Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах

Утром встали поздно, позавтракали и продолжили беседу до обеда. В 2 часа [пополудни] я уехал от них. Заехал на рынок. Купил эрзацтабаку за 250 рублей. Завернул на Охту к Ивановым, застал всех четырех сестер. Подождал, пока пообедает Катерина, и вместе с ней поехал домой.

Дома заготовили на неделю дров, сварили обед, истопили печи, прибрали комнату и вместе легли спать. Спали плохо, зато хорошо выспались. Утром вместе пошли на работу. Она описала трагедию гибели семьи Ивановых. У Виктора под влиянием отца были пораженческие настроения. ‹…› Он боялся смерти и просил за несколько дней до смерти: «Катя, я умираю, спаси меня». Как он работал над портретом отца. О том, как умирал Борис. ‹…›

На заводе появилось много работы. Приходится не только руководить людьми, но прислушиваться к ним, быть острожным и пытаться проникнуть в душу, утешить, упокоить их словом и вселить надежду в этих постоянно голодных, усталых обессиленных людей. Я пользуюсь хорошей репутацией и авторитетом среди рабочих и руководящего состава. В то же время работаю в стенной печати, читаю и придумываю планы работы и просто слушаю рассказы о прошлой зиме в Ленинграде. ‹…› Все ужасы с их потрясающими деталями постепенно раскрываются предо мною, будто я ее сам пережил. ‹…›

У Ленинграда большое будущее. Его история богаче истории других российских городов. Я горжусь тем, что я в нем родился, за него сражался и пролил свою кровь, и намерен в нем оставаться до конца. ‹…›

Девятый час. Только Лемешев начал петь «Меж крутых бережков…», как завыла сирена и из черного рупора на стене прозвучало: «Говорит радиоузел Штаба противовоздушной обороны. Воздушная тревога. Воздушная тревога». И тотчас же включился метроном, отсчитывающий секунды. В печке дотлевают угли, я доделываю старые стихи.

14 января 1943 года

Наш район вновь обстреливают. Сейчас около девяти. ‹…› Вчера с работы зашел в ВДК, посмотрел «Три мушкетера». Во время сеанса объявили тревогу. Снаряды рвутся очень близко. Стекла дребезжат, здание ходуном ходит.

Из кино шел пешком. Путь длинный, нога сильно натерта, шел едва-едва. Кругом рвались снаряды и огрызались зенитки. Пришел домой поздно. В комнате холодно. Долго не мог уснуть из-за сильных разрывов снарядов. ‹…› Сегодня утром заводу дали электроэнергию. ‹…›

Днем был обстрел района. Снаряды ложились близко от завода. Трамваи не ходили на Выборгскую сторону. Я поехал на ул. Мира, на третий раз застал дома сестру Василия Епанчина Марину. С трудом ее узнал, она меня тоже не сразу вспомнила. В ее дом за несколько часов до моего прихода попал снаряд, стекла вылетели. Сегодня мороз и колючий ветер. Она окна залатала фанерой. В комнате холодно. Марина в сером платке щепала лучину около времянки. Топит мебелью. Лето и осень она работала на оборонных работах. Две недели назад получила письмо от Васи. Я взял его адрес, побеседовал с ней около часа, только вышел – тревога, пришлось идти пешком.

И вновь по радио объявляют: «Внимание! Внимание! Говорит штаб местной ПВХО. Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение на улицах прекратить, населению укрыться».

В комнате два дня не топлено. Снаряды методично каждые пять минут ложатся где-то недалеко, гул сильнейший. В последние дни ходят упорные слухи, что на днях будут прорывать блокаду, что приехали Ворошилов и Жуков, а также прибыл Архангельский военный округ. В последние вечера и ночи начиная с Рождества все время продолжительные тревоги и частые обстрелы. Сегодня нащупал в ящике два письма. Оба от Самуила. Одно, датированное в ноябре, другое в декабре. Одним словом, вести радостные, с Васей Епанчиным связь установлена. Самуил жив и все такой же. Так встреча будет после войны! Эх и попьем винца с хлебцем!

17 января 1943 года

Весь день дома. Приезжала Катя, привезла хлеба и белье. Пробыла у меня часа полтора. Сегодня у меня настоящий праздник, электрический свет! Словно солнце вошло в мою комнату, и в душе, словно в светлой комнате, стало весело и тепло. ‹…›

На работе много дел. Готовлюсь к беседе к ленинским дням и выпускаю стенгазету. Работаю и в ОТК, и на станке. Получаю получку 1304 рубля и пенсию 200 рублей. Но пенсию целиком пошлю Самуилу, он бедствует, а я ему должен. Что-то туго идут стихи. Попробую приняться за прозу. Быть может, это от усталости. Но теперь с электросветом я думаю, что будет больше желания работать над собой.

18 января 1943 года

В 10 часов 40 минут вечера Информбюро сообщило о том, что блокада Ленинграда прорвана.

19 января 1943 года

Ночью плохо спал. ‹…› Много мыслей витало. Утром в трамваях слышал и видел великую радость на лицах русских людей многострадального города, слезы на глазах и слова «Царица Небесная, Божья Матерь». С Финляндского вокзала шел пешком. В предрассветных сумерках увидел первые праздничные флаги на стенах тюрьмы.

На заводе всеобщее ликование, люди поздравляли друг друга, плакали и целовались. Я сам с трудом сдерживал слезы. ‹…›

В обед собрался общезаводской митинг. Ораторы стояли на танке КВ, только что отремонтированном на заводе. На башне танка развевались два красных флага. Ствол орудия указывал в сторону фронта. Шел мелкий снежок. Вечером часть выступлений передавалась по радио… Необъятная радость переполняла ленинградцев. Не пережившим ее трудно понять эти чувства. Еще труднее все это выразить на бумаге.

22 января

В эти дни много работал на заводе. Провел беседу о Ленинграде, выпустил стенгазету. Вчера после работы заехал к Ивановым. От них домой, с Катериной напилили дров, сварили ужин, легли спать. Сосед угостил водкой. Утром К. уехала, я наводил порядок в комнате. ‹…›

Получил письмо от Валентины Пирожковой, едет в Самарканд, просит помочь материально.

Послал Самуилу 250 рублей, ведь он бедствует, я ему многим обязан, и он мой лучший друг. ‹…›

26 января 1943 года

Беспрерывные обстрелы. Вылетают стекла. Рушатся стены. Много жертв. Хожу пешком и с работы, и на работу. Вот и сейчас тревога. Слышен шум самолетов, бьют зенитки. На работе дел по горло. Написал стихи о прорыве блокады, отдал печатать в «Сталинец», их читали по радио.

Замерзаю окончательно, дует нещадно. Хорошо, что сегодня всего 14 градусов, вчера было 28–31.

Кончаю [писать], пальцы замерзают, кровать холодная, как сугроб.

27 января 1943 года

Сегодня вновь снаряды падали вблизи завода. Я работаю в первом цехе на сборке. Все бледные, усталые, нервные, голодные. Дома – холод. Пиленых дров нет.

Около 9 [часов]. Недавно кончилась тревога. ‹…› Устал, очень, очень устал. Бледный, полуголодный.

3 февраля 1943 года

Третий день оттепель. ‹…› Работаю много. Последние дни в городе стало тише. На улицах срезаем углы. В городе много ран. ‹…› В воскресенье ездил в сестре.

7 февраля 1943 года

Последние дни вьюжные. Ветер ревет вокруг дома и швыряется снегом. Пишу монтаж для заводской самодеятельности к 25-й годовщине Красной Армии. ‹…›

На заводе холодно. Провожу измерения при минус 9 градусах. Пальцы стынут.

13 февраля 1943 года

О эта чертова дюжина! Всегда это число меня связывает с военными хлопотами. Вчера на заводе отобрали военный билет и паспорт. Сегодня явился в военкомат. Оштрафовали на 100 рублей и задерживают паспорт. Оказывается, я должен был встать на воинский учет еще и в милиции, помимо военного стола на заводе. Этот новый порядок до сей поры был мне неведом. В результате столько хлопот.

Сегодня целый день рыскал по городу, и еще на понедельник хватит. Брони у меня нет, и поэтому надо ожидать повестки. Не исключена возможность, что скоро надену погоны и пойду добивать фрицев.

Позавчера приезжала мать. Ей сообщили, что я болен и лежу в больнице. Много пережила старуха. Это был сюрприз со стороны ее родственницы. Мать привезла продуктов, сообщила о гибели Александра при прорыве блокады.

В последнее время задержался с монтажом и на заводе работы много. Военные хлопоты меня удручали, известий нет ни от кого. Больше в жизни писать по заказу не буду! Черт меня дернул связаться с этим литературно-музыкальным монтажом. Срок короткий, а времени нет. Последние дни опять оттепель, как в марте. Трамваи ходят из рук вон плохо. В столовых тоже все по-старому – ералаш. Хочется спать. Время девятый час только, но устал, как солдат после боя, а надо заканчивать халтуру, глаза совсем смыкаются. Город обстреливают почти каждый день, но вести с фронтов радуют, согревают, думаю, что к осени война закончится. Оброс бородой, некогда побриться даже.

14 февраля 1943 года

Поздний вечер. Ветер за окнами. Целый день сидел за столом. По пути в столовую зашел в дом, где жил Анатолий Муравьев, узнал радостные вести – все живы. Мать эвакуировалась в Кировскую область. Анатолий в Москве, и слухи ходят, что скоро приедет. Лев был в госпитале, заходил неделю назад. В квартире живет женщина. Вещи целы. Над дверью надпись мелом: «К Щепкиным». Была тревога, смотрел в окно, как улетал «Юнкерс» от наших ястребков. Зенитки яростно лаяли, устал как черт с этой черной неблагодарной работой. Написал стих о заводе. Передают «В последний час»: взяли Ростов-на-Дону, Ворошиловград, Красный Сулин. Радостное известие.

15 февраля 1943 года

Германские вандалы совсем с ума сошли от черной ярости. Бешено обстреливают город. Дом трясется как лист осиновый. Току нету. Радио молчит: перебиты провода, если не хуже. Трамваи встали. Сегодня солнечный день, похожий на весну, и весь день грохочут разрывы тяжелых снарядов и шрапнели.

Видел во сне Катюню: ласковая, кокетливая, добрая – очень хорошей была она во сне. Красивой и свежей, как в первые дни наших свиданий. Долго утром вспоминал и думал о ней.

Утро было морозное, ясное. ‹…› Опять не получил военного билета. Два раза была воздушная тревога, ненадолго. Где-то упала, но не разорвалась бомба.

Начальник цеха Бородовский получил посылку и поделился со мной табаком – «сибирской самосейкой».

Настроение бодрое, но в то же время устал. Дел много, и спать хочется, надо отдохнуть. Хоть иногда надо и себя пожалеть. Пока есть возможность, а там, может быть, и отдыхать некогда будет, и спать придется урывками в шинелях, как в первые месяцы войны.

Сейчас люди себя не обманывают. Не тешат радужными надеждами на внезапное окончание войны. Тяжело вздыхают и говорят, хоть бы нынче закончилась эта проклятая война. О втором фронте никто и не заикается. Успех Красной Армии воодушевил народ, люди стали спокойнее, но голодают. Голод действует на души хуже всяких обстрелов и бомбежек. Гнилых разговоров теперь не слышно. Никто не сомневается в нашей победе, хотя многие потеряли веру в себя – доживут ли они до великого праздника. Блокада снята, но ленинградцы этого не чувствуют. Питание то же, обстрелы еще яростнее, бомбежки чаще. Все то же, что и 17 января, а вся страна и весь мир считают, что ленинградцы теперь-то живут. Неко торые идиоты пишут в письмах: «Блокада снята – теперь вы сыты». Они не знают, какой ценой заплачено за прорыв блокады, не знают, сколько тысяч человек ежедневно гибнут в черте Ленинграда.