Роковое наследство

– О моем отце? – повторила Ирен в замешательстве. – Но разве вашей светлости неизвестно, что мой отец, к несчастью, умер?

– Да, деточка, – сказала графиня, понизив голос, и взяла руку Ирен в свою, – конечно же, я не имела права вмешиваться в вашу жизнь и теперь должна была бы удовольствоваться тем, что вы изволили мне сообщить. Но поверьте, вы возбуждаете во мне самое горячее участие, и это до некоторой степени служит оправданием моим словам и поступкам.

Девушка не нашлась, что ей ответить, и молчала. Она, сама не зная почему, похолодела от ужаса. Графиня не внушала ей доверия.

– Позвольте я присяду, – проговорила графиня и прибавила в ответ на невнятные извинения, которые стала бормотать крайне смущенная Ирен: – Я вижу, мой визит привел вас в замешательство. Признайтесь, это так? Еще бы, ведь светские дамы не каждый день навещают своих вышивальщиц. Другое дело, модные портнихи, к ним часто заезжают обсудить новый туалет к предстоящему балу, для них не жалеют времени... Ах, милое дитя, вы совсем меня не знаете.

Прозвучало это удивительно просто и по-доброму.

– Милое дитя, – продолжала графиня с безмятежной улыбкой, но серьезным тоном, – когда-то и я не была светской дамой; мало того, я так до конца и не стала ею. Что если я приехала к вам вовсе не из-за нарядов и прочих пустяков, а для откровенного разговора, который важен и для вас, и для меня?

Ирен наконец-то очнулась от оцепенения и принесла гостье стул.

– И вы, милочка, садитесь рядом, поскольку, предупреждаю, беседа у нас с вами будет долгой. Но сначала, прошу вас, задерните шторы и зажгите свечу.

Девушка повиновалась. Страх ее понемногу прошел, и в душе затеплилась надежда. Надежда на что? Трудно сказать. Графине ничего не стоило околдовать своего собеседника. Один звук ее глубокого, проникающего в самое сердце голоса завораживал и очаровывал. Влюбленные в нее сходили с ума от страсти. Всегда находились люди, обожавшие ее больше жизни.

Когда свеча осветила комнату, графиня Маргарита откинула кружевную вуаль и предстала перед Ирен во всем своем великолепии. Властная красота этого лица с тонкими и правильными чертами некогда возносила юного художника к вершинам вдохновения, одновременно погружая в бездну отчаяния многие возвышенные души. Красота ее была гордой, дерзкой, всепобеждающей, хищной, наслаждающейся своим превосходством над поверженными в прах соперницами. Было нечто устрашающее в триумфе этой женщины, не брезговавшей прежде ремеслом куртизанки. Впрочем, с той поры прошли многие годы, и она, словно змея, переменившая кожу, чудесно преобразилась. Красота ее не померкла, но стала иной – тихой, ласковой красотой добродетельной супруги. Каштановые волосы, отливающие бронзой, не рассыпались больше по плечам в великолепном беспорядке. Продолговатые глаза, окаймленные густыми темными ресницами, эти сверкающие зеркала, в которых когда-то отражались дикие оргии, умерили свой неистовый блеск. Ленивая, сладострастная грация движений сменилась изысканной сдержанностью и достоинством. Она держалась так мило, естественно и непринужденно, будто никакого позорного прошлого вовсе не существовало в ее жизни. Окружающие преклонялись перед ее возвышенной красотой, которая никого уже не звала к разгулу чудовищных страстей.

– Помилуйте, сколько же ей лет? – спросите вы.

Не знаю. Да и какое это имеет значение? Разве бури и время умаляют красоту дивных мраморных статуй? Разве спрашивают о возрасте прекрасных бронзовых изваяний? Кто красив, тот и молод. Маргарита столь прекрасна, что никто не усомнится в ее молодости. Даже цветущая юность восемнадцатилетней Ирен не в силах затмить ее красоту.

Ирен поставила свечу на столик и села подле графини.

– Ваша светлость, почему вы заговорили со мной о моем отце?

– Милое мое дитя, я хочу просить вас об одном одолжении, – отвечала графиня, – мне нужна ваша комната на эту ночь.

Ирен молчала в крайнем недоумении, не зная, как отнестись к подобной просьбе и пытаясь найти связь между своим вопросом и полученным ответом.

– Хорошо, – проговорила графиня, вглядываясь в выразительное лицо девушки, – вы смотрите мне прямо в глаза, а значит, не подозреваете меня в чем-либо недостойном. Подобные подозрения несовместимы с честностью вашей натуры. Вы сама невинность и искренность, именно такой я всегда вас себе представляла. Я не обману вашего доверия, комната нужна мне для дела очень важного и неотложного. Поверьте: ни о чем нехорошем речь не идет.

Говоря так, она сняла лист папиросной бумаги с вышивки Ирен.

– Истинное произведение искусства! – прошептала она. – Просто шедевр! Мне очень жаль, Ирен, но я вынуждена вас предупредить: вы не успеете закончить оформление моего будуара. Довольно скоро вам придется оставить ваше ремесло.

Согласитесь, странное начало беседы. Говорят, величайшие дипломаты действуют так же, подбираясь к интересующему их вопросу окольными путями.

Графиня снова прикрыла вышивку бумагой.

– Ваша светлость... – начала Ирен в смущении, слегка покраснев.

– Нет-нет, дитя мое, – прервала ее речь Маргарита, – не стоит волноваться... Итак, мы говорили о вашем отце, да... Так вот! Я, само собой, не вправе вмешиваться в вашу жизнь. Но искреннее участие... Словом, я наводила о вас справки, мне хотелось узнать, могу ли я быть вам полезной, могу ли чем-то помочь, бескорыстно помочь молоденькой девушке, сироте, вынужденной зарабатывать себе на кусок хлеба вышиванием. И так уж случилось, что мне тут же открылись факты, связывающие вашу судьбу с моей.

Она умолкла. Ирен сидела на стуле – прямая, напряженная. Свеча озаряла обеих красавиц, в высшей степени обаятельных, но настолько непохожих, что ни один художник не сумел бы отобразить на полотне столь разительный контраст.

Графиня смотрела нежно, говорила тихо и ласково, во всех словах и жестах ее чувствовалось желание покровительствовать. Лицо Ирен выражало с трудом сдерживаемое нетерпение, желание поскорее разгадать мучившую ее загадку.

– Ирен, – вновь заговорила графиня, словно угадав в устремленном на нее взгляде взволнованной девушки вопрос, задать который той мешали воспитание и врожденная скромность, – я познакомилась с вашим отцом двадцать лет тому назад. Тогда мне было восемнадцать, столько, сколько вам теперь. В то время он еще не был каменщиком; женат он тоже не был. Он подавал большие надежды, жил такими высокими устремлениями! Ах, если бы я узнала раньше, что вы дочь лучшего друга моей юности, мы с вами давно бы уже подружились. Но мне сказали об этом только вчера.

– С папой случилось несчастье, – произнесла Ирен совсем тихо, – он, правда, никогда не делился со мной своими бедами.

– Ему стало бы еще горше, – отозвалась графиня, также понижая голос, – узнай он, что его дочь страдает, что она глуха к зову своего сердца, что она легкомысленно предпочла другу детства, преданному и любящему, чужого, не известного ей человека...

– Ваша светлость! Ваша светлость! – не выдержала Ирен. – Кто вам это сказал? Я не поверяла своих сокровенных мыслей ни единой живой душе!

Графиня взяла ее за руки, привлекла к себе, приласкала.

– Ирен, поймите; я могла бы быть вашей матерью. Так считайте же, что отныне я стала ею. У Ренье благородное доброе сердце. Он вас ни в чем не упрекает. Скорее он утратил бы веру в Бога, чем искреннее доверие к вам.

– Я никогда его не забуду, я нежно по-сестрински привязана к нему.

– Ах, все мы одинаковы, моя девочка, – прошептала графиня. – Словами «я люблю вас, как сестра» мы жестоко раним тех, кто открыл нам свое сердце и душу.

– Что же, Ренье вам исповедался? – спросила вдруг Ирен, пытаясь насмешкой заглушить закипающий гнев.

Графиня не ответила, только улыбнулась.

– Как повторяется все в этом мире! – проговорила она. – Меняются частности, но суть остается прежней. Все мы, женщины, поступаем одинаково, и нам одинаково за это воздается. Вот вы измучили Ренье безжалостной суровостью, но поверьте, тот, другой, с лихвой отплатит вам за вашу жестокость, потому что...

– Ваша светлость, – перебила ее Ирен, чьи щеки пылали.

– Потому что, – докончила графиня свою речь, – он вас не любит.

– Не любит?! – воскликнула Ирен. – Меня?!

Она не договорила и улыбнулась с горделивым превосходством. Маргарита тоже улыбнулась, но как-то грустно, с печальным состраданием.

– Деточка, – мягко сказала она, – я никогда еще не видела такой красавицы, как вы. В вашем возрасте я не была столь прелестна. Красота – дар чудный, но опасный, попомните мое слово. За нею охотятся, как за добычей. А вы тем более привлекательны, что, помимо красоты, обладаете громадным состоянием.

XI

ФИАКР

Слова «громадное состояние» не произвели на Ирен того впечатления, на которое, возможно, рассчитывала графиня де Клар. Глаза Ирен не выразили ни малейшего изумления, более того, их взгляд вдруг стал спокойным и холодным.

– Папа беден, – сказала она.

– Вы заблуждаетесь, – отозвалась Маргарита.

– Ну хорошо, допустим, что заблуждаюсь. Но шевалье Мора ведь не знает об этом. Он думает, что мы бедны. К тому же разве сам он недостаточно богат?

Глаза графини странно блеснули, и она поспешно опустила голову.

– Если только он недавно получил огромное наследство, впрочем, я об этом ничего не слыхала.

Ирен вспыхнула, но промолчала.