Жизнь, увлечения, огорчения

Докуренная Папироса

Папироса, как и многие её знакомые, была приглашена на вечеринку. Там её сначала стали мять пальцы, а затем возле неё оказался Спичечный Коробок и, чиркнув спичкой, поджёг её. Папиросе стало приятно, она загорелась и задымила, передавая свой дым довольному губастому Рту. Дымясь, Папироса стала медленно тлеть, бросая повсюду пепел. Скатерть рассердилась было на неё за это, но, увидев, что Рюмки и Фужеры ведут себя не лучше, оставляя грязные пятна от вина, замолчала. Скоро Папироса была выкурена, палец крепко прижал её к тарелке, чтобы затушить, а Рот вдохнул свежего воздуха и сказал:

– Надо привести себя в порядок и домой прийти невинным!

Вот тут-то Папироса и возмутилась:

– Пригласили меня, удовольствие получили, выбросили, а теперь невинными хотят быть…

Перина

– Плохи у тебя дела! – сочувствовала, лёжа на кровати, толстая пуховая Перина, обращаясь к тощей изношенной Подушечке. – И как ты существуешь, и как тебя ветром ещё не сдуло?

Пуговка, что едва держалась на Подушечке, ответила:

– А ты хотя бы пёрышко ей дала бы, чтоб она пополней была. Сама-то вот-вот от перьев лопнешь!

Но ответа не услышала.

Крутой Чайник

Электрический Чайник считал себя самым крутым – своим кипятком он много чашек сгубил: одни оказались в трещинах, другие раскололись, оставшиеся часто возмущались его крутым нравом и просили:

– Остуди себя немножко, не то всех нас погубишь!

– Не могу, у меня работа такая! – обдавал всех паром Чайник. – Я пустые чашки должен заполнять кипятком до краёв!

– Да ты же и себе хуже делаешь! Сгореть можешь, лучше вмеру нагревай воду. Но Чайник в ответ только фыркал.

Однажды он снова фыркнул – и сгорел. Его выбросили в мусорное ведро, где уже находились черепки от расколовшихся чашек. Лежит Чайник вместе с разбитой посудой, крышкой грустно постукивает, понял, что оплошал.

– Не надо было мне их кипятком поливать… Из-за своего крутого нрава я и себя загубил, и их, а могли бы вместе дожить до антикварного статуса.

Скатерть

Привезли как-то в конференц-зал новый мебельный гарнитур. Кресло и Стулья скромно расположились вокруг большого стола. А Скатерть, следившая за этими перемещениями, сразу сообразила, на кого ей надо сделать ставку, и быстро расстелилась на Столе.

Чуткость

Декоративная Подушечка, вышитая цветочками, красовалась на Диване. Была она мягкая, ухоженная и выглядела замечательно.

– Я стараюсь жизнь твою сделать радостной! – говорил ей Диван. – Не хочу, чтобы ты страдала, как я.

Он действительно оберегал Подушечку, которая всегда находилась у него под боком. Если Брюки садились на Диван, то только он терпел эту тяжесть и от этого скрипел:

– Было бы только моей Подушечке хорошо, а я уж потерплю…

Она слышала его скрипы, но не придавала этому никакого значения. И может не узнала бы никогда, какие мучения испытывает Диван, если бы неожиданно её не переложили на Кресло, где на неё не уселись толстые Штаны. Почувствовав большую тяжесть, Подушечка воскликнула:

– Диванчик, как ты всё это время держишься?

Непонятливое окружение

Улей на полянке радовался жизни:

– Во мне всегда пчёлки весело жужжат, медком балуют, – живу припеваючи!

А вот его почему-то никто не любил – от всех окружающих он слышал только проклятия и недоумевал:

– И почему на меня так ополчились все?

Плафон

Лампочка беззаботно жила в чаше Плафона. Он защищал её со всех сторон, и ни одна пылинка на неё не попадала. Может, именно от этого Лампочка так ярко и светилась. Она очень нравилась Плафону, и он даже прощал её заигрывание с мотыльками, которые, наигравшись, улетали. Но однажды он сказал:

– Решай, я – или блудливая мошкара!

Лампочка подумала: «Ну, куда Плафон от меня денется! Мы с ним столько лет вместе…». – И, ничего не ответив Плафону, продолжала свои выкрутасы.

А Плафон, может, от этого, а может по другим причинам, треснул и разбился вдребезги.

И вот висит теперь Лампочка без Плафона, никто её не оберегает, не защищает, висит и пылью покрывается. Мотыльки её окружили, их стало больше, чем прежде, и все сесть на неё хотят. А Лампочке внезапно стало не до них – оттого, что рядом теперь не было Плафона, она перегрелась и сгорела…

Платок

Нос как только ни истязал Платок: и сморкался в него со всех сторон, и мял безжалостно. А Платок постирается, нагладится и опять возвращается к нему, долго находился он у Носа при деле…

Светильник и Оправа

Настольный Светильник дружил с Оправой, и когда она находилась на столе, он направлял на стол яркий луч и всегда спрашивал:

– Ну как, подруга, хорошо ли ты видишь через свои линзы буквы на бумажном листочке?

И Оправа всегда отвечала:

– Вижу, вижу, дружок!

Но как-то она его попросила:

– Посвети мне поярче, что-то я не могу разобрать врачебный рецепт!

Светильник засветил так ярко, как только смог. С этого дня Оправа с каждым днём просила его освещать неразборчивые бумажки лучше и ярче, а сама чуть ли не лежала на них, пытаясь прочитать написанное.

Однажды Светильник в очередной раз направил яркий луч на стол, но Оправы там не обнаружил. Он горел весь день и всю ночь, ожидая появления своей подружки. И только под утро услышал, как бумажные рецепты прошуршали: «Оправу-то положили в футляр и унесли куда-то…».

Вера в доброту

Ромашка с белыми бархатистыми лепестками с самого рождения верила в доброту: ветер её ласково обдувал, солнышко обогревало, а тучка поливала дождичком.