Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 2

Среди малосознательных рабочих имела место месть. Спиридович вспоминал: «повздорит с товарищем в кружке, обидится на что-либо и идет к жандармскому офицеру. Один такой сознательный бундовец раз явился ко мне, притащил кипу прокламаций и рассказал, в конце концов, что не более двух месяцев разносит по району литературу, что ему обещали купить калоши, но не купили. Пусть же знают теперь! Озлобленность его на обман с калошами была так велика, что я, прежде всего, подарил ему именно резиновые калоши. И проваливал же он потом своих товарищей, проваливал с каким-то остервенением. Вот что наделали калоши!»[140 - Спиридович А. И. Указ. соч. С. 194.]

Подходящей категорией для вербовки считались бежавшие из мест высылки и направляемые в ссылку.

А. И. Спиридович

Установив мотивы, побуждавшие к сотрудничеству, охранники определяли приемы вербовки. Это могли быть обещания помощи, свободы, покровительства, материальная поддержка, награды или шантаж, запугивание и угрозы. Начальники московской охранки Бердяев, а затем Зубатов прибегали к «душеспасительным» беседам за стаканом чая. Н. Э. Бауман рассказывал, что Зубатов говорил арестованным, что он «сам социал-демократ, только не разделяющий революционных методов борьбы. На прощание он просил выпущенных заходить к нему попросту, чайку попить, о теории поговорить, и некоторые действительно ходили к нему»[141 - «Николай Эрнестович Бауман». Сб. статей, воспоминаний и докладов. М., 1937. С. 83.].

Из этой среды выходили не только агенты, но и доверенные лица, поддерживающие охранку. Опора на массы являлась одним из главных принципов агентурной работы и успеха розыска в целом, средством обеспечения осведомленности полиции.

Приемы вербовки также являлись составной частью разработки революционера, направленной на то, чтобы добыть у него нужные сведения, а затем по возможности использовать его в качестве секретного сотрудника. Кандидата в агенты проверяли через «перекрестную» агентуру и филерские «проследки», а через полицию делались необходимые «установки». Агент давал подписку о желании сотрудничать и получал один или несколько псевдонимов или номер, под которыми он фигурировал в документах охранки. На Совещании 1902 г. было предложено, чтобы кличка агента начиналась с его инициалов и сам начальник отделения подписывался псевдонимом, но это предложение не нашло применения на практике.

Во «Временном положении об охранных отделениях» 1904 г. рекомендовалось о более важных секретных агентах сообщать директору ДП частными письмами, без черновиков и занесения в журнал отделения, сообщая при этом имена, отчества и фамилии агентов, а также сведения об их звании и общественном положении, псевдониме[142 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 261. Д. 70. Л. 2.]. Это вело к полной или частичной расшифровке агента, что могло иметь далеко идущие последствия.

Агентов разоблачали на страницах печати, причиняли травмы, обливали серной кислотой или убивали. Раскрытие агента отрицательно сказывалось на моральном состоянии секретных сотрудников, вызывало недоверие к руководителям розыска.

Поэтому в Инструкции 1907 г. и последующих материалах говорилось о том, чтобы секретного сотрудника никто, кроме непосредственно с ним работающих охранников, в лицо не знал. Типы учреждения, имевшие дело с агентурными сведениями, должны были знать агентов по псевдонимам или номерам. Их сведения хранились с особой осторожностью и в строжайшей тайне.

Сведения, получаемые от секретного сотрудника, оформлялись в агентурную записку, которая первоначально представляла собой сводку информации от сотрудников, работающих по одному объекту. Но раскрытие агентуры Меньщиковым, Бакаем и др. привело к созданию в 1910 г. в составе Особого отдела «сверхсекретного» агентурного отдела. Это повысило засекречивание агентуры и изменило порядок ее отчетности. Агент писал свое донесение от третьего лица, с указанием на самого себя как на участника революционных событий, и подписывал его псевдонимом. Для обезличивания агентурной записки, она перепечатывалась на машинке, и в таком виде с ней знакомились другие должностные лица.

ДП уделял большое внимание конспирации, но не у всех охранников были одинаковые взгляды на конспирацию агентуры. Зубатов, поучая своих коллег, говорил: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника, как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно». Но в вопросах конспирации Зубатов зашел так далеко, что Ратаев сделал ему внушение. В одном из писем к Зубатову он писал: «конспирация вещь прекрасная и необходимая, но ведь и самыми хорошими вещами злоупотреблять не следует. Есть пределы, за которыми конспирация становится несерьезна, а просто комична»[143 - Там же. Ф. 102. Оп. ОО. 1898. Д. 2. Ч. 1. Т. 2. Л. 280.].

Развивая свою мысль, Ратаев определил место агентуры в системе розыска, указывая, что агентура «не цель, а средство». В противном случае это спорт и притом дорогостоящий[144 - Там же.].

На каждого сотрудника заводилась особая тетрадь – личное дело агента, куда заносились все поступающие от него сведения. В конце тетради находился алфавитный указатель лиц, проходящих по донесениям агента, и по этим лицам делались установки.

С. В. Зубатов

Все сведения о лице, заинтересовавшем охранку, сосредотачивались в одном месте, а сведения о членах одной организации нанизывались на отдельный регистр, на котором давались все поисковые данные. Так формировался банк данных.

Задачей заведующего агентурой была постоянная забота о личности агента. Заведующие агентурой должны были исключить формальное отношение с сотрудником, учитывать, что роль сотрудника была обыкновенно очень тяжела, что «свидания» часто были в жизни сотрудника единственными моментами, когда он мог отвести душу и не чувствовать угрызения совести за свое предательство, и что только при соблюдении этого условия можно было рассчитывать на приобретение преданных людей.

Наставляя своих подчиненных, Зубатов говорил, что «в работе сотрудника, как бы он ни был вам предан и как бы он честно ни работал, всегда рано или поздно наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпустите его. Расставайтесь с ним.

Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.

Помните, что, перестав работать в революционной среде, сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства»[145 - Спиридович А. И. Указ. соч. С.50.].

Зубатов хорошо понимал, что невнимание к агенту может привести его к предательству, двурушничеству или террору против своего «хозяина». Так, попавшись на шантаже, П. Руденко решил отомстить начальнику Киевского охранного отделения А. И. Спиридовичу. Первая попытка не вызвала у Спиридовича достаточного внимания, и он отпустил Руденко. Во второй раз агент встретил начальника охранки на Бульварно-Кудринской, почти рядом с отделением, и на глазах жены Спиридовича разрядил в него свой пистолет.

Подобные случаи были отнюдь не исключением, что хорошо помнил Зубатов и стремился всячески поддержать своих агентов.

Находясь в отставке, Зубатов в 1907 г. ходатайствовал перед ДП о предоставлении Серебряковой единовременного пособия в 10 тыс. руб. В представлении на Серебрякову Зубатов писал, что она «являлась не только глубоко преданным агентурным источником, но и компетентным советчиком, а иногда и опытным учителем в охранном деле».

Следует отметить, что в агентурной работе Зубатов усматривал государственную службу. В этом отношении показательно его ходатайство перед ДП о поощрении агента М. Гуровича («Приятель»). Зубатов писал: «Он (Гурович) идейный, а не наемный охранник. Отдавая всю душу, он вправе ожидать, что и к нему отнесутся от души и чистого сердца. Похлопочите об этом, облагородьте агентурный принцип и пусть всякий работающий на правительство сотрудник чувствует, что он честный и высоко полезный труженик, а не рвач и прощелыга. Это дело, помимо пользы „Приятелю“, имеет громадное принципиальное значение для агентурного дела вообще»[146 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. ОО. 1898. Д. 2. Ч. I. Лит «Г». Л. 66 об.].

Агенты никогда не появлялись в здании розыскных органов. Встречи с розыскными офицерами или чиновниками особых поручений происходили на конспиративных квартирах, в меблированных комнатах, отдельных кабинетах ресторанов. Места встречи подбирались таким образом, чтобы в случае необходимости можно было уйти незамеченными или прийти на встречу, не вызвав подозрений. Хозяин квартиры подбирался из проверенных лиц. В большинстве это были отставшие полицейские. Хозяин квартиры осуществлял проверку подходов, чем обеспечивалась безопасность встречи. Чиновник, как правило, поджидал сотрудника. Не рекомендовалось сидеть сотруднику у окна или зеркала, чтобы, в случае наблюдения за квартирой, не обнаружить себя.

Количество конспиративных квартир зависело от количества населения в городе и развития революционного движения.

Например, петербургское, московское и варшавское охранные отделения имели по четыре конспиративных квартиры. И Киеве их было три.

Главная квартира в Москве числилась за Зубатовым. Здесь он встречался с наиболее важными сотрудниками. Этой квартирой заведовала П. И. Иванова.

Еще слушательницей женских курсов она была завербована А. С. Скондраковым, а затем перешла к его преемнику Н. С. Бердяеву. Зубатов поручил ей заведовать конспиративной квартирой. Оценивая ее деятельность, Зубатов писал, что Иванова превратилась не только в «чудесную квартирную конспиративную хозяйку, но и прекрасную воспитательницу молодых агентурных сил»[147 - Меньщиков Л. П. Указ. соч. Ч. III. С. 56.].

Конспиративные квартиры периодически менялись, чем обеспечивалась секретность отношений между охранниками и агентами. Было замечено, что систематические отношения обращают на себя внимание. Потому встречи происходили чаще в гостиницах, меблированных комнатах, отдельных кабинетах ресторанов. Следует отметить, что конспиративные квартиры содержались агентами и в качестве квартир-ловушек. Сюда приходили нелегальные, а затем в сопровождении филеров раскрывали революционные явки. Такой квартирой-ловушкой была квартира А. Е. Серебряковой, где останавливались революционеры.

Отправляясь на встречу, жандармы и чиновники переодевались в гражданскую одежду. Вопрос о переодевании в свое время был поднят еще в 1880-е гг. Скондраковым, который ходатайствовал перед руководством о разрешении ему вместо жандармского мундира одевать форму кавалериста.

Инициатива встреч исходила от охранника или агента. Встречи происходили по мере накопления материала или важности объекта разработки.

Передача сведений носила характер беседы, вопросов-ответов или монолога со стороны агента, изредка прерываемого вопросами охранника. Иногда вопросы носили характер целого повествования, которое агенту оставалось подтвердить[148 - Членов С. Б. Указ. соч. С. 8.].

До 1910 г. индивидуальных записок агентов не велось. Составлялась агентурная записка по данным нескольких агентов, что усложняло проверку данных и учет личного вклада агента в проведение разработки. Особенностью агентурной работы было то, что агенты в корыстных или карьерных целях могли сообщать «полуправду», т. н. такие сведении, которые нельзя было проверить. Зная об этом, охранники стремились обзаводиться надежной агентурой.

Данные, поступающие от агентов, проверились через «перекрестную» агентуру и наружное наблюдение.

Считалось, что самое прочное, хотя и не всегда продуктивное положение сотрудника есть то, когда он находится в организации в роли пособника и посредника в конспиративных делах, т. е. когда его деятельность ограничивается сферой участия в замыслах или приготовлениях к преступлению, что фактически неуловимо формальным дознанием и следствием и даст возможность оставлять на свободе сотрудника и близких к нему лиц.

Не рекомендовалось, чтобы секретные сотрудники знали друг друга или догадывались об агентурной работе товарища по партии. Это могло иметь тяжелые последствия.

Так Азеф, узнав о том, что Н. Ю. Татаров – секретный сотрудник, который мог составить ему конкуренцию в агентурной работе, санкционировал его убийство, чем повысил свой авторитет в партии и доверие ДП, как единственный источник информации. Но были случаи, когда на службу друг друга привлекали родственники. Так, в киевском охранном отделении работал секретный сотрудник «Пятаков» – Василенко И. Д. Он втянул в работу своего дядю – Мусиенко И. Д., который с 1903 г. освещал рабочее движение на Южно-Русском заводе и заводе Грегтера[149 - Вестник ВЧК. М., 1921. № 3. С. 4.].

Спиридович отмечал, что в конце XIX в. в борьбе с революционным движением на местах практиковались два метода. Один из них состоял в том, что организации давали сплотиться и затем ликвидировали ее, чтобы дать прокуратуре сообщество с большими, по возможности, доказательствами виновности. В то время, когда П. И. Рачковский заведовал политической частью ДП, сложился порядок, что в делах, освещаемых секретными сотрудниками, к арестам приступали только в последнюю минуту, накануне или в самый день покушения, чтобы дать участникам как можно больше себя скомпрометировать и позволить полиции собрать о них как можно больше сведений. Таким образом, первоисточник этих сведений мог быть скрыт, и от сотрудника отметались возможные подозрения.

Второй метод заключался в систематических ударах по революционным деятелям, с целью мешать их работе, не позволять сорганизоваться, проваливать их в глазах их же товарищей как деятелей не конспиративных, что влекло удаление от работы, и т. д., иными словами, действовать путем предупреждения преступлений. Если сравнить названные методы, то можно заключить, что первый был более эффективен по результатам, второй более правильный по существу[150 - Спиридович А. И. Указ. соч. С. 133].

Обычно метод и оперативно-тактические приемы по его обеспечению вырабатывались в зависимости от розыскных задач. На практике арсенал оперативно-тактических приемов был более широк, чем предлагался инструкцией.

Понятно было, что агент, находившийся в центре организации, мог принести пользы больше, чем десятки агентов, находящихся в низовых звеньях.

Поэтому инструкция рекомендовала продвигать агента в верхи организации, для чего следовало арестовывать более сильных работников, окружавших агента. Для выявления всех членов организации и сочувствующих применялся прием «на разводку». Суть его заключалась в том, что при ликвидации организации следовало возле сотрудника оставлять несколько «более близких и менее вредных» лиц или дать возможность секретному сотруднику заранее уехать по делам партии. В крайнем случае разрешалось арестовать агента, освободив впоследствии с близкими к нему наименее вредными лицами по недостатку улик. О предстоящем аресте сотрудника необходимо было согласовать действия с ним самим[151 - Тайны политического сыска. Инструкция о работе с секретными сотрудниками. СПб., 1992. С. 15.].

Зубатов использовал «ловлю на живца», когда в рабочую среду внедрялся агент. Он обращал на себя внимание агитатора, задавая ему вопросы, или высказывал отношение к конкретным событиям. На «сознательного» рабочего обращал внимание революционер и начинал с ним «работать». Этим он раскрывал себя.

Широко применялась камерная разработка. В камеру к арестованному делалась «подсадка», через которую полиция получала сведения об организации и ее членах, формировала определенный микроклимат, оказывала давление на мировоззрение арестованного.

Для успешного внедрения в организацию, партию или просто для установления контакта отрабатывалась линия поведения, составной частью которой было «легендирование». Оно заключалось в том, что агенту придумывалась «революционная биография», к которой прилагались подтверждающие документы: виды на жительство, паспорта и т. п. Например, при вхождении в революционную среду Зубатов представлялся «сочувствующим» народовольцам.

В 1901 г. по России прокатилась волна арестов социалдемокра-тических организаций. В руки полиции попали документы о том, что к «Американцам» – Северному комитету РСДРП – должен приехать представитель заграничного центра с инспекторской проверкой. Получив этот документ, ДП предложил внедрить в Ярославский комитет охранника. Выбор пал на чиновника особых поручений московской охранки Л. П. Меньщикова.

В свое время Меньщиков входил в один из революционных кружков Москвы, но был выдан Зубатовым, а затем и завербован в охранку. «Сумрачный в очках блондин», он хорошо подходил на роль представителя «партийной элиты», и как «революционный Хлестаков» он объехал революционные организации Севера, чем нанес тяжелый удар по революционным организациям[152 - Спиридович А. И. Указ. соч. С. 58.].

Завершающим моментом в работе секретной агентуры было ее «прикрытие». Оно заключалось в выводе агента из организации и конспирации его перед официальными органами и революционерами.

При проведении «ликвидации» охранка оставляла «на разводку» несколько менее опасных революционеров, среди которых находился и секретный сотрудник. Если это сделать было нельзя, то агента арестовывали, привлекали к дознанию и высылали. Так, будучи секретным сотрудником московской охранки, Зубатов был привлечен по делу Терешковича к дознанию. Из-за отсутствия возможности скрыть его связи с охранкой, он был легализован и продолжил службу в качестве заведующего агентурой.

Его агент З. Ф. Генгрос, работавшая по «Русско-кавказскому» кружку, была арестована и выслана на Кавказ. Прикрывая даму «Туз» – А. Е. Серебрякову – Зубатов стремился скомпрометировать ее подругу М. Н. Корнатовскую. Она отвела подозрения от Серебряковой, посеяла подозрительность среди революционеров и была сама скомпрометирована[153 - Меньщиков Л. П. Указ. соч. Ч. III. С. 123.].