История над нами пролилась. К 70-летию Победы (сборник)

Зная, насколько сильную оборону противник создал против нашего плацдарма на Друти, генерал Горбатов, подготавливая летнее наступление на Бобруйск, снова принимает беспрецедентное решение нанести внезапные удары не с плацдарма (там ожидал противник), а форсировать Друть рядом, правее и левее плацдарма. Командарму пришлось с большим риском для карьеры, отстаивать свое решение перед маршалами. В конце концов решение утвердили. Летний успех превзошел ожидания.

В конце июля армия вышла на подступы к Белостоку. Мы тогда входили в состав 2-го Белорусского фронта, командовал войсками фронта генерал Г. Ф. Захаров. 2-й Белорусский фронт успешно наступал, но за последнее время в полосе его действий не встречались города, так сказать, достойные быть отмеченными московскими салютами. Между тем соседние фронты именно в эти дни конца июля были неоднократно отмечены приказами Верховного Главнокомандующего. Видимо, это больно било по самолюбию командующего войсками фронта. Наверстать упущенное можно было только взятием Белостока. И генерал Захаров настаивал, чтобы армия с ходу, чуть ли не штурмом, овладела городом.

Генерал Горбатов как мог противился такому способу действий. Мы в штабе знали обо всем, хотя громко об этом не говорилось. Знали по слухам, доверительным разговорам с начальниками среднего звена, а главное – по донесениям во фронт о несуществовавших контратаках противника, якобы задерживавших продвижение армии. Генерал Горбатов, рискуя быть обвиненным в невыполнении приказа, выигрывал время для тщательной разведки и поиска брешей в обороне противника, использование которых позволило бы обойти город и взять его с наименьшими потерями. Принципиальный противник действий, которые могли привести к неоправданным потерям, генерал Горбатов всякий раз, когда это было возможно, предпочитал действовать осторожно. И на этот раз командующий армией противился не напрасно, разведка доносила, что Белосток укреплен по всему периметру города.

После войны в своих воспоминаниях генерал Горбатов писал: «Брать Белосток в лоб – значило бы затевать трудное и кровавое дело». Горбатов предпочитал отказаться от салютов, но сохранить жизнь солдат. План взятия Белостока созрел, когда разведка нащупала слабое место в обороне противника к северу от города. Командарм решил небольшими силами выйти на юго-восточную окраину, удержать ее и привлечь к этой сковывающей группе внимание противника, заставить его ослабить усилия к северу от города. Маневр удался. Две дивизии обошли город с севера и тем решили его судьбу. В Белостоке к минимуму были сведены уличные бои. Тем самым и потери были минимальными.

Белосток был взят. И взят не с наскока, а обдуманно, после тщательной разведки, в результате смелого маневра, обеспечившего взятие крупного города без больших потерь. В этом суть. Здесь столкнулись два полководческих принципа: один – игнорировавший вопрос о цене победы, другой – считавший цену успеха одним из важнейших критериев в выборе способа действий.

И наконец, отражение контрудара и удержание плацдарма на реке Нарев северо-западнее Рожан в октябре 1944 года. К концу октября плацдарм был расширен до размеров днепровского. Но мы еще не дошли до реки Ожиц, указанной в приказе фронта. Оставалось еще несколько километров. Несмотря на категорический приказ фронта продолжать наступление, командарм принимает решение перейти к обороне и закрепиться на достигнутом рубеже. Решение основывалось на понимании того, что дальнейшее наступление не приведет к сколько-нибудь существенному увеличению и без того уже большого плацдарма, но окончательно обескровит войска, и мы не сможем удержать плацдарм. Опять пошли в ход рискованные донесения во фронт о несуществовавших контратаках и упорном сопротивлении противника. Последующие события подтвердили правильность такого решения. Против плацдарма, приблизившего Красную Армию к границам Восточной Пруссии, немцы бросили в конце октября отборные танковые дивизии. Армия вместе с соседями упорной обороной удержала плацдарм и обеспечила условия для решающего наступления на Восточную Пруссию. Здесь сказалось решение заблаговременно и вопреки приказу фронта перейти к обороне и подготовиться к отражению неминуемого контрудара немцев.

В 1965 году я прочел книгу генерала Горбатова «Годы и войны» и написал командующему.

«Как преподаватель военной академии я постоянно обращаюсь к богатому опыту минувшей войны, который не только полезен, но дорог и близок нам, участникам войны. Мне представляется очень ценным опыт нескольких операций, проведенных под Вашим командованием.

К сожалению, в Вашей книге днепровская, белостокская и особенно рожанская операции не нашли полного отражения. Во всех перечисленных действиях интересен момент, так сказать, “оперативного неповиновения”. Мне трудно говорить о причинах умолчания. Хотелось бы знать не только о фактах, но и о подоплеках (в архиве можно выяснить документальную сторону, но разве документы сохраняют мотивы и побуждения?)». Генерал тут же ответил мне. «Относительно поставленных Вами вопросов в письме, конечно, лучше поговорить лично. Когда будете в Москве – заходите. Буду рад вас видеть. С уважением А. В. Горбатов».

Эта встреча по разным причинам не состоялась.

Но даже сейчас, когда я давно уже вне строя, меня не оставляют в покое вопросы, поставленные в письме. Особенно «оперативное неповиновение». Ведь выполнение приказа – закон для подчиненных, это стержень воинской службы.

Сегодня, вспоминая войну, мы думаем о многомиллионных потерях советских войск. Всегда ли были они оправданы? Опыт генерала Александра Васильевича Горбатова свидетельствует: при бережном отношении к солдату, к его жизни, действуя нередко вопреки неразумному приказу, рискуя при этом карьерой, можно было минимизировать потери.

Случай

Если в самой войне еще можно различить взаимообусловленность событий, то жизнь человека на войне представляются чередой случайностей. Закономерность проявляется лишь в том, что плотность роковых исходов на единицу времени и пространства выше на передовой, чем в тылу. Впрочем, смертельная опасность поджидает человека даже и на пути к фронту. Что уж говорить о передовой. Солдат высунулся из окопа сорвать с бруствера приглянувшуюся ему травинку, а пуля уже просвистела над ухом, и смерть прошла мимо. Рядом сосед снял каску, чтобы вытереть потный лоб, и пуля в переносицу оборвала жизнь.

Из не вернувшихся с войны мне чаще других вспоминаются два Николая – Николай Николаевич Истомин, погибший в Польше, и Коля Козлов – друг школьных лет.

Коля не воевал. Он не позволил себе оставить безумную мать и грудную сестренку и эвакуироваться с университетом. Коля умер от голода в оккупированном Харькове. Его замерзшее тело бросили до весны в дровяной сарай. Но для меня он всегда рядом с не вернувшимися фронтовиками.

Николая Николаевича Истомина я не могу назвать своим другом. Полковник Истомин прибыл к нам осенью 1944 года. Мы едва успели познакомиться. Вскоре Николай Николаевич погиб. Вот как это произошло.

Дни стояли тревожные. В нелегких боях наша армия удерживала плацдарм на Нареве. Впервые наши войска были в одном переходе от Восточной Пруссии. В конце октября немцы крупными силами попытались отбросить нас за Нарев.

Мне предстояло выехать в войска. Но так случилось, что в последнюю минуту мой выезд отставили: я понадобился для другого задания. Выехал полковник Истомин. И не вернулся. Случайность?.. Погибшие погибали за всех. Николай Николаевич погиб вместо меня. Сколько лет прошло, а коготок скорби все эти годы скребется в сердце.

Но мой рассказ о другом случае. К счастью, он не имел трагического исхода. Все произошло в тылу, в мае 1944 года, в Новозыбкове, райцентре Брянской области, в городке, известном миллионам курильщиков по этикеткам на спичечных коробках. Согласно приказу мне предстояло встретить в Новозыбкове эшелон с танками, организовать выгрузку и марш в район Довска. Готовилось большое наступление. То самое, которое осенью 1944 года привело нас на Нарев.

А пока был май 1944 года. Прошло полгода, как взяли Гомель и войска форсировали Днепр. Новозыбков, хотя и оказался в относительно глубоком тылу, был ближайшей к фронту железнодорожной станцией. Сюда ночами прибывали эшелоны с техникой, боеприпасами, имуществом. Здесь располагались временные склады нескольких армий Белорусского фронта. Отсюда под покровом ночи лесными дорогами все уходило вперед, ближе к войскам, на днепровские плацдармы. Скрытность господствовала. Движение машин, обозов, людей, даже звуки – все было подчинено одному: скрыть от противника приготовления к наступлению. Сейчас, много лет спустя, кажется, что даже в том, как отдавал мне приказ начальник штаба, было что-то таинственное, заговорщицкое. Это, конечно, обычная аберрация представлений военного прошлого. По трезвом размышлении я понимаю, что ничего подобного в приказании начальника штаба не было и не могло быть. Но таково свойство памяти. Не в этом ли одна из причин недоверия к военным мемуарам? Не об этом ли народная поговорка: «Нигде так не врут, как на войне и на охоте»?

Но вернусь к предмету своего рассказа.

Ехать мне не хотелось. Задание было не по душе, в нем было слишком много технического. Танки ожидались из капитального ремонта. Обычно их жизнь после ремонта была недолговечна. Выдержат ли они переход после выгрузки, не рассыплются ли на марше? Я не боялся ответственности, но казалось странным, что со мной не послали офицера танко-технической службы. Мне виделось в этом нарушение установившегося разделения обязанностей и прав между командирами, тыловиками и техниками. Техники как бы умывали руки.