Что гложет Гилберта Грейпа?

Смотрю на стрелку – она диктует мне дальнейшие действия. Еду через весь город, на бензоколонку к Дейву. Заправляться у него – одно удовольствие, и причиной тому – отбивка или отбойник, ну, короче, та черная штукенция, которая тянется через всю площадку. Когда по ней проезжают шины, она должна пинькать, или тренькать, или дребезжать. На бензоколонке у Дейва эта фигня давным-давно вышла из строя, и чинить ее он не планирует – придерживается того же мнения, что и я: человек не обязан лишний раз напоминать о своем существовании.

Потому-то я и заправляюсь только здесь. Никакого тебе отбойника, ничего не пинькает, не тренькает, не дребезжит. Просто блаженство.

Заливаю горючки на пару баксов, выбираю себе в шкафчике-автомате апельсиновую газировку и пакет «Читос». Деньги приготовил под расчет.

Дейв говорит:

– Луна-парк, однако.

– В смысле?

– Для бизнеса – золотое дно.

– В самом деле? – переспрашиваю.

– Часть аттракционов на бензине работает.

– А закупают его, надеюсь, у тебя.

– Ну да.

Дейв расплывается в улыбке. Никогда не видел, чтобы он светился такой гордостью.

На выезде из города замечаю Чипа Майлза – рассекает на тракторе по отцовской ферме. Сигналю, и Чип в ответ машет, весь из себя счастливый, оттого, как мне кажется, что хоть кто-то его узнал. Парнишка он ладный, накачанный, всем своим видом будто говорит: «У меня мышца? спортсмена: день-деньской сгребаю сено». Он у нас был чемпионом по борьбе на руках – в Мотли выступал за команду старшеклассников. Пару месяцев назад окончил школу. Трагедия Чипа в том, что за все четыре года учебы в старших классах у него ни разу не получилось девчонку закадрить. Понимаете, ему на передний зуб поставили коронку из белого металла, а в наших краях девушки этого на дух не переносят. При разговоре он старается не шевелить верхней губой. Но если застичь его врасплох (как вот я сейчас), он разинет рот, гаркнет «А-а-а!» – и сверкнет зубом.

Перед возвращением в страховую контору мне нужно как-то убить время, и я планирую немного расслабиться. Выжимаю семьдесят, потом семьдесят пять миль в час и сворачиваю на мою любимую проселочную дорогу.

Вокруг Эндоры все дороги прямые, плоские, как блин, и безликие, за исключением шоссе номер два, где я в данный момент и нахожусь. Здесь дорога петляет, а под аккуратным мостиком бежит Скунсова речка – на самом-то деле всего лишь протока, но раз ее официальное название – речка, все думают, что так оно и есть.

Еще одиннадцать миль – и я на сельском кладбище. Проезжаю сквозь какую-то железную раму – бывшие ворота, что ли. Заглушив движок, иду среди могил. Нашел свое насиженное место, устраиваюсь. Жую «читос», запиваю апельсиновой шипучкой. Откидываюсь на спину, гляжу в небо. Каждые минут пять слышу, как мимо проезжает легковушка или тягач. Изучаю облака, хотя какие это облака – так, белый пух, мелкие потеки, отдельные мазки белил, и все они движутся, но как-то бестолково; даже облака валяют дурака.

На каждый глоток шипучки – два «читоса»; и то и другое быстро кончается. Переворачиваюсь на живот и пытаюсь вообразить, как выглядит сейчас мой отец. Кожа, естественно, сошла, сердце, мозг и глаза превратились… во что положено, в то и превратились. Рассыпались в прах, не иначе. Где-то я слыхал, что наиболее устойчивы к тлену волосы. Наверняка и кости остались, гниют себе помаленьку.

Слева от надгробья – пара сорняков. Выдергиваю их с корнями и отбрасываю подальше, на кого бог пошлет.

Сердце стучит: напоминает, что я еще жив. Оказавшись именно здесь, на кладбище, именно в этот день, ощущаю себя избранным. Как будто я возвышаюсь над всеми.

Переворачиваюсь на спину, дышу полной грудью и засыпаю.

Разбудил меня въехавший на кладбище экскаватор. В кабине двое мужиков – не иначе как могилу копать собираются.

Солнце уплыло далеко к горизонту. Провожу рукой по лицу – кожа горяченная. Надо же было так сглупить: задрыхнуть прямо на солнцепеке, даже не смазав физиономию защитным кремом. Теперь вот сгорел, как головешка, к вечеру светиться начну. Подхожу к могильщикам, спрашиваю:

– Время не подскажете?

– Да уж пятый час, наверно.

– Спасибо.

Уже чувствую ожог и начинаю искать, чем бы себя отвлечь.

– Вот, значит, как теперь могилы копают? Я-то думал, вы лопатами махать будете.

– Нет, парень, лопатами уж сто лет никто не машет.

Меня вдруг охватывает неподдельный интерес к их работе.

– Много нынче могил требуется?

– Да, немало. Мы с напарником все три местных кладбища обслуживаем.

– А не знаете, случайно, в эту свежую могилу кто ляжет?

– Как не знать, знаем. У нас же вот – списочек имеется.

Список сейчас изучает его напарник – тот, что помалкивает.

– Я не зря спрашиваю, – говорю им, – у меня вчера знакомая умерла.

– Сочувствую, парень.

– Да, бывают такие дни.

– Ага, бывают такие дни, когда смертушка приходит.

– Во-во, надо же когда-нибудь и помирать.

– Именно так, – поддакиваю им.

– Вот, нашел: Брейдер ее фамилия.

– Брейнер – точно, это она.

– Так мы, выходит, для твоей знакомой могилу копаем?

– Ну да.

Напускаю на себя печальный, сиротливый вид.

– Не больно-то ты горюешь.

– Это как посмотреть: я скорблю в уединении.

– А, ну-ну.

Углубились они где-то на метр; тогда я говорю:

– Поглубже бы надо.