В джунглях Москвы. Роман

– Я тоже люблю такие вечера! Люблю, когда тихо, луна светит и тепло. В деревне вечера лучше, да?

– К деревенским вечерам я привык. Мне казалось, что по городским улицам гулять интересней. В кино насмотрелся!

Галя улыбнулась. Они подошли к подъезду. Навстречу им из-за угла дома выкатил велосипедист. Егоркин удивился: на лыжах пора гонять, а этот все на велосипеде. Правда, асфальт был еще чистый. Велосипедист подкатил к ним и остановился. Он был в шерстяном спортивном костюме, в шапочке и перчатках.

– Привет! – бросил он весело и насмешливо. Дышал он глубоко и часто. Вероятно, гнал сильно по улице. – Это любопытно… Знакомь!

– Это Алеша, – повернулась Галя к Егоркину. – Брат мой! Мы с ним близнецы.

Иван вспомнил, что Маркин говорил однажды в столовой, что у Гали брат-близнец, велогонщик.

Лазарева познакомила брата с Иваном и добавила:

– Погоди меня в подъезде. Я сейчас…

Алеша неторопливо, устало повел гоночный велосипед к двери.

– Летом он каждый день по двести километров накатывает, – сказала Галя, когда дверь захлопнулась за братом. – И сейчас все тренируется… На Московскую Олимпиаду попасть мечтает. В олимпийскую команду тренироваться его не включили, молод еще, а он говорит: выиграю гонку Мира, включат…

– У тебя еще есть братья?

– Сестра Наташка, акселератка. В восьмом классе, а меня переросла… Мне пора, – вздохнула Галя, и Иван понял, что ей не хочется уходить. – Я действительно обещала маме прийти пораньше…

«А завтра ты тоже будешь занята?» – чуть не вырвалось у Егоркина, но он удержался, вспомнив о Вале. Нет! Нужно все выяснить. Может, Скворец что-то не так понял? Обязательно в субботу в деревню съезжу, узнаю все толком…

Часть вторая. Алёша

Глава первая

1

– К каждому столбу притуляется! – вздохнула хмурая пожилая женщина с усталым обветренным лицом. Сидела она, ссутулившись, напротив Егоркина у чисто промытого дождем окна.

Вагон проскрипел уныло, старчески, дернулся и замер, застыл, словно задремал. Косые дорожки от капель дождя на стекле стали выпрямляться, редеть. Егоркин смотрел на мокрые черные стволы деревьев лесопосадки, тянувшейся бесконечно вдоль железнодорожного полотна, на потемневшие, набухшие водой клочья таявшего снега на траве и представлял, как он будет добираться под дождем, ветром по раскисшей дороге в своих ботинках двадцать пять километров до Масловки. Автобус теперь наверняка не ходит. Дорога расползлась. Вся надежда на трактор или шальную в такую пору попутку. До Чуево-Подгорного асфальт, допрыгать можно легко, а дальше семнадцать километров по грязи с тяжеленной сумкой. Варюнька колбасы, мяса, вермишели разной накупила матери, масла, маргарина, даже курицу венгерскую сунула. Раньше из деревни продукты везли, теперь в деревню. Оттянет сумка руки за дорогу. Надо рюкзак купить, за плечами легче. Помнится, прошлой зимой по твердому снегу да налегке эти двадцать пять километров почти за три часа отмахал. Но то налегке да по ровной дороге, а сейчас дай бог часов за пять доползти.

Поезд, как всегда, опаздывал. К этому привыкли и не огорчались. Те, кого встречали, гадали, на какое время опоздает – на час, на три, сколько томиться близким на вокзале. Егоркин тоже поглядывал на часы, прикидывал, сумеет ли добраться до Масловки до темноты, представлял, как обрадуется мать: два месяца не виделись, два месяца жила она одна-одинешенька. Какие, наверное, длинные да тоскливые были осенние вечера. И телевизор не спасал. В одиночку его тоже невесело смотреть. Не думалось как-то в Москве об этом. Своя суета, свои проблемы! И какой черт в город потянул?.. Иван стал думать, вспоминать, когда он впервые решил уехать в город, и с удивлением понял, что никогда он и в мыслях не связывал судьбу свою с деревней. С тех пор как начал думать о будущем, всегда видел себя в городе. Как это случилось? Почему? Что за сила выдергивает из деревни? Театры, музеи сманили, дворцы культуры, как пишут газеты? Ерунда! За два месяца в Москве он ни в театре, ни в музее ни разу не был, и не тянуло туда, а в заводской Дворец культуры сунулся – оттуда сразу поперли: нечего, мол, болтаться. Тишина там полная. Гулко. Ни души. А дворец хороший. Действительно, дворец. Колонны мраморные, стены размалеванные… А через неделю после того, как его поперли из дворца, Егоркин прочитал в «Комсомолке», как какой-то комсомольский работник удивлялся, почему такие дворцы красивые отгрохали, а молодежь не идет в них. Руки чесались тогда ответить, что не пускают в них, потому и не идут: у каждой двери по три злые бабы в синих халатах торчат. Не прорвешься. Ни театры, ни музеи, ни дворцы никого в город не сманивали. Вранье! А кино и телевизор и в деревне такие же кино и телевизор. И бесхозяйственность деревенская, как говорят некоторые, ни при чем. Бесхозяйственность в деревне появилась тогда, когда хозяева в город удрали. Да и столкнуться нужно прежде с бесхозяйственностью, а потом уж бежать от нее. Не здесь собака зарыта. Не здесь. Главное ведь то, что мы еще мальцами мечтали о городе, еще мальцами нас от деревни отрезали. Не могло же вдруг все поколение, как чумой, городом заразиться. Отцы, деды жили в деревне, не в сладкие годы жили и не тяготились, не тянуло их в неведомые дали. Конечно, и среди них были те, кто покидал деревню, уезжал за счастьем в город. Но массового бегства не было. Что же случилось? Кому это было нужно – деревню оголить? Не могло же это случиться ни с того ни с сего. Вспомнилось, как учительница литературы, которая все случаи жизни объясняла словами Маяковского, говорила, когда сталкивалась с чем-то непонятным: если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Нужно было кому-то выдернуть нас из деревни, разметать по земле, лишить корней.

2

Егоркин не заметил, как поезд тронулся, покатил, мягко постукивая на мокрых стыках, не заметил, как прекратился дождь. Когда он в Уварове вышел на перрон, было сыро, зябко и уныло. Иван поежился, тряхнул плечами, разминаясь, и огляделся. Народ, выйдя из вагона, понуро и молчаливо разбредался по сторонам – одни вдоль вагонов – к переходу, другие – на площадь к автобусной остановке. Иван увидел на площади одинокий грузовик с крытым кузовом, решил, что кого-то приехали встречать, и с надеждой двинулся к нему, обходя лужи. Номер машины был незнаком, но вдруг по пути хоть километров пять. Напрасно надеялся Иван, – не по пути. Постоял он рядом с грузовиком, поглядывая, как разбредаются немногочисленные попутчики, вздохнул и решительно двинулся по мокрой, но твердой дороге. Была она когда-то засыпана щебенкой, машины разбили ее, растолкли, и теперь рытвины, колдобины заполнены мутной водой.

Идти по щебеночной дороге легко, если бы не тяжелая сумка, даже приятно шагать, приближая встречу с матерью, Валей. А нужна ли эта встреча Вале? – вдруг пришла мысль. Ждет ли она его? Как встретит? А как он сообщит ей, что приехал? А если из девчонок никто в клуб не ходит? Иван расстегнул куртку. Ветер дул в спину, подталкивал сзади. И был он не такой промозглый, как показалось сразу.

Машины изредка обгоняли Егоркина, шли навстречу. Он отходил на обочину, чтобы не обдали грязью. Пока не пытался останавливать. Машины местные. Но за городом, когда проходил мимо длинных приземистых зданий свиноферм откормочного совхоза, стал посматривать назад, не догоняет ли попутка, но машины сразу исчезли. Дорога стала хуже. Нужно было выбирать, куда ступать ногой, чтобы не зачерпнуть ботинком. Спустился с бугра в село Подгорное и пошел по улице. Избы здесь добротные, ошелеваные, выкрашенные, с железными и шиферными крышами. Село в километре от города. Многие живут здесь, а работают в Уварове. Химзавод вот он, рядышком дымит, на бугре. Двадцать минут прогулки – и в цехе.

Тихо на улице. Даже кур не видно, собаки из-под веранд выглядывают. Гусей и тех слякоть во дворы загнала. Сидят, молча смотрят по сторонам или под крыло носы засунули, дремлют, вспоминают летние дни, когда ватаги их были большие, гоготали, когда вдоволь, гонялись друг за другом в теплой воде. Тишина. И людей не видать: кому охота таскаться по грязи.

3

Магазин в Подгорном в противоположном от города конце, на самом выезде из села. Возле него всегда торчат летом машины, а трактора зимой. От Подгорного двенадцать километров до следующей деревни, да и дорога в стороне от нее пролегла, заворачивать надо, если в магазин приспело, а тут рядом проезжаешь, почему не остановиться. И продавец здесь женщина приветливая. Нальет – клянчить не надо.

Егоркин издали увидел две машины. Обе стояли носом на выезд из села. По пути! Егоркин заторопился. Чем ближе он подходил, тем сердце радостней колотилось. Знакомые машины. Номеров только не видно издали, грязью заляпаны. Близко уж совсем был Иван, когда из магазина вышел мужчина и направился к машине, сзади стоящей.

– Эге! – закричал Егоркин и замахал свободной рукой. – Погоди!

Мужчина оглянулся, остановился, стал ждать возле кабины. Егоркин побежал. Он узнал шофера. Был он из центральной усадьбы, из Павлодара. Иван не знал, как зовут его, но то, что он павлодарский, это точно!

– Погоди! – задыхаясь, радостно крикнул еще раз Иван.

– Жду! – откликнулся шофер.

Егоркин смотрел на него, радостно было, что не топать пешком до Масловки, и не заметил, как появился в дверях магазина Петька Чеботарев. Увидел он его только тогда, когда Петька заорал радостно:

– Ванек!

Спрыгнул с порога и побежал навстречу. Обнял, похлопал по плечам, радостно спрашивая:

– Сбежал? Наработался? Я знал, что ты сбежишь!.. Ну и правильно!

От Чеботарева сильно несло водкой. Видимо, только что в магазине махнул стаканчик.

– Я на денек…

– А-а! – так же радостно протянул Петька. – Давай сумку!..

Он взял и понес сумку к своей машине, бросил на ходу пожилому шоферу, который ждал Егоркина:

– Погнали, Панкратыч!.. Это Любаньки Егоркиной сын, Ванек!

– Понятно, – сказал шофер и полез в кабину.

– Соскучился по матери? – взглянул Петька на Ивана, открывая дверь кабины.

– Как она там? – спросил Егоркин.

– А че ей… Живет…

Егоркин очистил ботинки от грязи о подножку и сел на мягко хрупнувшее под ним сиденье. Машина Панкратыча прогудела мимо и покатила, погромыхивая кузовом, на бугор. Приятно было Ивану влезать в кабину, приятно ощущать, что повезло сильно – до самого дома доставят. Бросок по асфальту до Чуево-Подгорного, а там за час доползут по грязи. Но как было бы приятней, если бы сидел он сейчас в кабине незнакомого ему Панкратыча. Петька завел мотор, выехал на асфальт и покатил вслед за машиной Панкратыча.

– Тут не дорога, а песня! – взглянул Петька на Егоркина. – А после Чуево-Подгорного по-иному запоем… Говорят, возле Масловки у Киселевского бугра аммиачную станцию ставить будут, дорогу к ней заасфальтируют. Вот жизнь начнется!

Егоркин слышал об этом еще в Масловке, ничего не ответил Петьке, спросил о другом:

– В клубе-то как, бывает что?

– А что там бывает, режемся в домино да картишки… Чо там еще может быть?.. Сегодня школьники привалят из интерната. Набегутся! Галдеть будут…

– А Валька приходит? – спросил вдруг Егоркин и замер, ожидая ответа.