Знание! Кто «за»? Кто «против»? Воздержался?

Итак, всё, разумеется, было бы намного проще, если бы у предателей науки вырастали, скажем, рога, хвост или хотя бы шерсть на ушах. Однако никаких явных и бесспорных внешних признаков переродившиеся учёные не обретают, а изменения в образе мыслей, в отношении к науке отражаются исключительно на образе действий угасающего исследователя. Так что и приводимые в этой главе признаки будут касаться строго повадок более или менее созревшего мракобеса-И. Из чего, в свою очередь, следует, что поведенческие признаки полуучёных или законченных псевдоучёных – как и всякие косвенные признаки – должны применяться при постановке диагноза с большой осторожностью, только в комплексе и с учётом всех сопутствующих обстоятельств.

9а) Тяга к соавторству.

Тому, кто имеет свои, пусть и не бесспорные идеи, нет нужды охотиться за чужими. Мракобес же потому, собственно, и становится мракобесом, что, с одной стороны, понимает, что как учёный он иссяк и ничего весомого к уже сделанному и сказанному добавить не может, а с другой – не хочет прямо и честно это признать. И тогда, дабы обозначить хоть какое-то движение, бывший учёный выходит на большую научную дорогу не как путник, а как тать и душегуб.

Вот только соавторство – это палка о двух концах. Оно может – и довольно долго – служить спасательным кругом и поддерживать на плаву, но может обернуться и камнем на шее. Ибо добросовестные заблуждения могут быть только своими, а вот чужие заблуждения, вставленные в якобы свою работу, сразу показывают, что имярек настолько утратил понимание реальности, что даже грамотно своровать ему уже не по силам. Так что если в более раннем труде одного автора мы находим ошибки, которые в более позднем сочинении другой автор выдаёт за свои собственные достижения, то практически со 100%-ной уверенностью на этом втором авторе можно ставить крест как на бывшем учёном, а ныне мракобесе-И.

9б) Непротивление диффузии авторитета.

К тому, что мы уже говорили о кредите доверия к позиции известного специалиста вообще и известного учёного в частности (см. раздел 6б), здесь следует добавить, что феномен этот проявляется не только, а может, и не столько в том, что поклонники заранее готовы согласиться со всем, что скажет и напишет их кумир. Плюс к этому от человека, доказавшего своё умение ориентироваться в какой-либо не совсем узкоспециальной области, начинают буквально требовать ответов на все вопросы, комментариев по всем проблемам и только что не чудес и пророчеств.

Однако истинный специалист ревниво заботится о своём кредите доверия, о его сохранении и приумножении. И потому никогда не позволяет себе всерьёз обсуждать темы, в которых не чувствует себя достаточно компетентным, но зато постоянно стремится уточнить сам для себя границы своей компетентности. И если настоящий учёный убеждается, что отстал в какой-то проблеме от современных требований, то он открыто признаёт это отставание и либо устраняет его усиленной работой, либо выводит эту проблему за рамки своей компетентности и перестаёт по ней высказываться, предварительно разъяснив, какие из его прежних утверждений утратили силу в новых условиях.

Иное дело тот, кто сам чувствует, что исчерпал свой позитивный научный потенциал, но не хочет, чтобы это понял кто-то ещё. Как правило, такой учёный, боясь зарапортоваться и с очевидностью обнаружить свою “бывшесть”, предпочитает не углубляться в детальный анализ конкретных проблем и ограничивается общими вопросами и общими же и ни к чему не обязывающими ответами. А если к тому же начинающий псевдоучёный продолжает сталкиваться с расширенными ожиданиями от своей персоны и желает поддержать свою популярность, то он чем дальше, тем охотнее подаётся навстречу пожеланиям чуда и, не рискуя идти вглубь, начинает распространяться вширь, вдоль и поперёк и высказываться по самым разным вопросам, не только близким к своей бывшей специальности, но и далёким от неё и вообще никакого отношения к ней не имеющим. Но чудес не бывает, и в подлинно научных кругах этакая радушная безответственность рано или поздно кончается для псевдовсезнаек полной растратой кредита доверия и превращением в бродячих скоморохов с остаточным налётом учёности.

Впрочем, если бы на этом всё заканчивалось, то диффузию авторитета можно было бы посчитать личным делом каждого отдельного учёного и закрыть на неё глаза. К сожалению, явление это далеко не безобидное и касается оно отнюдь не только теряющего форму и содержание авторитета. Разменивая свою репутацию специалиста на мимолётные знаки внимания “уважаемой публики”, псевдоучёный наносит прямой вред и науке, и практике. Во-первых, тем, что пока его будут воспринимать всерьёз, будут пытаться применять в том числе его некомпетентные рекомендации; а во-вторых, тем, что когда его мнению перестанут доверять, то, скорее всего, начнут пренебрегать любыми его рекомендациями, включая разумные. Кроме того, когда имя некоторого учёного начинает звучать как синоним пустозвонства, соответствующий ореол распространяется вообще на всё, связанное с этим именем, т. е. не только на его первоначальные и здравые идеи, но и поддерживавшиеся им чужие позиции и взгляды. Поэтому крайне важно как можно скорее распознать перерождение искателя истины в пособника невежества, чтобы не только лишить изменника возможности дискредитировать своими выступлениями науку, но и сохранить все его позитивные достижения. Запоздалое же разоблачение может позволить мракобесу оставить такое “наследие”, что оно будет тормозить исследовательский процесс и после ухода “завещателя”.

Так что непротивление диффузии авторитета является не только поводом подозревать данного научного работника в забвении принципов объективного исследования окружающего мира. Безудержная профанация научного знания сама по себе есть прямое противодействие его становлению, а значит, есть проявление мракобесия, которое надо пресекать независимо от того, совершается ли оно по недоброму умыслу или беззаботному простодушию.

9в) Безграничность свершений.

По тем же соображениям упрочения своей репутации и кредита доверия действующий учёный, выдвигая даже отдельное теоретическое положение, а тем более целостную концепцию, тщательно оговаривает границы применимости, круг решаемых задач, показания и противопоказания по использованию вытекающих из его идеи практических следствий и т. д. и т. п. Стараясь тем самым не допустить безграмотного применения своих выводов, а если не получится, то хотя бы отмежеваться от результатов такого применения.

Мракобес же, ещё раз подчеркнём, обычно (и уж точно на первых порах) сохраняет как внешнюю, так и внутреннюю критичность и ничуть не заблуждается насчёт смысла своих последних “трудов”, призванных лишь максимально отдалить момент, когда этот смысл станет ясен также его бывшим коллегам. И для решения этой задачи наш герой старается говорить как можно меньше конкретного про свои последние “научные достижения”, в связи с чем выступления псевдоучёных обычно отличаются повышенной глобальностью и всеохватностью, а их сочинения – расплывчатостью понятий и нечёткостью формулировок, допускающих толкование как в ту, так и в другую сторону. (Что и позволяет защитникам невежества, не отвечая по существу ни на один вопрос, объявлять их все находящимися на грани разрешения.)

Резюме: чем меньше сам автор и его сторонники говорят о том, на что не годится предлагаемая теория, тем больше оснований подозревать, что эта теория вообще ни на что не годится.

9г) Внешняя бесконфликтность.

Охладев к истине и утратив способность вносить конструктивный вклад в изучение окружающего мира, экс-учёный все оставшиеся силы и внимание сосредотачивает на сохранении за собой хотя бы внешних атрибутов принадлежности к научному сообществу. И по-своему логично, что, заботясь лишь о формальных признаках статуса, такой деятель как огня начинает бояться встреч с подлинно научными вопросами и старается увильнуть от любого рода мероприятий, подразумевающих демонстрацию или, если угодно, проверку умения воспринимать и анализировать нечто новое. А самой строгой проверкой на зрелость для научного работника является, несомненно, встречная полемика по текущим проблемам эмпирических разысканий и теоретического строительства.

Потому что в дискуссиях с современниками, во-первых, совершенно необходимо реагировать как можно оперативнее (при устном формате буквально сию минуту), а затянувшаяся после критических замечаний пауза воспринимается как свидетельство того, что объекту этих замечаний вовсе нечего на них ответить. Во-вторых, обсуждение вопросов, на которые ещё нет хоть сколько-нибудь общепризнанных ответов, никому не позволяет укрыться за чужой авторитет и от всех требует уж если высказывать, то именно личные суждения, оценки или прогнозы. После чего остаётся только ждать и наблюдать, что из сказанного найдёт подтверждение при дальнейшем изучении проблемы, а какие оценки, прогнозы и проч. окажутся ложными. Причём если начинающий научный сотрудник, когда “старшие говорят”, вполне может позволить себе промолчать, и это будет воспринято коллегами как нечто абсолютно нормальное и естественное, то для маститого учёного мужа признать, что у него нет собственного мнения по серьёзной и широко дискутируемой проблеме, – это даже более зазорно, чем допустить явную ошибку. Однако, с другой стороны, явное преобладание ложных суждений над истинными, не говоря уже о регулярных попаданиях пальцем в небо, со временем способны обнулить любой авторитет.

Понимая это, теряющие форму, но не желающие в том признаваться исследователи перестают искать площадки для продвижения своих идей и всё активнее переключаются на поиск благовидных предлогов для избегания открытых полемических раутов, на которых и молчание, и слова равно грозят им потерей ранее набранных очков. Ну а вполне созревшие псевдоучёные приспосабливаются восьмым, девятым и десятым чувствами улавливать тончайшие флюиды складывающейся на рынке идей конъюнктуры, с готовностью усваивают малейшие колебания в господствующих настроениях, хвалят всех, кого принято хвалить, и критикуют только тех, кого принято критиковать. За счёт таких, в общем-то, несложных маневров научный работник, покончивший с реальным научным поиском, всегда держится в струе, в общем потоке, всегда там, где сила, особенно если это сила инерции, помогающая маскировать его собственную концептуальную беспомощность.

Вместе с тем внешняя лояльность и респектабельность ничуть не мешает индивидуальным врагам знания принимать самое деятельное участие в тайных интригах и закулисной травле. Так что если в науке, области науки, на отдельном направлении или в научном подразделении начинают сходить на нет открытые дискуссии, то это должно вызывать не умиление, а скорее настороженность. Потому что чаще всего это свидетельствует не о повышении единства (тем более что, как мы знаем, движение науки к единовластию сопровождается отнюдь не сокращением числа дискуссий, а только изменением их предмета), а о том, что псевдоучёные выжили или истребили действительных учёных, и открытая теоретическая борьба уступила место потаённой грызне на научных задворках.

Соответственно, если некоторый участвующий в научной работе человек никогда не позволял себе усомниться ни в одном из господствующих воззрений, то само по себе это, разумеется, не означает, будто такой деятель вовсе не способен к самостоятельному мышлению. Но вот если некоторый учёный идёт вразрез с общепринятым мнением, открыто критикует авторитеты, то это либо добросовестно заблуждающийся, либо первопроходец, но уж точно не мракобес. Так что в любом случае “возмутителя спокойствия” надо выслушать и объективно разобраться и в предъявляемых им претензиях, и в выдвигаемой позитивной программе. Если он прав, то это должно быть открыто признано; если ошибается, то надо квалифицированно и тактично указать на ошибки, и армия познания получит ещё одного закалённого бойца.

На этом мы завершаем рассмотрение вопросов стратегии и тактики идеологического боя, и за нами остаётся последнее, данное в самом начале этой части обещание – рассказать о возможных путях оптимизации научного поиска, совершающегося вне непосредственного соприкосновения с противником.

Но, заявляя такую тему, опять-таки стоит прежде всего чётко определиться с предметом обсуждения. Потому что современная наука, уже более века назад ставшая одной из важнейших составляющих производительных сил человечества, является живым воплощением экономических, политических и идеологических отношений и находится в состоянии взаимопроникновения и взаимообуславливания со всеми другими сторонами общественного бытия. Так что в наше время обрисовать полную картину условий динамичного и беззастойного развития научного знания – это практически то же самое, что описать полную структуру предпосылок динамичного и беззастойного развития общества в целом. Что, вообще говоря, есть вполне рабочая задача, однако с той немаловажной оговоркой, что более-менее детальное рассмотрение хотя бы только основных (не говоря уже о всех) аспектов проблемы совершенствования воспроизводства человеческим сообществом вещей, людей и идей невозможно без объединения усилий многих специалистов, представляющих многие научные дисциплины. А если некий имярек и замахнётся на то, чтобы в одном исследовании исчерпать всю эту проблематику, то такой труд всё равно вряд ли окажется полным, но совершенно точно останется более или менее поверхностным, поскольку на углубление в какие-либо специализированные разделы у автора просто не найдётся времени.

С другой стороны, до сих пор в центре нашего внимания находились почти исключительно внутринаучные аспекты процесса становления нового знания. И сделано это было именно с учётом того, что, говоря о вкладе в идеологические битвы политических и экономических факторов (см. гл. 3, подраздел “Ограничения в предмете”), мы выяснили, что обсуждать эти вопросы вперемешку с проблемами собственно учёного взаимодействия есть занятие, мягко выражаясь, бестолковое и малопродуктивное. Отсюда, следуя уже наметившейся предметной логики данного исследования, представляется уместным в третьей его части, как и в первых двух, сосредоточиться на тех мерах по совершенствованию научного поиска, которые – с учётом опыта становления географического знания – могут быть приняты внутри самой науки или в непосредственной связи с ней.

III

.

Служба науке или научная служба.

В поисках того, что ещё из истории освоения человеческими сообществами ранее неведомых земель, помимо правил обращения с внешними кочевниками и внутренними изменниками, могло бы пригодиться в других науках, на наш взгляд, стоит уделить внимание прежде всего следующим направлениям:

1. Организация научной информации.

Опыт показывает, что после появления у некоторого народа письменности практически сразу же в его “документообороте” начинают появляться словесные и графические описания собственного ареала обитания, а также соседних и более отдалённых областей (включая фантастические). Затем формируются определённые традиции и стандарты оформления таких зарисовок, и с этих пор карты – а по мере развития книжного дела также сведённые в один переплёт подборки карт, за которыми с XVI века закрепляется название атласов, – становятся наиболее наглядными материальными вехами, отмечавшими этапы развития географического знания. Так что желающим уточнить, где проходит граница разведанного мира, было достаточно взять в руки последнее издание документа, отражающего воззрения специалистов на этот вопрос. А интересующиеся тем, как менялись представления о том или ином регионе за последние десятилетия, века и т. д., могли удовлетворить своё любопытство, изучив подборку атласов (карт) данного региона за искомый период времени.

Но пока далеко не всем отраслям знания удалось найти такие формы подачи сведений о своём предмете, которые по ёмкости и компактности могли бы сравниться с географическими атласами. Так что и по сей день сохраняются направления научного поиска, на которых лишь для того, чтобы установить, где проходит передний край знания, требуется обстоятельно проштудировать не один-два, а десяток-другой источников, побывать “на местности”, сверить данные чужих наблюдений с фактическим расположением приметных ориентиров, провести контрольные замеры, в общем, проделать работу, сопоставимую с работой над самостоятельным открытием. Так что в итоге, после подобных трудов, далеко не у всех, кому в конце концов удалось добраться до границы неизвестного, остаётся достаточно сил, чтобы двинуться дальше этой границы. Поэтому постараемся представить, как должен выглядеть, скажем, физический или исторический атлас, чтобы с его помощью любой минимально подготовленный человек мог быстро и без чрезмерных усилий сориентироваться в текущих проблемах той или иной науки.

Итак, атлас напоминает учебник, энциклопедию и справочник, но не является ни их пересечением, ни их объединением.

Атлас похож на учебник и справочник и отличается от энциклопедии тем, что сведения в нём группируются по смысловым разделам, а не по алфавиту.

Атлас похож на справочник и отличается от учебника и энциклопедии тем, что рассчитан на людей, уже имеющих общее представление о предмете и не нуждающихся в разъяснении, по крайней мере, базовых понятий. Поэтому в атласе в сжатой форме представлены обширные сведения, но отсутствуют их детальные разжёвывания, а также всевозможные формальные справки относительно того, кем, когда и где добывались эти сведения.

Атлас похож на учебник и справочник тем, что содержит неоднократно проверенные данные о прочных и надёжных тылах знания, и отличается от них тем, что выводит на передний край науки, в её сегодняшний день, в зону поисков, споров и сомнений учёных.

Для этого каждый раздел атласа составляется из двух частей:

– в первой части излагаются твёрдо установленные сведения, а точнее, все те описания и интерпретации фактов и явлений, их количественные и качественные характеристики, взаимосвязи, законы и закономерности, расчётные формулы и константы, с которыми на данный момент все согласны и никто не спорит;

– во второй части приводятся описания предположительно относящихся к данному разделу, но пока не объяснённых фактов и явлений; пока не нашедшие решения, но уже осознанные проблемы; служащие предметом дискуссий вопросы. Соответственно, по каждой спорной теме указывается, какие позиции здесь существуют, в чём их различия (разумеется, учитываются только существенные различия), а также кто из специалистов (2-3 наиболее заметные фигуры) отстаивает ту или иную позицию.

В конце атласа приводятся описания предположительно входящих в “сферу влияния” данной науки, но пока ещё не систематизированных фактов и явлений, и существующие мнения относительно “портов приписки” этих фактов и явлений.

Атласы, как и положено атласам, отличаются шириной охватываемой области знания и масштабом (подробностью) изложения. Так что наряду с мелкомасштабными обзорными атласами по науке в целом, адресованными тем, кто интересуется ходом познания скорее для личного развития, имеются также предназначенные в основном для специалистов среднемасштабные атласы по отраслям науки и крупномасштабные атласы по отдельным направлениям.

По мере накопления и упорядочения знаний (открытия новых объектов, явлений, закономерностей, создания новых и пересмотра старых теорий и классификаций) атласы дополняются, исправляются и переиздаются.

Помимо атласов, обновляемых – в зависимости от отрасли знания – в среднем ориентировочно раз в 10-15 лет, отдельно издаются карты только переднего края науки, содержащие сведения только о находящихся в стадии изучения проблемах и спорных вопросах. Эти карты обновляются чаще, скажем, через 5-7 лет[21 -

 Это, кстати, дополнительно осложнит жизнь бывшим учёным, так как легче станет отслеживать судьбы не только идей, но и людей; станет заметнее, кто и куда движется, а кто стоит на месте и как давно он это делает.]*.

Безусловно, составить атлас дело непростое, тут понадобятся и время и средства. Но, во-первых, не чрезмерные, поскольку начинать предстоит не на пустом месте. Пусть даже существующая система подготовки информационно-вспомогательных изданий, тех же учебников, энциклопедий, справочников, не во всём является идеальной, отрицать наличие у неё определённых достижений и связанного с ними важного опыта тоже было бы нелепо. Так что подключение этой системы к работе над не-географическими атласами представляется вполне решаемой задачей. Во-вторых, особых усилий потребует только собственно составление первых атласов, а их обновление – по мере отработки механизма – будет проходить чем дальше, тем проще, качественнее и дешевле. Ну, а в-третьих, выпускать обновляемые источники по текущим проблемам познания рано или поздно всё равно придётся, так как уже сейчас ориентировка во многих науках осложнилась до крайности, и даже кадровые учёные зачастую слабо представляют себе, какими конкретно проблемами заняты их коллеги с других направлений, не говоря уже о других науках. Почему и не приходится сомневаться, что выгоды от эксплуатации новых атласов перекроют все затраты.

2. Формирование оптимальной структуры знания.

Напомним ещё раз приводившуюся в самом начале настоящих заметок схему соотношения знания и незнания и отметим, что в рамках этой схемы можно рассматривать становление не только человеческого познания в целом, но

Схема 1

и его отдельных областей. А с этой позиции сразу бросается в глаза, что по таким ключевым параметрам данной конфигурации, как взаиморасположение разведанного и освоенного знания, объём непосредственного соприкосновения практики с неизвестным, разрыв между освоенным и разведанным знанием в “афелии”, науки весьма существенно различаются между собой. И перед лицом такого разнообразия поистине сам собой встаёт вопрос: есть ли структура знания, которую можно было бы признать оптимальной и стремиться к её достижению в каждой науке? А если да, то что это за структура?

На наш взгляд, ответ тут может быть только один: наиболее продуктивным для развития как теоретической, так и прикладной науки является концентрическое расположение полей разведанного и освоенного знания, когда нет ни одного участка, на котором практика непосредственно сталкивалась бы с неизвестным. Это можно изобразить следующим образом:

Схема 2

Что же касается отрыва разведчиков науки от хозяйственников, то на современном этапе нормальная рабочая дистанция между ними должна составлять не более, чем 20-25, и не менее, чем 7-10 лет. Так как отрицательные последствия отставания науки от производства есть вещь вполне очевидная, то само по себе пожелание достаточного опережения теорией практики во всех областях и на всех направлениях научного поиска вряд ли может вызывать возражения. Поэтому остаётся лишь пояснить, откуда взялись цифры.