Китай-город

Он встал, наклонил голову, улыбнулся Анне Серафимовне и показал ей, что ему хочется с ней поговорить. Она поняла и что-то сказала Любаше. Та кивнула головой и вскочила с места. Ее широкие плечи, руки, размашистые манеры забавляли Палтусова.

"Прогнала бы их преспокойно, – говорил он про себя, – пускай идут есть крымские яблоки в коридор".

Но Любаша сама предложила Станицыной идти в фойе.

– Сходи с Рубцовым, – сказала Анна Серафимовна, не без задней мысли.

– Сеня, желаете? – громко спросила Любаша через Станицыну.

– Покурить мне хочется…

– Мы сначала в фойе… А оттуда и покурите.

– Как же ты одна останешься?

– Экая важность! Съедят меня, что ли?

– Я бы пошла, – хитрила Анна Серафимовна, – Да я боюсь сквозного ветра.

– А я не боюсь… Сеня! айда!

Анна Серафимовна поглядела на Любашу и даже дернула ее легонько за рукав.

– А мне наплевать! – шепнула Любаша своей кузине, махнула рукой Рубцову и стала проталкиваться, задевая сидевших за колена.

Не очень ловко было за нее Анне Серафимовне. Но ездить одной ей было еще неприятнее. Надо непременно завести компаньонку, чтицу, да скоро ли найдешь хорошую, такую, чтобы не мешала.

Любаша и Рубцов ушли из кресел. Анна Серафимовна взглянула влево. Палтусов улыбнулся и улыбкой своей благодарил ее. Ее этот человек очень интересует. Только она-то для него, должно думать, не занимательна. Не бывает у ней по целым месяцам… Какое месяц?.. С самого Рождества не был!.. Ему не с такими женщинами, как она, весело… Видно, все мужчины на одну стать… Во всех хоть чуточку да сидит ее Виктор Мироныч, который на днях угостил-таки ее вексельком из Парижа. Нашлись добрые люди, дали ему тридцать тысяч франков, наверно по двойному документу. И там этим не хуже нашего занимаются. О муже она теперь думает только в виде векселей и долгов. Человек совсем не существует для нее. Свободно ей, никто не портит крови, не видит она, как бывало, его долговязой, жидкой фигуры, противной подкрашенной шеи, нахальных глаз, прически, не слышит его фистулы, насмешечек, словечек и французских непристойностей. Только днями засасывает ее одиночество. Если бы не дети – превратилась бы она в злобного конторщика, в хозяйку-колотовку. Утром – счеты, в полдень – амбар, вечером опять счетные книги, корреспонденция, хозяйственный разговор по торговле и производству, да на фабрику надо съездить хоть раза два в неделю. Да еще у ней все нелады с немцем-директором, а контракт ему не вышел, рабочие недовольны, были смуты, к весне, пожалуй, еще хуже будет. Деньжищ за Виктора Мироныча по старым долгам выплачено – шутка – четыреста тысяч! Даже ее банкир и приятель Безрукавкин кряхтеть начинает, и у него не золотые яйца наседка несет…

XIII

Надо было Палтусову пробраться до самой середины верхнего ряда. Это не так легко, когда сидят все барыни. Анна Серафимовна смотрела на него, и только одни глаза ее улыбались, когда какая-то претолстая дама прибирала, прибирала свои колени и все-таки не могла ухитриться пропустить его, а должна была подняться во весь рост…

– Чрез Фермопилы прошел! – сказал ей Палтусов и приятельски пожал руку.

Он сел на место Любаши. Станицыной сильно хотелось упрекнуть его за то, что он забыл ее.

– Вот и вас увидала, – выговорила она с улыбкой.

Это вышло гораздо задушевнее, чем, может быть, она сама желала.

– Виноват, виноват, – говорил Палтусов и не выпускал еще ее руки, – забыл вас. Нет, это я лгу, не забыл нисколько.

– А очень уж делами занялись?

– Да!

– Вы, я погляжу, Андрей Дмитрич, смотрите на нас, как бы это сказать… как на редких зверей…

– Ха, ха, ха, что вы! Господь с вами!

– Право, так. Мы – зверинец для вас… Или вы нас на какое дело употребляете… Я вообще говорю… про купцов.

В словах ее слышалась тонкая насмешка. Палтусова это задело за живое; но он не стал оправдываться… Ему в то же время и понравилась такая шпилька.

– Вы не в счет, – полушутливо вымолвил он в том же тоне.

Их разговор шел вполголоса. Анна Серафимовна прикрывалась большим черным веером, за который заходило немного лицо Палтусова.

– Полноте, – начал он искренней нотой, – вот это-то и доказательство, что я на вас совсем иначе смотрю.

– Что? Не понимаю!.. Ах да! Что вы два месяца глаз не кажете?

Анне Серафимовне сделалось вдруг весело. Столько времени она одна с приказчиками и кой-какими родственниками… Вот только Сеня Рубцов – подходящий для нее человек; но и его она мало видит, он по ее же делам ездит: то на одной фабрике побывает, то на другой… Неужели, в самом деле, ей в "черничку" обратиться?

Она повторила свой вопрос.

– Именно это, – подтвердил Палтусов и слегка наклонил к ней голову.

– Мудрено что-то…

Длинные свои ресницы Анна Серафимовна опустила в эту минуту. Лицо ее вполоборота приняло выражение тихой усмешки и грации, которых Палтусову еще не приходилось подмечать.

И ему стало особенно жаль эту самобытную, красивую и умную женщину, связанную с таким мужем, как Виктор Мироныч… Надо хоть что-нибудь рассказать ей про его похождения. Теперь можно.

– Знаете, – шепотом спросил он, – с кем я кутил две недели назад?

– С кем?

– С вашим мужем.

Она немного затуманилась, но тотчас же весело спросила:

– Нешто он здесь был?

– А вы не знали?

– Говорили мне что-то… будто он в "Славянском базаре" проживал. Я ведь мимо ушей пропустила.

Эти слова отзывались уже другим чувством. Прежде, полгода тому назад, она не стала бы так говорить с ним о муже. Презрение ее растет, да и тон у них другой… Внутри что-то приятно пощекотало Палтусова.

– Анна Серафимовна, – заговорил он еще искреннее, – вам бы надо иметь сведения повернее.

Она сидела с опущенной головой.

– Что об этом! – вырвалось у нее. – Нового ничего нет, все то же.

– Здесь не место, – начал было Палтусов и остановился.