Знание! Кто «за»? Кто «против»? Воздержался?

Начнём с верхней границы и напомним, что, говоря о нежелательности чрезмерного забегания вперёд первопроходцев от науки, мы приводили в пользу этого тезиса следующие аргументы:

а) нецелесообразность долгой консервации вложенных в открытие средств;

б) уязвимость слишком оторвавшихся от основных сил авангардов знания.

И действительно, прошло больше двух веков, прежде чем формула закона всемирного тяготения из теоретических работ учёных перекочевала в практические расчёты инженеров. Однако для открытий периода закладки фундамента современной науки подобная “непрактичность” дополнялась их сравнительной дешевизной и с бюджетной точки зрения не создавала никаких проблем. А вот в условиях устойчивого прогрессивного удорожания производства идей столь длительное замораживание поглощаемых наукой материальных и интеллектуальных ресурсов становится гораздо менее позволительной роскошью. Возможно, на определённом этапе развития человечество и впрямь получит в своё распоряжение такие резервы жизненных средств, что соображения их экономии отойдут на второй план. Но на обозримую перспективу и до тех пор, пока самая выработка удобных для потребления форм энергии не перестанет сопровождаться весомыми экологическими издержками, о безграничном и бессрочном отпуске средств на науку не может быть и речи.

С другой стороны, опыт показывает, что обладающий большим авторитетом учёный может даже в одиночку удерживать на слуху некоторую идею. Но если он так и не найдёт понимания у современников, не получит поддержки у следующего поколения исследователей и не успеет лично довести свои теоретические находки до общепонятного практического применения, то после ухода такого учёного из науки достигнутые им рубежи могут стать лёгкой добычей забвения даже без участия врагов знания, а уж тем более с их “помощью”. И в конечном итоге потраченные на эти достижения усилия могут оказаться даже не замороженными, а просто потерянными впустую, поскольку для введения искомых идей в активный научный оборот потребуется, чтобы кто-то их ещё раз переоткрыл в иных обстоятельствах и ином контексте.

Таким образом, по совокупности показаний, верхний предел целесообразного отрыва теории от практики может быть оценен максимум в одно поколение, т. е. 20-25 лет.

Теперь о нижнем пределе.

Двум границам знания соответствуют два основных вида научно-исследовательских свершений – открытие и изобретение. Открытие – это есть перемещение границы неизвестного и перевод того или иного объекта, явления, закономерности и т. д. из состояния неизвестности в разряд известных. Тогда как изобретение, состоящее в разработке и конструкторско-технологическом оформлении способа практического применения более или менее давно известных, но до сих пор никак не использовавшихся объектов (свойств объектов), явлений, закономерностей и т. д., перемещает границу освоения.

Заметим попутно, что изобретение, будучи прямым продолжением теоретического поиска и венцом лабораторной работы исследователей, уже само по себе есть также и первый шаг в практическом освоении некогда сделанного открытия или открытий, поскольку предполагает производство опытных образцов, которые пусть в демонстрационных масштабах, но уже дают тот самый прикладной эффект, ради которого старались изобретатели. Открытие же – это чисто внутринаучное дело, а для практики оно всё равно что “вещь в себе”.[22 -

 И лучшей иллюстрацией данного обстоятельства является то, что кипящие вокруг изобретений воровские страсти в значительной мере стихают, когда речь заходит об открытиях. Ведь даже если удастся похитить, скажем, гравитационную постоянную или “красное смещение”, то ещё труднее будет найти на них покупателя.]*

Так вот когда открытие преломляется в изобретение и начинает служить производству уже через 2-3 года после своего совершения, то это значит, что производство не просто вполне доросло до данного открытия, но и начало испытывать более или менее острую нужду в нём. И даже если эта нужда не была осознанной и сформулированной в чёткое техзадание (а тем более, если была), в любом случае столь быстрый перевод учёных изысканий на практические рельсы наглядно показывает, что на данном направлении зазор между границей неизвестного и границей освоения является минимальным, а проще говоря, практика наступает на пятки теории. А такое положение почти наверняка означает, что первопоселенцы регулярно дёргают и теребят первопроходцев или даже пытаются прямо указывать, кому, чем и как следует заниматься, перебрасывая учёные силы с относительно спокойных участков туда, где случился провал или то, что кажется провалом.

При этом утверждать, что подобный стиль действий является абсолютно непродуктивным, было бы всё-таки не совсем правильно. Как уже говорилось, сосредоточение на определённой проблеме лучших материальных и людских ресурсов плюс более или менее грубое понукание последних может до известной степени ускорять получение решения. Однако достаточно богатая практика подобной научно-исследовательской штурмовщины свидетельствует, что её плоды обычно сопровождаются гораздо большими прямыми затратами, нежели те же самые результаты, но полученные в ходе спокойных планомерных разысканий, ведущихся в соответствии с внутренней логикой объекта изучения, а не для удовлетворения сюминутных запросов промышленников или политиков. Плюс к тому чрезвычайные ресурсы, стягиваемые на официально признанное главным направление, обычно приходят не со стороны, а отвлекаются с других направлений научного поиска, так что их не самое эффективное использование на участке прорыва дополняется ещё и прямым торможением многих других исследований. Отсюда, подводя общий баланс последствий совершаемых по спецзаказам ударных прорывов, остаётся признать, что в целом наука от них приобретает меньше, чем теряет.

Следует учитывать и такой момент: необходимость в спешном порядке представить хоть что-нибудь, способное облегчить ситуацию и успокоить встревоженного заказчика, обычно приводит к тому, что поставленная задача решается по минимуму, и первый же более-менее отвечающий заданным условиям продукт сразу пускается в дело. А затем, уже по ходу полномасштабной эксплуатации этих довольно-таки “сырых” идей, нередко находятся гораздо более красивые и качественные варианты решения и приходится по самым что ни на есть горячим следам многое переделывать. Либо же распорядители ресурсов, увидев, что острота проблемы снята, переключают своё внимание на какой-нибудь другой “гвоздь в сапоге”, а на оставленном участке прогресс надолго ограничивается лишь самыми первыми шагами к действительному пониманию сути происходящих на нём процессов.

Резюмируем: повышенная чуткость производственников к самым свежим разысканиям исследователей наблюдается обычно там, где запросы практики не просто выросли в меру текущего понимания наукой окружающей действительности, но и готовы опередить или уже опережают возможности теории. А когда производство лавирует в одном-двух шагах от границы с неизвестным, старт гонке за немедленным прикладным результатом, сурово взнуздывающей теоретическую мысль на соответствующем направлении, может быть дан в любой момент. И хотя открытый кризис в становлении познания, скорее всего, послужит хорошим пинком для движения вперёд, однако работа научных подразделений в режиме пожарных команд является, ещё раз подчеркнём, не самой эффективной формой их использования. Вот и выходит, что если для готового изобретения быстрое внедрение в массовое производство есть единственно нормальная судьба, то быстрое освоение открытия является не столько достижением, сколько предупреждением в адрес науки и учёных[23 -

 Безусловно, наука должна платить и по просроченным счетам практики, даже в первую очередь именно по этим счетам; но с каких это пор возвращение долгов, да ещё просроченных, стало считаться особой заслугой?]*.

К сказанному остаётся добавить, что порой и в наши дни можно видеть, как без всяких ударных мобилизаций и отчаянных призывов, взявшись за обычную плановую тему, некоторый учёный с первых же шагов приходит к открытию, а затем сам или с чьей-то помощью столь же оперативно находит способ получать от этого открытия ощутимую практическую отдачу. Но в общем потоке научно-технического развития подобные удачи уже давно погоды не делают, и гораздо чаще от начала до завершения каждого из этапов научной работы проходят не дни и не месяцы, а годы. Соответственно, положив 2-3 года на совершение открытия, 2-3 года на переработку открытия в изобретение(я) и 2-3 года на всякого рода случайности и непредвиденные обстоятельства, мы и получим, что для нормальной спокойной работы учёным-первопроходцам надо иметь “про запас” никак не менее 7-10-ти лет отрыва от пользователей-первопоселенцев.

Далее, естественно, встаёт вопрос: как этого добиться?

На уровне рассуждений здесь всё предельно ясно. Поскольку темп развития производства можно поддерживать постоянным либо ускорять, но никоим образом не замедлять, то там, где разрыв между границей неизвестного и границей освоения маловат или вообще отсутствует, наращивание отрыва теории от практики до комфортных величин должно происходить за счёт форсированного развития науки. А вот там, где теория слишком оторвалась от практики, уже появляются варианты – можно либо ускорить освоение уже открытого, либо частично свернуть разведработы[24 -

 На всякий случай, оговоримся, что “свернуть частично” – это значит до такого уровня, который, замедляя развитие знания, тем не менее сохранял бы численность специалистов и материальное обеспечение, позволяющие поддерживать полный цикл исследовательских работ на всех участках. Потому что полная остановка научного поиска, влекущая за собой потерю опыта, традиций и массы других зачастую трудноуловимых нюансов, охватываемых понятием “научная школа”, отбрасывает производство идей не на годы, а поистине на эпохи назад. В связи с чем быстрое восстановление утраченных позиций даже при возрождении интереса и выделении достаточного финансирования оказывается крайне проблематичным.]**, а высвободившиеся силы и средства перевести на другие не столь продвинутые участки. Ну а когда имеющиеся диспропорции будут устранены и удастся достичь рабочих дистанций между теорией и практикой во всех областях науки, останется “всего лишь” максимально синхронизировать темпы продвижения первопроходцев и первопоселенцев, дабы претерпеваемые оптимальной структурой знания возмущающие воздействия утратили систематичность и перестали накапливаться. Зато когда порядок координации усилий разведчиков неизвестного и освоителей открытого будет достаточно отработан, необходимость в каких-либо чрезвычайных вмешательствах в процесс развития науки и производства если и не исчезнет совершенно, то будет возникать крайне редко и только при каких-то совсем уж непредвиденных поворотах событий.

Правда, даже при чисто умозрительной попытке перенести эти рассуждения на реальную почву первой в голову приходит мысль, что любая из вышеперечисленных мер подразумевает перераспределение сил и средств между наукой и производством, или между науками, или между отраслями и направлениями внутри одной научной дисциплины. Тогда как для любого нормального учёного, являющегося патриотом своей отрасли знания, в высшей степени естественно считать её развитие первоочередной задачей и потому всячески добиваться прироста выделяемых “родному” направлению средств и активно противиться снижению уже достигнутого уровня ассигнований. Так что взявшимся за формирование оптимальной структуры знания предстоит – особенно на первых порах – регулярно сталкиваться с ситуациями, когда “никто не хотел уступать”, и в то же время требуется у одних что-то отобрать, чтобы другим за счёт этого добавить. Из чего следует, что организовать такую работу и обеспечить более-менее конструктивное разрешение подобных ситуаций может только внешняя по отношению к науке сила, то есть хозяйственные, а на современном этапе также и политические органы общественного управления. Учёным же в этом деле по плечу лишь роль исполнителей и консультантов.

Последнее относится прежде всего к оценке перспектив познания окружающего мира. Потому что с вопросами планирования и контроля темпов практического освоения уже состоявшихся успехов теоретического поиска занятые в этой сфере люди в целом научились разбираться, а если и возникают здесь какие-то сложности, то скорее технического, нежели принципиального свойства. А вот с прогнозированием темпов перемещения границы неизвестного ситуация продолжает оставаться гораздо менее очевидной. Но и тут не всё так уж таинственно и загадочно, как может показаться. Конечно, случались и случаются сенсационные и фантастические открытия, но чем более зрелой становится та или иная наука, тем больше в ней появляется предсказанных, буквально запланированных открытий. И в настоящее время во многих областях специалисты возьмутся определить, каких открытий и на каких направлениях следует ожидать в ближайшие 5 или 10 лет.

Разумеется, время совершения даже “витающего в воздухе” открытия можно определить с точностью разве что до 2-3-х лет. Тем не менее на такую точность уже можно опираться, включая в перспективные планы постановки на службу обществу ещё не совершённые, но ожидаемые открытия. При условии, что разрыв между передовыми рубежами производства и передним краем научного поиска доведён до 10 и более лет, даже “запаздывание” открытия на 5-7 лет против ориентировочно предполагаемого срока его совершения становится вполне допустимым.

А неожиданные открытия пусть совершаются – в хозяйстве всё пригодится. То же самое можно сказать и про находки, которых ждут, но время совершения которых не берутся указать с точностью хотя бы до 5 лет. Такие предполагаемые успехи знания не следует включать в планы освоения до тех пор, пока передовые экспедиции реально не закрепятся на намеченном рубеже.

3. Управление армией знания.

Ещё в XIX веке, когда число профессиональных исследователей оставалось достаточно ограниченным, для первопроходцев науки, таких, как, скажем, А. Вольта, Н. Л. С. Карно или П. Н. Лебедев, было обычным делом по личному почину или чьему-то запросу параллельно со своими теоретическими разысканиями стараться приспособить совершаемые открытия для решения тех или иных практических задач. С другой стороны, немало находок, помогавших выйти на новый уровень теоретической мысли, было сделано в те времена людьми, коих заботил отнюдь не научный прогресс, а усовершенствование строго конкретных технических устройств или производственных процессов. И только во второй половине ХХ века масштабы и интенсивность специализированных исследований нашего мира возрастают в такой мере, что на целом ряде направлений разведчикам неизвестного удаётся действительно заметно оторваться от широкопонятных проблем повседневного бытия и углубиться в “дебри”, для не-специалистов абсолютно туманные и мистические. В связи с чем уже на политико-экономическом уровне оформляется чёткое различение фундаментальной и прикладной науки как особых сфер финансирования, а наиболее “трезво мыслящие” обыватели начинают переживать о том, а зачем вообще выбрасывается столько средств на космос, ускорители элементарных частиц, сохранение и изучение исчезающих видов животных и т. д.

Но кто бы и что бы ни думал по этому поводу, с точки зрения устойчивого и “безаварийного” продвижения вперёд практиков-первопоселенцев нормальным является только такое положение, при котором они никогда не будут приближаться к исследователям-первопроходцам, не говоря уже о том, чтобы поравняться с ними. Конечно, и на сегодняшний день имеется немало областей, где одни и те же люди занимаются и совершением открытий, и их освоением. Вот только такую ситуацию, свидетельствующую о том, что в этих областях граница неизвестного и граница освоения находятся близко друг от друга, в свете всего вышесказанного следует отнести не к достижениям, а к ещё не преодолённым слабостям современного уровня развития науки. И как раз это позволяет думать, что рано или поздно подобное состояние останется в прошлом, поскольку во всех секторах научно-хозяйственного комплекса будет обеспечен вывод теории в нормальный отрыв от практики и повсеместное чёткое разделение переднего края и второго осваивающего эшелона познания. Что, помимо всего прочего, приведёт к столь же чёткому разделению учёных на тех, кто занимается только разведкой и систематизацией новых данных об окружающем мире, и тех, кто разрабатывает способы практического применения добываемого знания.

И дело здесь, разумеется, не в том, что будет запрещён переход из второго эшелона на передовую или наоборот. Просто когда между загадками, с которыми сталкиваются учёные-разведчики, и задачами, над которыми работают учёные-освоители, будет лежать интервал в 15-20 лет, то люди – за исключением, может быть, самых гениальных – физически не смогут в должной мере сосредоточиться на тех и других проблемах одновременно. На этом уровне развития авангарды науки уже не будут сами “доводить” свои открытия до внедрения и даже не будут передавать их непосредственно освоителям. Разведчики будут просто оставлять ставшие известными явления и закономерности “за спиной” и идти дальше. А через положенное число лет, “переварив” ранее предоставленные в их распоряжение данные, за сравнительно новое знание будут браться исследователи-прикладники, чтобы ещё через несколько лет представить это знание производству в виде новых материалов, приборов, приёмов работы и т. д. Но передовые экспедиции к этому моменту уже снова уйдут вперёд на необходимое расстояние… извините, в смысле, конечно же, время.

Так что если кто-то из разведчиков пожелает лично поработать над освоением своего открытия, то единственным сдерживающим фактором здесь будет необходимость подождать до тех пор, пока развивающаяся с максимально целесообразной скоростью практика дорастёт до этого открытия. А если кто-то из освоителей захочет пополнить опыт работы над изобретениями участием в открытиях, то ему будет достаточно официально зафиксировать такое пожелание; дождаться, когда в передовых отрядах откроется подходящая вакансия; получить назначение; безусловно, потратить некоторое время, чтобы досконально войти в курс дела, и, наконец, проявить свои способности и первым установить то, что до сих пор не было известно ни одному человеку.

Очевидно, что в условиях выделения в армии знания двух в значительной мере самостоятельно наступающих эшелонов неизмеримо возрастут требования к согласованности, координированности усилий разведчиков и освоителей. Между тем в предыдущей главе мы выяснили, что, при всей важности в подобных вопросах мнений знатоков специфики научного поиска, силами одних лишь учёных действенная координация фундаментальных и прикладных разработок не может быть обеспечена. Чтобы наука в целом работала на практический результат, а вопросы перераспределения используемых ею материальных ресурсов решались максимально продуктивно и без пустых препирательств, ведущая роль в этом процессе должна оставаться за представителями той стороны, которая эти ресурсы поставляет, то есть в конечном счёте за хозяйственниками. Соответственно, в переводе на язык организационных схем это общее пожелание означает, что в центре работы по формированию и поддержанию оптимальной структуры знания должен стоять коллегиальный орган, включающий в себя:

а) учёных, имеющих возможно более широкое представление о состоянии не только “своей” дисциплины, но и науки в целом;

б) людей с квалификацией и полномочиями, позволяющими оперативно решать все финансово-экономические вопросы, связанные с поддержанием оптимальных темпов исследовательского процесса.

А поскольку главной функцией этого органа будет подготовка планов продвижения разведывающего и осваивающего эшелонов познания и контроль за исполнением этих планов, включая практическую помощь в случае возникновения каких-либо трудностей и угрозы срыва намеченных сроков, то такой орган с полным правом можно назвать штабом.

В рамках настоящего обзора едва ли есть смысл углубляться в хоть сколько-нибудь подробный разбор возможных способов создания и порядка функционирования научных штабов. Ибо попытки, опираясь в основном на общетеоретические соображения, расписать детальную картину внутренних и внешних взаимодействий органов централизованного управления различными эшелонами научного поиска в самом лучшем случае породят нечто весьма спорное, а в худшем – крайне не дружеский шарж. Гораздо надёжнее будет просто подождать, пока руководство хотя бы одной страны признает необходимым кардинально повысить согласованность работы учёных на всех фронтах и направлениях познания. Потому что когда задача реорганизации общего управления научно-исследовательским комплексом начнёт обсуждаться применительно к конкретным политико-экономическим условиям, людям, срокам и т. д., то для большинства связанных с этим вопросов ответы найдутся буквально сами собой. Ну а те проблемы, которые не удастся решить сходу, в такой обстановке можно будет разобрать гораздо более предметно и содержательно. Так что в заключение главы об управлении армией знания отметим лишь, что специалисты, привлекаемые для научно-штабной работы, будь то исследователи, производственники или администраторы, конечно же, будут должны проходить определённую дополнительную подготовку.

4. Общая организация армии знания.

Имя салдата просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышняго генерала даже до последнего мушкетера коннаго и пешаго.

“Устав воинский Петра I”

Добровольцы добровольцами, но ни одна регулярная массовая армия – а армия науки давно является если и не всегда регулярной, то точно массовой, – не может обойтись без той или иной формы мобилизации. При этом встречавшиеся в истории человечества способы привлечения в строй новых солдат по внешности могли отличаться значительным разнообразием, но по сути все они сводятся к двум базовым вариантам: мобилизация общая или выборочная. И если в современном военном деле первый вид мобилизации представлен достаточно широко, то на регулярную научную службу с момента её появления и по сей день рекруты привлекаются строго выборочно. В разные времена и в разных странах в число критериев, по которым отбирались будущие научные работники, могли входить не только показанные на экзаменах знания и способности, но также социальное происхождение, имущественное положение, национальная принадлежность, вероисповедание и т. д. Правда, современные хозяева жизни обычно предпочитают избегать подобной прямолинейности и стараются по мере сил замаскировать, ради каких результатов они готовы терпеть существование науки и образования. Тем не менее практические шаги распорядителей “народного просвещения” даже в самых цивилизованных странах с полной очевидностью показывают, каких подданных желают иметь под своей рукой реальные распорядители называемых так стран.

Более детально эти и другие вопросы, касающиеся этапов эволюции системы комплектования исследовательских сил общества и возможных вариантов её трансформации, изложены в ставшей самостоятельным смысловым блоком главе “Пожизненное рекрутирование или всеобщая обязанность?” (см. стр. 89 и далее). Поэтому здесь мы просто сошлёмся на результаты проведённых разысканий, согласно которым:

а) на современном этапе действующая практически повсеместно система организации армии научных работников полностью раскрыла свой потенциал, в связи с чем какие-либо принципиальные усовершенствования познавательной деятельности больших человеческих сообществ в рамках данной системы не могут быть достигнуты.

б) Сделать следующий шаг к повышению эффективности общественного познания и избавиться от ряда деструктивных свойств, неотъемлемо присущих пожизненному рекрутированию учёных, можно только за счёт возвращения – в перспективе всего человечества, но для начала хотя бы одной или нескольких достаточно заметных стран – к всеобщей познавательной обязанности.

На всякий случай, сразу оговоримся, что кое-какие доделки и изменения текущих настроек известного нам механизма пополнения научных кадров, несомненно, возможны, а с практической точки зрения даже необходимы. Но сколь бы разумными ни казались усилия по наладке отдельных узлов и шлифовке деталей данного механизма, на фоне его общих конструктивных ограничений результаты таких усилий всё равно будут оставаться лишь мелким тюнингом, никак не затрагивающим самого существа выборочной мобилизации учёных. Так что в этом разделе мы не будем пытаться найти какие-то сравнительно менее второстепенные подпорки для стратегически исчерпавшей себя модели, а сосредоточимся исключительно на всеобщей познавательной обязанности. Точнее, на тех её элементах, которые, опираясь на современный уровень представлений о науке и обществе, можно предположить с достаточной степенью уверенности.

Итак, подобно всеобщей воинской обязанности, состоящей – по крайней мере в теории – в обучении всего населения навыкам, необходимым для ведения войны[25 -

 При этом для женщин может признаваться более целесообразным углублённое знакомство не с оружием, а с навыками оказания медицинской помощи.]*, всеобщая познавательная обязанность предполагает обучение всех психически здоровых членов соответствующего человеческого объединения навыкам научной работы. Но если в военном деле практическое закрепление полученных навыков совершается только через участие в реальных боевых действиях и потому для процесса подготовки новобранцев является этапом скорее вынужденным, чем желательным, то в деле познания никаких противопоказаний к тому, чтобы каждый член общества некоторое время лично участвовал в научном поиске, нет. То есть в организационно-техническом плане необходимость совместить эффективное обучение рядового научного персонала с эффективной же реализацией исследовательских программ, причём в условиях регулярного обновления этого самого персонала, безусловно, поставит перед взявшимися за такой переход целый ряд не самых простых задач. Однако это будут задачи преимущественно технические и вполне решаемые, а самое главное, выгоды от возвращения к подлинно общественному изучению окружающего мира намного превысят потребные для этого затраты.

В самом деле, говоря о формировании оптимальной структуры знания, мы убедились, что для обеспечения устойчивого развития производства наука должна идти вперёд опережающими темпами. Но действующая система комплектования научных кадров тем и характерна, что в каждый данный момент времени позволяет распоряжаться строго определённым числом пожизненных учёных рекрутов, поскольку быстро это число не может быть увеличено. Так что если возникает какая-либо проблема или просто желание (естественно, соединённое с подобающей властью) привлечь в ту или иную сферу дополнительные исследовательские силы, то в современных условиях это делается за счёт ослабления или полного оголения других участков и никак иначе достигнуто быть не может. Совсем иначе будет выглядеть дело, когда по всему фронту научного поиска сформируются надёжные резервы обученных специалистов. В таких условиях где бы ни наметилась необходимость ускорить продвижение вперёд (неважно, из-за чрезмерного сокращения дистанции между авангардами знания и первопоселенцами или по какой другой причине), для решения этой задачи более не потребуется никого “обижать”, а достаточно будет, что называется, по разнарядке призвать в строй из запаса на указанный участок недостающий персонал.

На это, правда, можно возразить, что даже на войне не всё решает количество, а уж в науке правило “не числом, а умением” приобретает сугубый смысл. Ведь чисто механическое наращивание подразделений, занятых некоторой теоретической проблемой, порой не только не ускоряет, а напротив, затрудняет и замедляет процесс поиска решения. Между тем как раз к “умению” всеобщая обязанность не слишком снисходительна, и как бы прекрасно ни был выучен человек в ходе реальной службы, когда он уходит в запас и прекращает упражняться в приобретённых навыках, качество этих навыков с неизбежностью начинает чем дальше, тем всё более снижаться. Зато пожизненный учёный рекрут, не отвлекающийся ни на что другое, кроме выполнения “своей” функции, если и не становится выдающимся первопроходцем, в хорошего мастера за счёт богатой практики, как правило, вырастает. Так стоит ли ожидать ощутимой практической выгоды от наличия обширного резерва умеренно квалифицированных научных кадров, если в конечном итоге по-настоящему опереться можно будет только на гораздо более узкий круг специалистов действительных и реально действующих?

Разумеется, с тем, что любое переставшее использоваться умение постепенно угасает (хотя и не совсем до нуля), спорить трудно, ибо так оно и есть. Однако не менее верно и то, что навыки обращения с высокоспециализированным инструментарием и оборудованием – без которых в большинстве современных наук не сделать и полшага вперёд – это лишь техническая сторона исследовательского процесса. Главным же в нём, как и во времена Архимеда и Аристотеля, остаётся умение проводить общелогический анализ имеющихся данных, систематизировать факты, выявляя связующие их закономерности, формулировать конструктивные гипотезы, а затем грамотно корректировать их по результатам экспериментальной проверки и т. д. А такого рода навыками, уж коли они сформируются, их обладатели почти наверняка будут пользоваться (а значит, тренировать и поддерживать в рабочем состоянии) при решении не только научных, но и любых других задач, которыми им случится заниматься после завершения срочной службы в исследовательских формированиях. Так что прощание с унаследованными от самого что ни на есть Старого мира интеллектуальными сословиями повлечёт за собой не только укрепление позиций собственно науки. Плюс к тому отказ от якобы современной, а по сути феодальной системы комплектования исследовательских сил, на деле означающей недоразвитие умственных способностей большей части населения в пользу ограниченного контингента научных работников, сделает более осмысленным функционирование вообще всех отраслей общественной жизни.

Что же касается восстановления навыков работы со спецсредствами и знакомства с новыми их образцами, то для этого – опять-таки по аналогии с военным делом – вполне могут подойти более или менее кратковременные сборы, на которых резервисты будут практиковаться в знакомых и осваивать незнакомые им приёмы решения исследовательских задач. Впрочем, по какому бы пути ни пошли в этом вопросе будущие организаторы науки, представляется очевидным, что выбор методов переподготовки находящихся в запасе солдат истины есть опять-таки вопрос вполне технический и достаточно второстепенный. И можно не сомневаться, что обществу, которое сумеет перевести комплектование армии научных работников в режим всеобщей обязанности, тем более будет по силам изыскать достаточно продуктивные и экономичные способы поддержания дееспособности своих учёных резервов.

В полной мере это относится и к подготовке будущих исследователей, но всё же на этом предмете хочется остановиться немного подробнее. Потому что целый ряд и именно узловых элементов системы, которая должна прийти на смену современной практике обучения, уже сейчас можно обрисовать с высокой степенью определённости.

4а) Первая ступень образования.

Итак, исходным для эскиза перспективной модели общественного познания является тот несомненный факт, что действующая армия научных работников формируется из специализированных подразделений и частей. И возвращение из этого состояния во времена, когда один исследователь мог серьёзно продвигать вперёд целый ряд отнюдь не смежных дисциплин от оптики до медицины, не предвидится (по крайней мере при нормальном развитии человечества). А значит, подготовка научной смены, охватывающей каждое очередное подрастающее поколение в полном составе, тоже должна стать строго специализированной и, что называется, под ключ. Проще говоря, уже учебные заведения первой ступени (по современному – школы) вместо недоспециалистов во всех областях начнут готовить действительных специалистов в одной области, которые сразу после выпуска включались бы в практическую работу исследовательских подразделений соответствующего профиля.