене почти на другой день моего падения!.. Не доставало еще, чтобы вы начали восхвалять пред мной ее добродетели! Я знаю, она находит вас красавцем и восхищается вами! Вот заблуждение! Я люблю только вашу душу! Верьте мне, что вы вовсе не так интересны, и мне, по крайней мере, вы сильно напоминаете пастушка из Римской Кампаньи!

Эти странные фразы вполне доказывали обдуманную систему Беатрисы в третьем ее увлечении: каждая новая страсть меняет женщину, и она все более и более изощряется в хитростях, необходимых в подобных случаях. Маркиза судила себя по-своему. Умные женщины не ошибаются в себе; они слишком следят за собой, замечают малейшие свои морщинки, сознают свой зрелый возраст и изучают себя до мелочей, что доказывает их страстное желание сохраниться, чтобы превзойти прекрасную молодую женщину, взять над ней перевес. Беатриса прибегала во всем уловкам куртизанки. Не понимая всей гнусности этого плана, увлеченная красивым Калистом, в которому горела страстью турчанки, она решила уверить его, что он некрасив, неловок, плохо сложен, и притвориться, что ненавидит его. Это одна из лучших систем, чтобы удержать мужчин с сильным характером. Победа над таким презрением особенно заманчива для них, тут лесть скрывается под видом ненависти, и правда прикрыта обманом, как во всех метаморфозах, пленяющих нас. Мужчины говорят в этих случаях: «Я неотразим!» или «Любовь моя пересиливает ее презрение ко мне!». Кто отвергает подобный способ, употребляемый кокетками и куртизанками всех стран, тот должен отвергнуть и ученых, и исследователей, которые убивают целые годы, чтобы открыть тайную причину какого-нибудь явления. Делая вид, что презирает Калиста, Беатриса старалась подействовать на него постоянным сравнением своего поэтичного уютного уголка с отелем дю Геник. Покинутая женщина большею частью бывает так удручена, что не в состоянии заботиться о доме, в виду этого мадам Рошефильд и начала нападать на глупую, как она выразилась, роскошь С.-Жерменского предместья. Сцена примирения, когда Беатриса заставила его поклясться в ненависти к женщине, разыгравшей, по ее мнению, комедию больной, у которой будто бы бросилось молоко в голову, происходила в комнате, напоминающей собой настоящую рощицу, где Беатриса кокетничала среди восхитительных цветов и великолепных жардиньерок, поражающих роскошью. Она дошла до совершенства в умении расположить со вкусом модные мелочи и разного рода безделушки. Покинутая Конти, она жаждала добиться известности хотя бы в мире разврата. Несчастье молодой женщины, одной из Грандлье, красивой и богатой, могло бы, как казалось Беатрисе, послужить ей пьедесталом.

Когда женщина кончает кормить ребенка и возвращается к своей обыкновенной жизни, она кажется всем интереснее и красивее, и если женщины хорошеют даже в более зрелом возрасте, то молодым это придает какую-то пикантную прелесть; в них столько жизни и столько грации! Стараясь повторить свой медовый месяц, Сабина не могла не заметить перемены в Калисте. Она должна была наблюдать вместо того, чтобы предаваться восторгам счастья; роковые духи преследовали ее. Она не доверялась больше ни матери, ни подруге, которая из любви к ней обманывала ее. Она стремилась узнать правду, и правда не заставила себя ждать. Она явилась вдруг, как солнце, ослепляя сразу, требуя вуали или занавеса. В любви повторяется сказка дровосека, призывающего смерть, и мы, любя, жаждем и пугаемся правды.

Однажды утром, через две недели после болезни, Сабина получила следующее ужасное письмо:

Баронессе дю Геник

Геранда.

«Милая моя Сабина, Зефирина и я не можем понять, о каком туалете говорите вы в вашем последнем письме к. нам. Калисту я написала об этом, и вы извините нам наше незнание. Не сомневайтесь в нашей любви к вам, мы всеми силами стараемся увеличить ваш капитал. Благодаря советам мадемуазель Пен-Холь, через несколько лет вы приобретете еще новый капитал, не считая доходов. Дорогая моя, я люблю вас, как собственную дочь, и письмо ваше удивило меня своим лаконизмом. Вы ничего не сказали мне о маленьком Калисте, о взрослом говорить нечего, в его счастье я уверена, но…» и т. д. Написав на этом письме поперек: «Благородная Бретань не умеет лгать», Сабина положила его на стол Калисту. Он прочел его и, узнав почерк жены, сжег, решив сделать вид, что не получал ничего. Целую неделю мучилась Сабина тоскою, испытываемой только чистыми одинокими душами, которых не коснулось еще крыло злого ангела. Молчание Калиста пугало Сабину.

– Вместо того, чтобы составить его счастье, сделаться его единственной радостью, я уже надоела ему. Добродетель моя раздражает его. Я оскорбила мое божество, – думала она.

Мысли эти не давали ей покоя. Она уже хотела просить прощения у Калиста, когда подозрения ее получили новое подтверждение.

Как-то раз смелая и дерзкая Беатриса отослала письмо прямо на дом к Калисту. Сабина получила его и, не распечатав, отдала мужу. С похолодевшим сердцем она сказала ему изменившимся голосом:

– Друг мой, письмо это, конечно, из Жокей-Клуба, я узнала духи и бумагу…

Калист покраснел и спрятал письмо в карман.

– Отчего ты не читаешь его?

– Я знаю его содержание!

Молодая женщина села; с ней не сделалось лихорадки, она не плакала, но вся она была полна тем негодованием, которое толкает самые слабые существа на ужасные преступления, заставляет их отравляться или отравлять своих соперниц. Внесли маленького Калиста, и Сабина взяла его на руки. Ребенок, отнятый от груди, искал ее.

– Этот еще помнит, – проговорила она тихо и зарыдала. Она плакала так, как плачут женщины, когда остаются одни.