– Мне еще и потому полезно будет, – соображала вслух Тася, – я увижу там типы молодых купчих. Это нужно изучить.
– Ненасытная! – рассмеялся Пирожков.
– Да, это правда, – созналась Тася, – что только театральное, все это мне надо знать, жадность ужасная!
Тася увидела, что занавес поднимается, и бросилась в свою ложу.
XVI
Анне Серафимовне понравилась «генеральская дочка», так она назвала про себя Тасю. Она просила ее приехать посидеть запросто. Она не стала говорить ей тут же о месте чтицы или компаньонки. Ее такт не ускользнул от Палтусова. Когда она вернулась, Любаша, ходившая также в фойе вместе с Рубцовым, сейчас же спросила:
– Это что за девчурочка в черном?
– Родственница Андрея Дмитриевича Палтусова. Славная, кажется, девушка.
– Что же это она в сукне-то?
– Мать у ней умерла.
– Видно, не очень убивается.
– Ах, Люба, – остановила Анна Серафимовна, – до всего-то тебе дело!
– Она ничего… Должно быть, из оголтелых?
– А вам что? – вступился Рубцов. Он видел Тасю.
– Я люблю, когда с них фанаберию сбивают, – продолжала задорно Любаша.
– С кого? – спросил Рубцов.
– Да с дворянской дряни.
– Люба! – удержала опять Анна Серафимовна.
Люба поглядела на Рубцова, скосившего на особый лад губы, и почувствовала какую-то новую неловкость в его присутствии. Он был недоволен, но это-то и подзадоривало ее.
– Это господин Палтусов? – тихо спросил Рубцов Анну Серафимовну.
– Да…
Она хотела узнать: как он ему понравился, но побоялась резкого отзыва.
– Ловкий, по видимости, человек, – заметил Рубцов как бы про себя.
– Думаете, ловкий? – спросила она. – Вот, однако, не об одном себе хлопочет!
– Ну, это еще не Бог знает что… Родственницу пристроить…
– После, – остановила его Анна Серафимовна, указав на поднимающийся занавес.
Ей был неприятен тон Рубцова. И он сегодня недалеко ушел от Любы. Что у них, – а еще молодые люди, – за замашка: ко всему относиться с недоверием, с злобностью какой-то!
Она в течение акта раза два поглядела в сторону Палтусова. В антракте он издали раскланялся и уехал до конца пьесы. Он ей сказал наверху, что будет завтра в концерте. И ей показалось, как будто он желает говорить с ней о своих отношениях к Нетовой. Зачем это? Правда, она слышала разные вещи. Она им не верит.
Однако это ее все-таки тронуло. Значит, он дорожит ее мнением. А она думала, что он и знать ее не хочет. У него есть что-то и в голосе, и в движениях, и в словах, что ей особенно нравится.
– Тетя, – Любаша толкнула ее под бок, – вы куда-то мечтами унеслись.
– Ах, это ты?
– Право, унеслись… все этот душка штатский вас в такую мерехлюдию привел.
– Пустяки какие ты все говоришь, – сказала Анна Серафимовна и отвернула голову.
– Умен очень? – спросил ее Рубцов пять минут спустя.
– Вы про кого?
– Да все про вашего ловкача.
– Не зовите его так.
– Ну, не буду.
– Вы спрашиваете, умен ли? Вот как-нибудь, если у меня встретитесь, – поэкзаменуйте его.
– Нам где же-с!
Рубцов решительно не нравился ей в этот вечер. Она хотела пригласить его напиться чаю после театра, но не сделает этого. С ним она могла обо всем толковать: и о делах, и о своем душевном настроении, но о Палтусове разговор не пойдет; пускай они познакомятся. Да вряд ли сойдутся. Сеня горд, в людей не верит, барчонков не любит.
Конец шекспировской пьесы и маленькую комедию, где дебютировала новая ingеnue, Анна Серафимовна прослушала с чувством тяжести в груди и в голове. Только на воздухе ей стало легко. Она привезла Рубцова и Любашу в своей карете и должна была развести их по домам. Любаша напрашивалась на чай, но Анна Серафимовна напирала на поздний час. И мать ее будет беспокоиться.
– А вы, Сеня, домой? – спросила Любаша.
– А то куда же?
Анна Серафимовна улыбнулась в темноте кареты… Люба начинала ревновать ее к Рубцову.
– Ну, вот вам и Шекспир! – крикнула Люба. – Такая пустяковина!.. И скучища непролазная!
– Это точно, – подтвердил Рубцов.
Спорить с ними Станицына не могла. Пьеса прошла перед ней точно ряд туманных картин.
Любашу завезли; Рубцов взял извозчика на полпути. Домой Анна Серафимовна возвращалась одна. Было уже около часу ночи.
XVII