Профессия: разгадывать криминальные тайны

Дождавшись, когда Снитко выйдет в коридор, Алексей запер кабинет и отправился к прокурору.

Курзенков внимательно выслушал сообщение следователя о визите зловредной гражданки Снитко.

– Пусть обращаются в суд и самостоятельно решают свои проблемы, – сказал он. – Всё, что можно было, мы с тобой для них сделали.

– Я, Роман Александрович, идя к вам, заглянул в гражданско-процессуальный кодекс и пришёл к выводу, что суд откажет Снитко в рассмотрении заявления по той простой причине, что они не использовали все иные возможности получения документов, удостоверяющих факт смерти сына. Всё упрётся в моё уголовное дело, в котором факт смерти Снитко Николая Дмитриевича установлен.

– И что ты предлагаешь? – спросил Курзенков.

– Можно объяснить Оксане Александровне, чтобы ожидала приговора в отношении Редькина и уже с копией приговора шла в ЗАГС регистрировать смерть сына, как акт гражданского состояния. На это уйдёт полгода, не меньше. Но можно поступить иначе. В заключении эксперта, исследовавшего труп Лапшина, указывается, что его смерть насильственная и последовала от поражения техническим электричеством. Я мог бы подготовить справку и указать в ней по Николаю Снитко ту же причину смерти, а это так и есть, материалами дела подтверждается, и я не погрешу против истины, если применю правило аналогии. В справке, делая обоснование, я не могу ссылаться на заключение эксперта, как я это обычно делаю, поскольку у нас нет такого заключения. Но я могу сослаться на материалы расследуемого уголовного дела №18863 в целом. Дата и место наступления смерти установлены. Ну, и всё – снизу моя подпись и ваша печать. Документ будет достоверным и неоспоримым.

– Если рассуждать с чисто человеческих позиций, то Снитко заслужила, чтобы её запустили по большому кругу. Но мы-то с тобой на службе, себе не принадлежим, а потому не можем позволить себе идти на поводу у собственных эмоций и опускаться до уровня этой женщины. Будем действовать по твоему второму варианту, составляй свою справку. Я, кстати, не знал, что по второму погибшему ты уже получил заключение судебного медика.

Тем временем расследование в отношении врача Фофановой шло своим чередом.

Горовой допрашивал свидетелей. По второму разу встречался с людьми, чьи пояснения выслушивал совсем недавно, пытаясь выяснить, имеются ли за претензиями Красиковой к медикам уголовно-наказуемые реалии, или её заявление – это выплеснувшиеся наружу эмоции, вызванные скоропостижной кончиной матери, не имеющие ничего общего с признаками преступления.

А люди задавали вопросы, не говоря открыто, но намекая на потерянное время, нарушенные личные и рабочие планы. Горовому, чья душа не успела зачерстветь и превратиться в сухарь на казённой работе, было перед ними неловко за причиненное беспокойство. Он, как мог, втолковывал, что не имеет пристрастия к мурыженью односельчан, и что всему виной непростая процедура ведения следствия.

Объяснял, что лишь составленный по всей форме протокол допроса свидетеля (с обязательной распиской об ознакомлении с ответственностью за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний) является тем документом, который в суде поможет восстановить справедливость, который может быть оглашён в зале суда, если допрошенное лицо не может прийти в суд по причине болезни, отъезда в отдаленный уголок Союза или даже за рубеж.

На всё про всё у следователя ушло две недели.

Закончив с допросами свидетелей, Горовой назначил по делу комиссионную экспертизу, проведение которой поручил областному бюро судебно-медицинских экспертиз. Изначально предполагалось, что в состав экспертной комиссии помимо судебных медиков будут включены врачи, специализирующиеся на лечении болезней сердца.

Один из основных вопросов, поставленных перед экспертами, Алексей сформулировал так: «Не явились ли неправильности (несвоевременность, неполнота объёма оказанной медицинской помощи), допущенные при лечении Будько, причиной ухудшения состояния здоровья больной, приведшего к её смерти?».

Горовой увёз в Емельяново уголовное дело (эксперты должны были знать, о каких неправильностях ведёт речь следователь) и медицинские карты (амбулаторную и стационарную) умершей Будько.

Окончания экспертизы пришлось ждать пять недель.

Из заключения экспертов следовало:

Диагноз «инфаркт миокарда» у Будько В. В. в Веденеевской райполиклинике заподозрен и в райбольнице установлен верно. Лечение соответствовало установленному диагнозу, но было явно неполным (не назначены нитриты пролонгированного действия или нитроглицерин в достаточной дозировке, наркотические вещества или нейролептоанальгетики, не проводилась профилактика и лечение аритмий, не выполнялся назначенный строгий постельный режим).

Медицинская помощь Будько в достаточном объёме не оказана, начиная с момента обращения больной двадцать пятого июня за медицинской помощью и до её смерти. Даже после установления двадцать седьмого июня диагноза «инфаркт миокарда» назначенное лечение было абсолютно недостаточным и больная отправлена пешком вначале из поликлиники в стационар, а затем (двадцать восьмого июня) на повторную электрокардиографию.

По состоянию больной и клинической картине уже двадцать пятого июня можно было заподозрить у больной нестабильную стенокардию (прединфарктное состояние), являющуюся показанием для срочной госпитализации.

Вышеуказанные ошибки в лечении и тактике ведения больной, допущенные как в стационаре, так и на догоспитальном этапе, могли способствовать разрыву некротизированной мышцы сердца.

Под заключением стояли подписи заместителя заведующего областным бюро судебно-медицинских экспертиз и ведущих специалистов области по части лечения сердечно-сосудистых заболеваний.

Ознакомившись с постановлением о привлечении в качестве обвиняемой в преступной халатности, повлекшей смерть больной Будько, Фофанова начала юлить, петлять, в надежде сгладить острые углы предъявленного ей обвинения.

– Позвольте… Как это, Будько не была мной осмотрена? – картинно возмутилась она. – По прибытии больной в отделение я её осмотрела, пусть и бегло.

– Нет, это вы позвольте, – осадил обвиняемую Горовой. – Вот показания работников терапевтического отделения, а вот – показания женщин, лежавших в одной палате с умершей, в них утверждается обратное. Зачитать?

– Не надо… – В конце концов, Фофанова вынуждена была признать свою вину. – Двадцать шестого июня перед обедом мне в отделение позвонила из поликлиники врач-терапевт Крамар и стала консультироваться по поводу больной Будько, которая находилась у неё на приёме, – показала обвиняемая. – При этом Крамар высказывала подозрение на острый инфаркт миокарда. Я посоветовала терапевту Крамар снять у Будько электрокардиограмму и расшифровать её, после чего поставить окончательный диагноз. Вскоре после этого разговора я встретила в терапевтическом отделении медсестру кабинета функциональной диагностики Кандыбу, которая сообщила мне об отсутствии в кардиограмме признаков инфаркта. Я сказала медсестре, что больную Будько следует направить в санпропускник, чтобы там ей сделали инъекции коргликона и обезболивающих препаратов, что госпитализироваться Будько не будет – ей будет назначено амбулаторное лечение. Конечно, как заведующая терапевтическим отделением, в случае подозрения на инфаркт я обязана была лично осмотреть больную.

– По какой причине вы не выполнили эту обязанность?

– Из-за большой занятости.

– Продолжайте.

– На следующий день я вела в поликлинике приём подростков, поскольку на полставки работаю подростковым врачом. В терапевтическое отделение вернулась лишь вечером. В отделении увидела историю болезни Будько, которая была направлена на стационарное лечение врачом Гамалеевой. Никаких дополнительных назначений больной я не стала делать, хотя в этом случае Будько следовало назначить строгий постельный режим, более сильное обезболивающее средство и для профилактики аритмии сердца – поляризующую смесь, как этого требуют правила лечения инфаркта. Я же из-за сильной усталости этого не сделала, и даже позволила больной вставать с кровати. Утром следующего дня Будько повторно прошла электрокардиографию. Кто-то из врачей расшифровал кардиограмму, в ней наблюдался выраженный инфаркт миокарда. После этого я назначила больной строгий постельный режим и дополнительное лечение. В седьмом часу вечера, когда я уходила домой, ухудшения здоровья у Будько не наблюдалось. Однако в двадцать один час пятьдесят минут больная неожиданно скончалась, о чём я узнала лишь на следующее утро.

– Марина Абрамовна, скажите, кто из ваших подчиненных двадцать седьмого июня отправил больную Будько домой за сменным бельём и средствами личной гигиены перед тем, как поместить её в больничную палату?

– Не в курсе событий. Я уже говорила, что практически весь день находилась за пределами отделения, проводя в поликлинике профилактический осмотр детей подросткового возраста.

– Вы же давали клятву Гиппократа! Вот текст врачебной присяги за вашей подписью, скопированный из вашего личного дела. Тут есть ко многому обязывающие слова: «Получая высокое звание врача и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь… внимательно и заботливо относиться к больному…».

– Вы не были на моем месте…

– Понятное дело, что не был. А вы постарайтесь мне всё объяснить, я человек понятливый.

– Ну, уж нет! С вами откровенничать – себе дороже. Давайте, оставим эту тему.

– Как знаете.

Положив перед Фофановой бланк подписки о невыезде, следователь потребовал заполнить его.

– Ставя свою подпись, вы обязуетесь не покидать пределов района без моего разрешения, – объяснил он.

– Вы меня не арестовываете? – удивилась женщина.

– А что вы предлагаете делать с вашими дочками? Взять к себе на воспитание? Так я без угла, живу в архиве, – хмуро ткнул Горовой большим пальцем за спину.

Расследование близилось к завершению.

Помимо Фофановой профессиональную недобросовестность, ускорившую смерть пациентки, по отношению к Вере Васильевне Будько проявил и средний медицинский персонал больницы – фельдшеры отделения скорой помощи Жаворонкова и Ревякина, отказавшие больной в госпитализации. Это обстоятельство не прошло мимо внимания следователя, поскольку эксперты со всей определённостью заключили – уже двадцать пятого июня состояние больной и клиническая картина (совокупность проявлений болезни) указывали на присутствие у Будько нестабильной стенокардии – прединфарктного состояния, являющегося показанием для срочной госпитализации.

Фельдшеры Жаворонкова и Ревякина были специалистами, наделёнными правом самостоятельной постановки диагноза и правом самостоятельного лечения. Однако их статус отличался от статуса врача и, тем более, от статуса заведующей отделением Фофановой. Фельдшеры не являлись должностными лицами, проще говоря – не были чиновниками от медицины, а поэтому их нельзя было привлечь к уголовной ответственности за должностную халатность. Под действие других статей уголовного кодекса они также не подпадали.

Оставить эти безобразия медиков без соответствующего реагирования Горовой не мог и при окончании следствия внёс в облздравотдел мотивированное представление. В числе прочих требований он поставил на рассмотрение вопрос правомерности и обоснованности разрешения Фофановой, жалующейся на чрезмерную загруженность, совмещать основную деятельность с работой на полставки в качестве подросткового врача районной поликлиники.

Когда судебный процесс по делу Фофановой дошёл до стадии прений, государственное обвинение не настаивало на лишении свободы – всё же она признала вину, хотя и частично, предстала перед судом впервые, на иждивении имела несовершеннолетних детей, а санкция уголовной статьи о халатности не предусматривала чрезмерно сурового наказания.

Районный суд в итоге определил ей два года лишения свободы условно, а в качестве дополнительного наказания – трёхлетний запрет на врачебную деятельность.

Командировка в Арсентьевск

Заканчивался май 1986 года.

Пришедший год назад на пост генерального секретаря ЦК КПСС Михаил Горбачёв успел обаять страну умением говорить без бумажки, к чему приучили народ его дряхлые предшественники Брежнев, Андропов и Черненко. В стране полным ходом шла горбачёвская антиалкогольная кампания. А совсем недавно с подачи генсека началась новая кампания – по усилению борьбы с нетрудовыми доходами, которая на местах понималась как искоренение репетиторов, торговцев цветами, шофёров, подвозивших пассажиров.