Антиваксеры. Книга 1. Грустный праздник

Котов хотел еще что-то добавить, но Беккер, о чем-то напряженно размышляющий, вдруг остановил его взмахом руки. Всегда внешне добрый и благодушный прокурор стал неожиданно хмурым и сосредоточенным.

– Срочно отправьте своих людей в редакцию Зари коммунизма, – приказал он Бритвину, – и снимите в кабинете Бабушкина его отпечатки! Со стакана, со стола, с компьютера, короче везде, где найдете. Возьмите там же образцы его почерка. Он же наверняка где-то делал записи. Отпечатки сравните с теми, что обнаружены в квартире Андрея Николаевича, а почерк сличите с тем, которым написано послание Главе. Только все это надо сделать очень быстро.

Озадаченный Бритвин ничего не понял, однако достал телефон и передал слова Беккера подчиненным, приказав через час доложить ему результат. А полицейский удивленно посмотрел на прокурора.

– Сан Саныч, Вы что, думаете, Бабушкин жив? – спросил он.

– Скоро узнаем, – лаконично сказал Беккер, и к великому удовольствию Котова наконец-то пошел в сторону холодильника.

Глава 32. Андрей Николаевич Бабушкин (часть 2)

(три месяца назад)

Несколько дней Андрей Николаевич думал только об одном – соглашаться на участие в операции или нет? Подставляться под пистолет, хоть и не заряженный, было очень страшно. Но нельзя, однако, и списывать со счетов возможность оказать неоценимую услугу ФСБ да заработать на этом какие-нибудь приятные бонусы, что могли помочь потом в подковерной борьбе с Главой. Бабушкин по-всякому раскладывал ситуацию, но к какому-то определенному решению пока не пришел. И тут ему позвонил Смирнитский, который предложил в очередной раз встретиться и хлопнуть по пивку.

Друзья всегда пили пиво у Андрея Николаевича, где им никто не мог помешать и отвлечь от приятной беседы. И вот вечером в пятницу Вилен Егорович, нагруженный пакетами с пивом, появился на пороге квартиры друга. Он прошел в зал и поморщился, ткнув пальцем вниз.

– Слушай, Андрюха, как можно жить в таком бедламе, ни днем, ни ночью ведь тебе покоя нет, – сказал Смирнитский, – нельзя же столько пить, нормальный человек уже давно бы загнулся. А твоего соседа гада ничего не берет.

Бабушкин пожал плечами. Честно говоря, шум снизу ему нисколько не мешал. Он и не слышал его.

– Ты бы хоть в газете, что ли своего соседа пропечатал, – предложил Смирнитский, – типа они с секретарем антиваксеров пропивают партийные деньги, а по ночам стучат тебе шваброй в потолок, чтобы сорвать творческий процесс.

– Смотри, – погрозил пальцем Бабушкин, – а то расскажу Ивану Ивановичу, какие идеи ты мне тут кидаешь.

И друзья весело рассмеялись.

Несмотря на принадлежность к партии антиваксеров, Вилен Егорович был абсолютно адекватным человеком, фанатизмом не страдал, и при случае никогда не упускал возможности подшутить в беседах с Бабушкиным над своими коллегами по партии. Андрей Николаевич, честно говоря, не совсем понимал, что связывает его друга с антиваксерами, но тему эту в разговорах не затрагивал. Бабушкина нисколько не удивило бы даже известие о вакцинации Смирнитского. Но если и так, его это совершенно не касалось.

Друзья уселись в зале на диване и подняли по кружке пива. Вечер обещал быть удачным. Впрочем, Смирнитский по лицу Бабушкина сразу понял – с редактором творится что-то неладное. Но он не стал пока торопить события, так как знал: Андрей Николаевич сам спустя какое-то время расскажет о своих проблемах. Лучше час подождать, чем полдня уговаривать. И вот, когда вторая полторашка подходила к концу, Бабушкин не выдержал.

– Меня же напнули из газеты, – признался он.

Вилен Егорович не поверил другу и потребовал объяснений, ведь Заря коммунизма, как и прежде, выходила за подписью Андрея Николаевича, а его искрометные статьи продолжали радовать всех привитых горожан и бесить подлых антиваксеров.

– В том то и дело, – горько сказал Бабушкин, – в газете кроме подписи ничего моего и не осталось!

И он вкратце пересказал другу суть своего конфликта с Главой. Услышав невеселую историю, Смирнитский покачал головой.

– Ну ты и придурок, – только и сказал Вилен Егорович, – ты что, сдержаться не мог? Своей рукой срубил сук, на котором сидел!

Слова друга были обидны, горьки, но абсолютно справедливы. И поэтому Бабушкин лишь развел руками в ответ.

– Но меня еще рано списывать со счетов, – сказал Андрей Николаевич после паузы с некоторой гордостью в голосе, – а знаешь, какое предложение мне сделали в ФСБ?

И он выложил Смирнитскому все подробности разговора с полковником Бритвиным, включая и новость о внедрении в партию секретного агента. Желание выговориться совершенно перебороло мысль о том, что его собеседник, хоть и формально, но является представителем вражеского лагеря, и вычислить шпиона со слов Бабушкина ему не составит труда. Да и сам Андрей Николаевич вообще-то дал подписку о неразглашении, и не имел права с кем-то делиться полученной от Бритвина информацией.

– Да, дела… – покачал головой Смирнитский, – только я не пойму, а почему ты отказался то от предложения?

– Страшно, – честно признался Бабушкин, – а вдруг пистолет выстрелит.

Вилена Егоровича внезапно согнуло в приступе неудержимого смеха, он несколько минут не мог перестать хохотать, а Андрей Николаевич недоуменно смотрел на друга, совершенно не понимая причин его странного веселья.

Наконец Смирнитский с трудом остановился и пояснил, почему он так развеселился.

– А представь, – вытирая слезы сказал он, – если вдруг пистолет выстрелит, то ты ведь автоматически станешь героем Дня вакцинации, не мытьем, так катаньем!

Бабушкин не понял смысла услышанного, и потребовал объяснений. А Смирнитский начал развивать свою мысль.

– Ты сам то не задумывался, – спросил он, – если тебя и правда убьют, как твоя смерть отразится на жизни города?

Бабушкин не планировал в ближайшее время умирать, и мысль о том, как его убийство воспримут горожане, никогда ему в голову не приходила. Он вопросительно посмотрел на друга, а тот продолжал.

– Ты у нас, – сказал Вилен Егорович, – самый известный в Шахтинске человек. Тебя знает каждая собака. Ты ведь главный рупор официальной пропаганды.

– И Соловьева знает каждая собака в городе, – возразил Андрей Николаевич

– Хорошо, – кивнул Смирнитский, – завтра его, не дай бог, конечно, убьют террористы. Что изменится?

– Не знаю, – промямлил Бабушкин.

–Ни-че-го! – по слогам, как маленькому, объяснил другу Вилен Егорович, – ничего не изменится! Назначат нового Главу, да и все. А что скажут граждане на его смерть?

Бабушкин только развел руками.

– А скажут они так – умер Максим, да и хрен с ним! – веско сказал Смирнитский, – Глава города – это лишь функция, винтик в механизме системы. Выкрутился один, вкрутят другой!

– Ну и я точно такой же винтик, – возразил Андрей Николаевич.

– Вот тут ты не угадал, Андрюха, – Вилен Егорович откинулся на диване и погрозил другу пальцем, – Ты не винтик! Ты винт с нестандартной резьбой, хоть и сам этого не понимаешь. И вместо тебя так просто другой винт не вкрутить. А для горожан ты еще и один из них, парень из народа. Сколько лет ты прозябал репортером в Заре?

– Да считай всю жизнь, – горько сказал Бабушкин.

– И помер бы в своей однокомнатной нищете, – согласился Смирнитский, – но пришла Пандемия, и ты на ней с блеском раскрутился. Ты гений, друг мой!

– Толку то с моей гениальности, – пробурчал непризнанный гений.

– Ты прибедняйся, да меру знай! – срезал друга Вилен Егорович, – у тебя сколько в месяц выходило?

Бабушкин замялся.

– Да можешь не говорить, ты мне как-то рассказывал. Сто пятьдесят! Для нашего Шахтинска просто космос! А ты умудрился разругаться с Главой, вместо того чтобы ноги ему целовать!

Андрею Николаевичу нечего было на это ответить, и он молчал.

– Но мы отвлеклись, – сказал Смирнитский, – итак, для всех местных ты простой парень из народа, своим умом добившийся популярности. А если тебя убьют, то каждая собака в городе будет считать, что вместе с тобой убили и ее часть. И таких собак в Шахтинске тысячи, десятки тысяч. Твоя смерть всколыхнет и разворошит город. А если тебя убьют перед Днем вакцинации, ты станешь подлинным героем этого дня. И памятник тогда уже точно назовут в твою честь. У Соловьева просто не будет другого выхода. Иначе горожане его не поймут. Так что, если пистолет выстрелит, для тебя это будет даже лучше! А я в музее устрою твою экспозицию. И мемуары напишу, как мы с тобой пиво пили, глядишь, тоже прославлюсь.

– Ты прав, наверное, – криво усмехнулся Бабушкин, начавший понимать, что в шутливых словах пьяного друга есть и доля правды, – вот только умирать я пока не хочу.