Благодетель и убийца

– Когда меня арестуют… да, Марк Анатольевич, не «если», а именно «когда», я прошу вас передать это Вере. И заставьте ее забыть сюда дорогу, запретите приходить сюда. Защитите ее, пожалуйста.

Чайник уже закипел и свистел на всю квартиру, но никто из нас не шелохнулся. Юрский смотрел то на меня, то на конверт и наконец бережно, обеими руками взял его, не сводя с меня глаз.

– А теперь давайте попьем чаю, я очень устал. Надеюсь, вы расскажете мне что-нибудь интересное про философию Зенона…

Прошел день, другой, а я стал жить в состоянии напряженного ожидания. Ночью я не мог уснуть, готовя себя к тому, что вот-вот к моему дому так же подъедет машина, а в дверь постучат. Лишь под утро, обессиленный, я засыпал на два часа, чтобы провести очередной день, не зная, куда себя деть. В минуты беспокойного сна, я видел израненного Коваленко, связанного по рукам и ногам.

Когда же наступила пятница, я проснулся с ощущением того, что грядущее наступит очень скоро, будто все уже давно за меня решено, и мне остается лишь плыть по течению. Ни один способ отвлечься не помогал мне – не сработала и попытка вернуться к прогулкам. Я был в квартире совсем один, Юрский обещал быть не раньше пяти вечера. Вдруг в дверь позвонили. Звонили долго, настойчиво, и я не решался подойти к двери, пока не понял, что этого не избежать. Напряжение мое было так велико, что я не удержался на ногах и сполз по стене, когда увидел перед собой Веру.

– Ах… это ты… – она сразу бросилась, ко мне поддерживая за руки.

– Что с тобой? Тебе нехорошо? – ее обеспокоенное лицо было так близко, что плыло перед глазами. Она заперла дверь и уложила меня на кровать, не задавая больше вопросов, и подошла к столу, чтобы налить мне воды.

– Почему ты не на занятиях?

– Сегодня ничего важного, я решила уехать после первой пары.

Ее появление не казалось мне чем-то реальным, я даже подумал, что, наверное, сплю.

– Вера, – позвал я, и она замерла, боясь шелохнуться.

– Иди ко мне, я так по тебе соскучился.

Я не выпускал ее из объятий, целуя теплую и мягкую кожу, постоянно прерываясь, чтобы посмотреть в ее глаза. От нее пахло духами «Красная Москва». И в ту минуту мне ничего больше не было нужно – Вера была рядом, и на этом достаточно. Я чувствовал себя защищенным и благодарным за ее существование.

– Ты очень красивая, – сказал я в который раз, когда она принесла в комнату наспех нарезанные бутерброды.

– Тебе тоже нужно оставаться красивым, а для этого ты должен хорошо питаться. С твоей стороны совсем неправильно лишать себя завтрака.

– Я готов пойти на эту хитрость, чтобы получать его только из твоих рук.

– Тогда ты совсем исхудаешь с частотой моих приходов, – засмеялась она, – прости, что пропадала последнее время, загруженность в институте сейчас какая-то сумасшедшая.

– Брось, не извиняйся за это.

– Расскажи мне, что произошло. Александра арестовали? – я кивнул, – так я и думала. Несложно было догадаться. Перемена очень заметна в тебе, Лёва.

– Я бы хотел поменьше тебя этим тревожить.

– Подумай, пожалуйста, о себе в такое-то время.

Я не ответил, собираясь с мыслями. Мне нужно было подобрать верные слова.

– Мне не хочется тянуть тебя в мир иллюзий, не так давно он окончательно рассыпался. – Благодаря Александру я совсем не испытывал страха за себя, за нас, но теперь…

– Вера, я хочу, чтобы ты отдавала себя отчет в том, что я не выйду из этой истории без поражения. Прими это, пожалуйста.

– Почему ты так в этом уверен?

– Я просто это знаю. Я не хочу, чтобы ты тешила себя пустыми надеждами, когда все случится, я хочу, чтобы ты жила. И забудь мое имя, забудь, что когда-то знала меня, не подавай виду – для вашего же блага, для Нади, для матери. Сделай это ради меня, ради них, пожалуйста.

Осознавая мои слова, Вера смотрела куда-то перед собой, опустив голову. Она поняла все без пояснений. На ее хлопковую рубашку упало несколько слезинок, расплывшихся темными пятнами. Она прятала лицо, пытаясь наспех вытереть все руками, но я поднял его за подбородок, и так мы еще долго сидели. Нам нечего было сказать друг другу, все и так было понятно. Потом мы задремали, обнявшись, и по пробуждении продолжили разговор:

– Лев, что бы там ни было, я не хочу, чтобы мы вели себя так, будто на тебя сейчас наденут наручники. Случится это сегодня, завтра или вовсе не случится – мы не знаем, но давай наполним это время чем-то хорошим. Сегодня я выступаю, даже пригласили гитариста. Я хочу, чтобы ты это увидел.

– Это замечательно, правда.

– Мне нужно отлучиться домой, завезти вещи. Ты приходи сразу туда, как обычно, к восьми.

И я пришел. Народу было совсем немного. То ли их не устроил намеченный репертуар, то ли людям было не до развлечений – трудно сказать. Я занял свое привычное место, откуда лучше всего было видно сцену. Выступление началось с небольшим опозданием, на Вере в этот раз было длинное черное платье и странная шляпка с вуалью. Ярким пятном во всем образе была алая помада на губах. Ее аккомпаниатор был худощавый юнец, видимо, студент. Гитара, которую он умело держал, была толще его самого.

Позже в заведение потянулись люди, в зале стало шумно, все требовали «хлеба и зрелищ». Началось все с простых и легких композиций, чтобы каждый мог подпевать. Мне даже удалось заразиться общим весельем и на краткие минуты действительно забыть обо всем. Когда время близилось к десяти, крайняя песня завершилась, и гитара вдруг расстроилась. Пока юнец возился с ней, я вдруг прислушался к звукам, доносившимся с улицы, и что-то в них напомнило мне заглушенную машину. Показалось, подумал я.

Наконец, Вера начала:

Время в настенных часах,

Правда в оборванном сне.

Жизнь на небесах,

Жизнь с крылом на спине

Невыносимо проста,

С вечной тропинкой к себе вдоль крыльев.

Нервно хватает с куста

Слова, словно ягоды, вместе с пылью.

Я никогда раньше не слышал этой песни, и что-то в ней так заворожило меня, что я не заметил, как на стулья по обе стороны от меня присело двое мужчин, хотя много столиков оставались свободными. Мельком посмотрев на обоих, я с ужасом испытал дежавю: один помоложе, другой постарше, с более суровым выражением лица – так же, как и в ту ночь… От них обоих пахло одеколоном за пятнадцать копеек, который все разбрызгивали на себя из автоматов, стоявших по городу.

Горький кофе к утру,

Сносились глаза как подковы,

Не замечаю, как вру

Себе самому про кого-то другого

Такого же, в том же окне,

На тех же словах помешавшись поздно,

Расковыряв в простыне

Небо, а в небе застывшие звезды.