Китай-город

– Oh! Ces moujiks! La perfidie m?me!.. [143 - О! Эти мужики! Само коварство!.. (фр.).]

Наконец-то она уехала; но Пирожков должен был обещаться не выходить из дома и дожидаться ее, – Гордей Парамоныч в пяти минутах езды, на бульваре.

– Чаю вам, барин, или кофею? – спросила Варя, почувствовав к нему большое сожаление.

– Все равно, чего-нибудь… сюда.

Наверх он уже не хотел подниматься на каких-нибудь полчаса. Варя поставила ему большую чашку кофею на столик около двери в комнату мадамы, под гравюру "Реформации" Каульбаха, к которой Пирожков сделал привычку подходить и в сотый раз разглядывать ее фигуры. Принесла ему Варя и газету.

Пирожков остановился перед окном, наполовину заслоненным растением в кадке. Шел мелкий снежок.

Сбоку, влево, виден был конец бульвара, вправо – пивная с красно-синей вывеской. Прямо из переулка поднимался длинный обоз, должно быть с Николаевской железной дороги. Все та же картина зимней будничной Москвы.

Раздался громкий, нервный, порывистый звонок.

"Это madame", – подумал Иван Алексеевич, и его доброе сердце сжалось; звонок что-то не предвещал ничего хорошего, хотя мог быть такой и от радости.

Не снимая своей меховой ротонды, вкатилась Дениза Яковлевна в столовую, красная, и на ходу, задыхаясь, кинула ему:

– Venez, cher monsieur, venez! [144 - Идите сюда, дорогой мой, идите! (фр.).]

Сибирка приказчика, успевшего сбросить с себя тулуп на лестнице, показалась в глубине анфилады.

"Вот наказанье!" – про себя воскликнул Пирожков, отправляясь вслед за мадамой.

– Oh! le brigand!.. [145 - О! разбойник!.. (фр.).] – уж завизжала Дениза Яковлевна и заметалась по комнате.– Et lui, et sa femme, oh, les cochons! [146 - И он и жена его, о свиньи! (фр.).]

Последовательно она не в состоянии была рассказывать. Наткнулась она на жену… та приняла ее за просящую на бедность… и сказала: "Не прогневайся, матушка", – передразнила она купчиху.– Elle m'a tutoyе! [147 - Она ко мне на «ты» обратилась! (фр.).]. – А сам давно ей «ты» говорил. Он только и сказал: "Ты мне не ко двору!.. Тысячу рублей привезла ли за три месяца?! – Mille roubles.. [148 - Тысяча рублей… (фр.).] – За дом мне четыре тысячи дают без хлопот!"

– И дадут, – подтвердил Пирожков.

– Je suis perdue!.. [149 - Я пропала!.. (фр.).] – уж трагически прошептала Дениза Яковлевна и упала на диван, так что спинка затрещала.– Il m'a donnе mes quinze jours! Comme ? une cuisini?re!.. [150 - Он дал мне расчет за две недели! Как кухарке!.. (фр.).]

Слезы текли обильно, за слезами рыдания, за рыданиями какая-то икота, грозившая ударом. Удара боялся Иван Алексеевич пуще всего.

– Вот что, – заговорил он ей так решительно, что толстуха перестала икать и подняла на него свои круглые красные глаза, полные слез, – вот что, у меня есть приятель…

– Un ami, – машинально перевела она.

– Палтусов, он с купцами в знакомстве, в делах.

– Dans les affaires, – продолжала переводить Дениза Яковлевна.

– Надо через него действовать… я сейчас поеду.

– Голубчик! Родной, батюшка мой! – прорвало француженку.

Она начала душить Пирожкова, прижимать к своей груди короткими, перетянутыми у кисти ручками.

– Oh, les Russes! Quel cCur! Quel cCur! [151 - О русские! Какое сердце! Какое сердце! (фр.).] – всхлипывала она, провожая его в столовую, где еще стояла недопитая чашка Ивана Алексеевича.

IX

– Вот это хвалю! – встретил Пирожкова Палтусов в дверях своего кабинета. – Позвольте облобызаться.

Иван Алексеевич проехал сначала в те меблированные комнаты, где жил Палтусов еще две недели назад. Там ему сказали, что Палтусов перебрался на свою квартиру около Чистых прудов.

Квартира его занимала целый флигелек с подъездом на переулок, выкрашенный в желтоватую краску. Окна поднимались от тротуара на добрых два аршина. По лесенке заново выштукатуренных сеней шел красивый половик. Вторая дверь была обита светло-зеленым сукном с медными бляшками. Передняя так и блистала чистотой. Докладывать о госте ходил мальчик в сером полуфрачке. В этих подробностях обстановки Иван Алексеевич узнавал франтоватость своего приятеля.

Первая комната – столовая – тоже показывала заботливость хозяина, хотя в ней и не бросалось в глаза никаких особенных затей. Тратиться сверх меры Палтусов не желал. Кабинет отделал он гораздо богаче остальных двух комнат – маленького салона и такой же маленькой спальни. Кабинет он оклеил темными обоями под турецкую ткань и уставил мягкой мебелью такого же почти рисунка и цвета. Книг у него еще не было, но шкап под черное дерево, завешенный изнутри тафтой, занимал всю стену позади кресла за письменным столом. Комната смотрела изящным "fumoir'ом" [152 - курительным кабинетом (фр.).].

Пирожков и Палтусов не видались с самого Татьянина дня, когда они повезли "приказного" в веселое место.

– Чему обязан, – шутливо спросил Палтусов, вводя приятеля в кабинет, – в такой ранний час? Уж не в секунданты ли?

Он, на взгляд Пирожкова, пополнел, борода разрослась, щеки порозовели. Домашний синий костюм, вроде военной блузы, выставлял его стройную, крепкую фигуру. Пирожков заметил у него на четвертом пальце левой руки прекрасной воды рубин.

– В секунданты! – рассмеялся Иван Алексеевич. – Не те времена. Вы в губернии сильный человек, мы к вашим стопам прибегаем.

Палтусов подумал, что Пирожков дурачится, потом сел с ним на низкий глубокий диванчик на двоих. Обстоятельно, полусерьезно, полушутливо рассказал ему приятель историю "о некоем поваре Филате, его друге приказчике, Гордее Парамоныче и его жертве – французской гражданке Денизе-Элоизе Гужо". История насмешила Палтусова, особенно картина бушевания повара и поведение жильцов со старой дворянкой включительно, спустившейся вниз узнать, дадут ли ей завтракать на другой день.

Но лицо Ивана Алексеевича сделалось вдруг серьезным.

– Гогартовская сцена, – сказал он, – но ее ужасно жаль, она ведь очутится sur la paille [153 - Буквально: «на соломе», то есть будет разорена (фр.).], как в мелодрамах говорится. Я подумал, что спасителем можете быть только вы.

– Почему? – со смехом вскричал Палтусов.

– Купцов много знаете…

– Вот что…

Но на вопрос, кто такой этот Гордей Парамонович, Пирожков затруднился ответить. Он не был уверен – прозывается ли он Федюхиным или Дедюхиным.

– Такого не знаю, – уже деловым звуком откликнулся Палтусов.

Ему рад он был услужить хоть чем-нибудь. Этого человека он выделял из всего московского обывательства и никогда на него и в помыслах не рассчитывал. Он записал его в разряд милых, бесполезных теоретиков и даже, когда раз об нем думал, сказал себе: "Если Пирожков проест свою деревушку и я к тому времени буду в капиталах, – я его устрою".

– Справьтесь, друг, справьтесь… Кто-нибудь из ваших знакомцев.

– Да кто он такой?.. ну хоть приблизительно.

– Кажется, кирпичом промышляет.

– Чудесно! Коли это так, тогда мы до него доберемся. Да позвольте, может быть, и я вспомню… Дедехин… Федюкин…

Палтусов начал припоминать. Пирожков окликнул его:

– Андрей Дмитриевич!