Он успел сделать лишь пару шагов, когда от Моржука глухо прилетело:
– Тогда есть претензия к капитану.
Плеск воды снова начал солировать. Команда словно испарилась или обратилась в бесплотные образы, а дышала не через шумные носы, а напрямую кожей.
– Говори, – донесся голос невидимого сейчас Урвана.
– Мы все равны, так?
Хорошо начал. Работает на публику. Вслух правоту никто не подтвердил, но внутри все сразу приняли сторону говорившего.
– Почему одному такое предпочтение? – продолжил Моржук. – Если девка нравится, пусть выкупает, и дело с концом.
– А если б заболел ты? – бросил кто-то.
– Я болел, мне живой грелки не давали.
– Ты не просил, – засмеялись на палубе.
– Короче, я сказал.
Ушкурники замерли в ожидании ответа капитана.
Плечо, в которое впились пальцы Любославы, ныло, девушка пыталась вжаться в меня, спрятаться, другой защиты у нее не было. Я обнял и крепко прижал к груди.
– Не бойся, – шепнул в ухо. – В обиду не дам.
– Мне все равно, главное – ребеночка…
Всхлипы едва не помешали услышать капитанскую речь. Пришлось превратить объятия в захлопнувшийся капкан.
– У каждого имеется доля в добыче, добычи много, только за «Везучий» отвалят, сколько еще не видели, – говорил Урван. – Но нельзя бросаться еще не выделенными долями до раздела, пока полностью не окажутся на руках. На руках у всех. После – ваше право, делайте, что хотите.
– Истинно! – поддержали ушкурники.
Моржук нашел, что ответить.
– У Чапы есть нож работы Терентьевых.
– Чапа заслужил.
– Разве кто спорит?
Моржук умел строить речь, чтобы вызвать симпатии. Даже завидно. С таким умением он однажды на месте безухого окажется. Для капитанской должности важны не доблесть или жестокость, и даже не коварство. Главное – умение запудрить мозги и вывести ситуацию к собственной пользе.
– Лишь благодаря Чапе «Тазик» с товаром остался нашим, – вещал Моржук, и попробуй с ним не согласиться. – Это оценили. У Чапы появились личные ценности. Разве не справедливо, если за пользование общественными ценностями он поделится личными?
Красиво завернул. Видимо, нож очень приглянулся.
– Готов отдать нож, – громко объявил я.
Пышная теплота Любославы затряслась в моих объятиях от рыданий. Пришлось снова сжать. Подействовало.
Кто-то вступился:
– На берегу за такой нож дюжину девок дадут, да еще приплатят.
– Мы не на берегу, – огрызнулся Моржук.
– Не на берегу, – подтвердил Урван. Голоса умолкли. – Если предложение Чапу устраивает, а мы слышали, что устраивает, пусть Терентьевский нож вернется в общее, а к тяжелой девке Чапа может выбрать еще одну. Остальное уйдет за их питание и содержание.
– Справедливо! – загудело большинство.
Чувствуется, ножик действительно ценный. Что ж, минимум две жизни он спасет.
– Решено. Без претензий?
– Без претензий! – радостно заявил Моржук.
Нож вновь ушел.
По возвращении падавших от усталости пленниц от меня потребовали выбора. Лучше бы это сделали за меня. Или не произносили вслух при людях, которых превратили в скот. Им подарили надежду. Десятки глаз – смертельно-усталых, больных, зовущих, сиротливо-кротких, умоляющих, безумных и даже наивно искушающих, пытающихся продать себя в более сносные условия за любую цену – взирали на меня как на спасителя и ждали чуда.
Взгляд споткнулся о скукожившуюся Калинку. Она до сих пор не отошла от «субботника» после выбиралок, а ее по-прежнему не щадили. Мой палец медленно поднялся.
– Ее.
– Забирай. В расчете.
За ширмой нас стало трое.
На ночь Калинка заняла место по другую сторону, и я оказался в приятных тисках. В очень приятных, если честно. До приторной противности.
– Хозяин, могу я что-то сделать для вас? – Новое имущество ревниво глянуло на расплывшуюся Любославу, которая по-хозяйски освоила мой левый бок.
Я вспомнил ночь на палубе с участием Калинки, внутри все перевернулось. Сказал, почти выплюнув:
– А тебе сейчас хочется что-то сделать?
Угодливая улыбка расползлась между ее ушами:
– Какая разница, приказывайте! Мы из-за ширмы видели, что тяжелая вам не интересна. Я не такая!
– А какая?
Девичье лицо приблизилось, щеку опалило дыханием:
– Для вас – любая!