Погребенные. Легенда о Маат

– «Нехех»?

– Это значит, что всё циклично. По мнению Исиды, ты была частью цикла Сета, своего отца. Его продолжением. Частью его плоти.

– Помимо меня у него были ещё дети? Вивиан кивнула.

– Ни я, ни Дориан, ни даже Габриэль не застали их. Но во времена великой войны они сражались на стороне твоего отца. От их рук и рук их отца пала большая часть старого пантеона. Из тех, кто помнил Ра, остались лишь Птах, Бастет и Анубис. Те, кто сейчас заправляет всем в Дуате, родились во время или после войны.

– Птах – самый древний и опасный. Но он перебежчик, в начале войны выступавший на стороне Сета. – На губах Дориана дрогнула странная улыбка.

Часть мозга, отвечающая за анализ порой примитивных, порой до бесконечности сложных чувств, остановила свою работу. Я вновь ощутила знакомую пустоту, обычно накатывавшую по утрам после очередного кошмара: короткий, но болезненный момент, когда тело бьёт крупной дрожью, а мозг пытается справиться с ещё одним видением, зная, что оно далеко не последнее.

– Знаешь, хоть я и оставалась в трезвом уме последние столетия, мне тоже кажется, что всё это сон, – словно прочитав мои мысли, хмыкнула Вивиан.

И я могла поклясться, что это был второй раз, когда она говорила искренне, раздобыв эту правду в самых тёмных уголках своей души. Первый раз это случилось по дороге к тётке Аники Ришар. Тогда она сказала: «Я вся в его укусах». Ни до, ни после Вивиан не говорила о своих чувствах. До этого момента.

Мне не стало легче от того, что в этом мире, казавшемся лишь сном, я была не одна. Но то, что в какой-то степени Вивиан оправдывала свершённые мной злодеяния и просто поступки, дарило надежду.

– Тогда вам обеим придётся проснуться.

Я метнула в Дориана уставший взгляд. Он лишь улыбнулся, но на этот раз без неуместной иронии или злорадства. Уголки его губ дрожали так, что ему не пришлось озвучивать мысли вслух, но я знала: ему жаль.

Вдруг со стороны Вивиан раздалась глухая вибрация. Территориально остатки древнего храма находились в такой заднице, что, кроме спутникового телевизора, выдававшего пять каналов, связи с внешним миром не было. Когда Вивиан достала из кармана джинсов мобильный телефон, я почувствовала себя так, как, должно быть, почувствовала бы себя Бастет при виде подобного приспособления.

– Мы в Каире, – ответила на звонок Вивиан и случайно нажала на кнопку громкой связи. Голос, вырвавшийся из динамиков, заставил меня забыть, как правильно дышать.

– Какого чёрта вы там делаете? – в привычной манере рявкнул Габриэль.

Послышался характерный звук тлеющей сигареты, и я уже ничего не могла поделать с образами, возникшими перед глазами, где главным действующим лицом был уставший мужчина в чёрной рубашке, облокотившийся на перила веранды или чего-то в таком духе. Он недолго думал, прежде чем набрать Вивиан. Узнав, куда она направилась, разозлившись, что его не поставили в известность, он тут же вскочил с места и выбежал наружу, где его бы не подслушали. И там, в череде этих действий, может быть, всего на одно короткое мгновение, в его мыслях мелькнуло моё имя.

– Давно не отдыхали?

Вивиан поспешила переключить режим. Когда она поднялась и сделала два шага в сторону, я вскочила следом, но заметила на себе пристальный, на грани осуждения, взгляд Дориана и замерла, стыдливо обняв себя руками. По какой-то неведомой причине внутри меня всё сжалось и затряслось в ту секунду, когда я услышала его голос.

– Не ори на меня, – между тем отвечала Вивиан, злобно отрывая листья от кустарника с неизвестными мне фиолетовыми цветами. – Мы с Дорианом приняли решение остаться с… ней. Мы остаёмся, Габриэль, пока всё не разрешится.

Он что-то сказал. Я увидела сомнения на лице Вивиан, но её голос звучал уверенно:

– Я дам тебе знать, когда ситуация прояснится.

– Что он сказал? – Я не удержалась и подалась вперёд. – Где он?

– В Калифорнии, – вздохнула девушка, перебрасывая телефон из руки в руку. – Они с Сатет там подальше от божественных разборок.

– И что это значит?

– Это значит, что Габриэль выполнил свой долг. Теперь у него начнётся новая, нормальная жизнь.

– В Калифорнии?

То, с какой интонацией я задала этот вопрос, каждый воспринял по-своему. Я же поймала себя на двух вещах: сердце стукнуло особенно громко, когда в голове промелькнула мысль о том, что новая и нормальная жизнь светит всем, кроме меня. Было кое-что ещё – кое-что горькое, не изменившее сердечный ритм, но кольнувшее под рёбрами с такой силой, что онемели кончики пальцев.

Это ведь означало, что мы больше никогда не увидимся. Что у него не было даже мыслей разобраться в наших отношениях, прежде чем начать жизнь заново. По его мнению между нами не осталось незакрытых вопросов, призраков прошлого, тянущих на дно и мешающих жить дальше, до гроба мучаясь попытками предугадать «что, если бы…».

Настал мой черёд заниматься самокопанием без шанса успокоить совесть и душу ответами. Мы поменялись местами. Попытка всё забыть и начать заново была одна, и я её потратила, не совсем справедливо вернувшись к изначальной точке.

– Тебя это так удивляет? – всунулся в разговор Дориан. – Сама так делала последние две тысячи лет, а мы гонялись за тобой по всему миру. Настал его черёд отдохнуть.

– А вы? Почему вы здесь, со мной, а не там, с ним, жарите барбекю на террасе?

– Потому что, – коротко и ясно ответила Вивиан, вскинув подбородок. – Что хотим, то и делаем.

– И это то, чего вы хотите? Спасать мою задницу?

– Мы думали спасти мир, но твоя задница – хороший старт, – улыбнулся Дориан.

IV

1700 год до н. э.

Одна клетка сменилась другой, но она нравилась мне куда больше старой. Здесь, в небольшой тёмной комнате, стояла кровать. Она была маленькой и твёрдой, но мне выдавали одеяло и подушки, так что я была вполне довольна. Окон не имелось, но со временем я привыкла к темноте и стала ориентироваться в ней почти как при дневном свете.

Словно по часам – ровно тогда, когда я начинала ощущать голод, – дверь в комнату открывалась, и молчаливая тень ставила на пол поднос с едой. Игнорируя все мои вопросы, тень закрывала дверь с обратной стороны и возвращалась, когда я заканчивала греметь посудой. Или когда переполнялся мой горшок.

Иногда тень забирала меня из комнаты и водила в умывальню. Там, в полной темноте, я кое-как мыла голову и меняла одежду. Спустя ещё какое-то время я начала видеть очертания мест, в которые меня водили. Тень поняла это и стала завязывать мне глаза.

Так прошла целая вечность, прежде чем однажды дверь в комнату открылась, но на пороге появилась Бастет.

– Тушканчик! – крикнула она, когда я с разбегу врезалась в её ноги и вцепилась в длинные серебристые юбки.

– Когда я выйду отсюда? – взмолилась я.

– Очень скоро, милая, моя милая Мати, – обещала она, гладя меня по волосам. Её движения были суетливыми, рваными, словно она опаздывала и у нас совсем не было времени. – Но пока меня нет рядом, я принесла тебе друга.

– Друга? – шмыгнув носом, спросила я и услышала протяжный писк.

Бастет сделала шаг назад, сунула руку в складки своего одеяния и достала маленький визжащий чёрный комочек. Я тогда ничего не знала о таких мохнатых формах жизни и с недоверием уставилась на странную морду с серыми глазами.

– Это Мираксес, – объяснила Бастет, постоянно оборачиваясь, будто боялась, что кто-то нас увидит. – Береги её, Мати. Береги, пока меня не будет. Поняла?

Я заметила неестественный серебряный отблеск в глазах Агаты Ришар на седьмой день её пребывания в моей кровати. Ахмет предложил ей поселиться в соседнем доме, но она отказалась, вцепилась в мою руку и заявила:

– Либо мы вместе, либо я отдельно, но с твоей рукой.

В теле взрослой женщины прятался перепуганный ребёнок, большую часть времени молчаливо глядевший в потолок. Я пыталась её разговорить, но всё оказалось тщетно. Тогда я решила дождаться, когда она сама будет готова.

Это случилось однажды ночью, уже после того, как во всех окнах погас свет. В углу небольшой комнаты дёргался огонёк старой керосиновой лампы. Хоровод мошек, собравшихся вокруг единственного источника света, отбрасывал тени на стены. Полчище полудохлых мух противно жужжало на болтающейся под потолком клейкой ленте.

– Я слышу твои мысли. И мысли Дориана и Вивиан.