Глаза их встретились.
– Вы все одни? – спросил он.
– Да, и дома одна… Вот родственник мой наезжает.
– Какой это?
– А что сидит рядом… Рубцов… его фамилия.
– Из каких?
– Вы хотите сказать: из русских или из воспитанных на иностранный лад?
– Ну да!
– Он из умных, – оттянула она. – Только, верно, с виду вам показался таким… Он в Англии долго жил.
– В Англии? – переспросил Палтусов.
– И в Америке. Всякую работу работал. По восемнадцатому году уехал. Сам себя образовал.
– Вот как! Анна Серафимовна, это отзывает романом: русский американец, или из одной комедии Сарду… вы знаете, вероятно?
– Он совсем не американец – русаком остался… Вот это я в нем и люблю. Другие сейчас же обезьянить начнут – и шепелявость на себя напустят, и воротничок такой, и пробор… а он все тот же.
– Вот что! – сказал с ударением Палтусов и боком поглядел на нее.
XIV
– Что это вы так на меня посмотрели? – спросила Анна Серафимовна.
– Ничего! Так!..
– Ах, Андрей Дмитрич, вам-то не пристало.
Но она сказала это опять-таки легче, чем бы полгода назад.
– Что же такое? – стал с живостью оправдываться Палтусов. – Не придирайтесь ко мне… Хороший человек, молодой, понимающий, да если б вы к нему и страстно привязались, как же иначе?.. В ваших-то обстоятельствах?!
Все это он выговорил тихо, только она могла его слышать в общем гуле антракта. И ей пришелся очень по душе тон Палтусова, простота, приятельское, искреннее отношение к ней.
В ответ она подняла на него глаза и ласково остановила их на нем.
– Полноте, – выговорила она и прикрыла опять лицо веером.
– Об этом в другой раз, – уже совсем шутливо сказал Палтусов. – Так вы все одна. А кто же эта девица с длинными косами?
– Двоюродная сестра.
– Нигилистка из Татарской?
– Ха, ха! Как вы узнали?
– А в самом деле, разве нигилистка?
– Нет, какая нигилистка!.. А так – нраву моему не препятствуй, нынешняя… Они с Рубцовым препотешно воюют. Только он ее побивает… И тут вот, кажется, есть влечение.
– С ее стороны?
– Знаете, как прежде наши маменьки говорили: одно сердце страдает, другое не знает.
– Только вам с ней… тяжело?
– Да-а.
– Вам бы взять чтицу.
– Я сама об этом думаю… Да где?
– Поручите мне.
Палтусов начал говорить ей о Тасе Долгушиной. Мать ее умерла от нервного удара, разбившего ее в несколько секунд. Сиделка подавала ей ложку лекарства; она хотела проглотить и свалилась, как сноп, с своих кресел… Генерала, среди его рысканий по городу, захватила продажа с молотка домика на Спиридоновке. Палтусов умолчал о том, что он дал им поддержку, назначил род пенсиона старухам, отыскал генералу место акцизного надзирателя на табачной фабрике и уже позаботился приискать Тасе дешевую квартиру в одном немецком семействе. Но он знал ее гордость… Надо было найти ей заработок, который бы не отнимал у ней целого дня. От Грушевой он вместе с Пирожковым отвлекли ее не без труда… Они убедили ее дождаться осени для поступления в консерваторию, а пока подыскали ей руководителя из знакомых учителей словесности, хорошего чтеца… Все это сделалось в несколько дней. Палтусов действовал с такой задушевностью, что Пирожков сказал ему даже:
– Я думал, из вас Чичиков выйдет, а вы – человек-рубашка.
– Это вздор! – ответил Палтусов без всякой рисовки.
Делать толковое добро доставляло ему положительное удовольствие.
Анна Серафимовна кивала все головой, слушая его.
– Что же, – откликнулась она тотчас же, – я с радостью возьму вашу родственницу…
– Когда привезти?
– Да каждый день я дома от четырех часов.
алтусов нагнулся к ее уху:
– Вот видите, все-то теперь коммерсантам служит. Генеральская дочь – в чтицах…
– У купчихи, – подсказала Анна Серафимовна.
– Сам генерал – у табачного фабриканта в надзирателях.
– Вам досадно?
– Нет! Такая колея.