Маленькие, большие, страшные. Сборник рассказов

Джек сориентировался, нашел оружие в доме, нашел им убежище и пристрелил одну из этих мерзких тварей, которую теперь они оплакивали мерзким воем.

Дана сжала карабин сильнее. Напряженно прислушиваясь к ночным звукам, к чужим шагам, к сопению, к поскребыванию и подвыванию. Она не думала о том, кто это и откуда они взялись. И старалась не думать о том, что увидела в отблеске фонарей – на свет они старались не вылезать. Окровавленные лица, поразительно похожие на человеческие и ровно так же не имеющие ничего общего с родом человеческим, кривые, изломанные тела и длинные когти. Айлин чувствовала, как внутри все дрожит от ужаса.

Но держалась из последних сил. Не давая панике захлестнуть ее.

– Нужно продержаться до рассвета. – Голос Джека был сиплым и низким. Он стоял возле одного из заколоченных окон, напряженно прислушиваясь. – Они прячутся от света. Значит, солнце их прогонит, и мы выберемся отсюда, слышишь, Айлин?

– Да. – Ей показалось, что голос прозвучал громко, но на самом деле это был едва различимый хрип.

– Все будет хорошо. – Джек повторял это, как заведенный, и она знала, что он успокаивает себя. Потому что он тоже боится, и вряд ли его страх слабее, чем ее. Айлин кивнула жениху и сжала карабин сильнее, ровно и глубоко дыша, бросив взгляд на свои часы. Четыре часа утра. Светать начнет только через три часа.

И, кажется, твари тоже об этом знали. Вскоре они начали скрестись намного активнее, выть, орать и словно переругиваться между собой. Они знали, что внутри люди, которых можно сожрать, нужно только процарапать к ним дорогу.

Айлин подумала о том, что дерево – плохая защита от них. Они стучали в окна и дверь, и этот стук сводил ее с ума, особенно когда сквозь вой и хрипы ей начали слышаться голоса младших братьев Даны, которые звали свою сестру.

– Господи, как такое возможно? – проговорила Айлин, смотря в заколоченное окно.

– Они же мертвы, Джек, мы же видели их…

– Я не знаю. Не знаю. – Мужчина сел рядом с ней, прижимаясь плечом и посмотрев в сторону лампы, которую успел прихватить с собой из дома. Обычная масляная лампа, дань старому времени.

Дана перестала раскачиваться и замерла, после чего встала на четвереньки и поползла в сторону двери, ведомая слабыми голосами братьев. Джек подскочил и рванулся к ней. Грубо хватая за плечо и удерживая ее:

– Это не они, Дана! Приди в себя! – Девушка в ответ начала слабо сопротивляться и снова начала плакать, позволяя усадить себя обратно.

Первым не выдержало окно. Одна из тварей ударилась всем телом, и гнилые доски разлетелись, словно конфетти на празднике. Джек вскинул карабин и выстрелил, Айлин чуть не оглохла, лихорадочно заряжая свое оружие. Тварь снаружи взвыла от боли, но другие, почувствовав слабину убежища, увеличили напор. Вокруг стоял треск и вой.

Айлин тоже начала стрелять, пока Джек перезаряжал оружие. Она старалась не плакать и прижималась спиной к спине жениха.

Все вокруг смешивалось в дикой какофонии – визги и вой, рыдания Даны, ругательства Джека и собственное, оглушающее дыхание.

Вокруг вертелся хоровод окровавленных лиц, они старались стрелять по очереди, чтобы прикрывать друг друга, и никто из них не обратил внимания на то, как исчезла Дана. Твари были внутри, окружили их, и тогда Джек опрокинул лампу прямо на прошлогоднюю солому, которая была на полу в изобилии.

Прежде чем твари отшатнулись, одна из них успела достать Джека.

Вокруг танцевало пламя, а Айлин сжимала в своих ладонях остывающую руку жениха и оторопело смотрела на яркую, алую кровь, которая лужей растекалась под его головой.

Она не чувствовала жар разгорающегося пожара, только бездонную дыру в своей груди.

Сарай сгорел почти до основания, когда первые лучи солнца коснулись полей.

Простое счастье

Маринка летела на свидание, как на крыльях. Весна расцветала над городом легким дуновением теплого ветерка и очаровывающим ароматом цветущей черемухи. Вместе с весной на угрюмых лицах прохожих расцветали улыбки, особенно когда столь очаровательная девушка, как Маринка, пробегала мимо них.

И вроде девушка самая заурядная, но внутренний свет влюбленности озарял ее, словно свеча китайский фонарик, и она казалась самой прекрасной девушкой на Земле. Для себя в первую очередь, а что уж тут говорить про ее возлюбленного?

Юноша топтался возле сквера, сжимая в руках букет из ромашек и первых одуванчиков, поглядывая то на часы, то вдоль улицы. Прохожие мужчины понимающе кивали ему, а женщины мечтательно улыбались, теснее прижимаясь к своим спутникам, если они были.

Ностальгия по первой любви не оставляла никого, особенно когда Маринка встретилась со своим кавалером и с радостным смехом кинулась нескладному юноше на шею, тесно прижимаясь к нему.

Потом, взявшись за руки, они направились в сквер. Легкая куртка парня укрыла нежные девичьи плечи, и пара голубков купила себе по мороженому, нежно воркуя между собой и дурачась, словно дети.

Пожилая продавщица с легкой завистью проводила две легкие фигуры взглядом. Ее этот весенний день совсем не радовал – муж опять нажрался, дочь уехала, а сын снова принес двойку из школы. Но, проводив взглядом ребят, продавщица подумала о том, что муж когда-нибудь протрезвеет, дочка замуж выходит скоро, а с сыном они двойку потом исправят, ничего страшного.

Маринка ворковала, держа Пашу под руку, и увлекала его все дальше, под сумрак тенистых аллей, прохожих и праздношатающихся становилось все меньше. Девушка ворковала о желании уединиться, и сердце Павла падало куда-то ниже пояса, заставляя юнца краснеть от низменных желаний.

С Маринкой они встречались уже месяц. Девушка с ходу очаровала его, хотя он уже был на пятом курсе и никогда не думал, что сможет влюбиться в первокурсницу, которая на первый взгляд такая легкомысленная, словно стрекоза летним днем. Но девушка ответила на его робкие попытки познакомиться, и закрутилось у них так здорово, что все парни из общаги завидовали Паше в его любви.

Однако в гости Маринка не звала и сама не соглашалась заглянуть в студенческую общагу.

А сейчас сердце Паши глухо стучалось в ребра, особенно когда они зашли совсем глубоко в сквер, где был приятный весенний сумрак, а глаза Маринки сверкали совсем яркой зеленью. Паша не обратил внимания на то, как девушка огляделась по сторонам и как ее улыбка стала шире.

– Присядем? – Девушка подвела юношу к скамейке и усадила его, доедая свое мороженое и облизывая пальцы. О, это действие пробудило в юноше неимоверную страсть, и он, приобняв девушку за плечи, жадно привлек ее к себе.

– Марин… Я тебя, кажется, люблю, – пробормотал он, утыкаясь носом в волосы подруги, пахнущие весной. Девушка рассмеялась, и ее тонкие пальцы скользнули на его шею, коготки оцарапали кожу едва заметно. Смех был подобен серебряным колокольчикам. И она продолжала смеяться, пока недоумевающий парень не отстранился от нее.

– Милый, спасибо тебе! Это самые приятные слова за несколько последних месяцев! Я лучшего и желать не могла! – Марина восторженно смотрела Паше в глаза, и он заметил, что ее глаза все так же сверкают неестественной зеленью, невзирая на окружающий их сумрак.

– Но… Марин…

– Ничего больше не говори, милый! Пусть этот миг будет вечным!

Обуянный плотским желанием, юноша совсем не обратил внимания на то, что когти девушки все крепче впивались в его шею, пока она отвлекала его внимание.

– Миг вечной любви, что может быть лучше? Только миг любви, смешанный со страхом! – голос девушки стал низким и рычащим, а Паша даже шевельнуться, даже крикнуть не мог.

Миг превратился в вечность.

Кроличья нора

Когда умерла мать, Эдуард открыл для себя несколько новых вещей.

Например, что счета сами себя не оплатят, или что еда не появляется сама на полках холодильника и, тем более, не готовится сама.

Эти и многие другие открытия были для него настоящим шоком. Зарплата библиотекаря не покрывала даже половины его аппетитов. Он привык, что за всем следит мать – оплачивает, готовит, стирает, убирает. От него требовалось всего лишь не огорчать маму глупыми поступками и быть примерным сыном.

Право на работу он смог отвоевать. Будь у него чуть больше смелости, особенно в подростковом периоде, он вполне мог бы существовать как отдельный человек. Но, кроме работы в библиотеке, он так и не смог добиться хоть каких-то послаблений со стороны тоталитарного режима матери. С одной стороны, он не мог сказать, что ему это не нравилось – он вполне себе привык к такому образу жизни.

Но где-то в глубине души, там, где еще оставалось нечто мужское, первобытное, стыло ощущение неудовольствия от всего этого. Но жизнь была размеренной и спокойной, и так же размеренно и спокойно она текла сквозь него, высушивая руки и серебря волосы, заставляя его тело набирать лишние килограммы.

И вот она умерла.

После похорон, оставшись в одиночестве в квартире, он начал познавать все прелести самостоятельной жизни. Он был ужасно напуган, но понимал, что ему нужно что-то со всем этим делать.

Открытием для него было то, что зарплаты библиотекаря не всегда хватает на то качество жизни, к которому он привык. Вторым открытием было то, что еду не так просто готовить, вещи нужно периодически стирать, а люди вокруг совершенно не стремятся помочь ему в чем-либо.

Чаще всего смотрят брезгливо и с презрением, словно на вшивую собаку.