Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга I, том 1-2

При этом двукратном поражении кабардинцев, Государь Император, находя распоряжения Глазенапа деетельными и благоразумными, – как выражено в Формулярном о службе его списке, – в Высочайшем рескрипте от 21-го июля 1804 года изволил изъявить Григорию Ивановичу совершенное Свое удовольствие; а вслед за тем, 23-го августа, за усмирение кабардинцев, которых, – опять по выражению послужнаго списка, – искусным распоряжением привел он в надлежащее повиновеиие и восстановил у них вновь выбор родовых судей и, в частности, за подвиги в сражении 14-го мая, он Всемилостивейше пожалован орденом Св. Равноапостольнаго Князя Владимира 2 ст. большаго креста. В начале этого похода при главном начальнике, в его свите, и в обществе между преданными России горскими князьями, виден был кабардинский князь, считавшийся в лейб-гвардии Казачьем полку, полковник Росламбек Мисостов, из значительнейшей кабардинской фамилии.

Вдруг, к общему изумлению, он скрылся из лагеря. Не долго терялись в догадках о причине к такому поступку. У Росламбека был племянник, молодой человек, не окончивший еще курса воспитания на руках ментора своего (аталыка), – как водится у черкесов, знаменитаго наездника и, если хотите, разбойника, – наставляющаго прежде в теории, а потом в практике разбойническому ремеслу. В одной из практических лекций на охоте за чужбиною, он был застрелен казаками. Росламбек, – надобно заметить, всегда нам преданный, – узнав об этом, воскипел, как азиатец, кровомщением, доходящим у них до исступления и помешательства. Удалившись из лагеря, он собрал своих подвластных со всеми семействами, и, напав на мирных абазинцев, живших около Кубани, принудил и их, волею и неволею, вместе с собою бежать в горы.

По получении донесения об этом происшествии, немедленно был отправлен генерал Лихачев с отрядом к Кубани, для преследования и возвращения беглецов; отряд же Глазенапа, в июне месяце (1804), направлен опять на реку Баксан до вершины Кис-Бурунскаго ущелья, для преграждения пути другим кабардинцам к бегству, вслед за первыми бунтовщиками.

Лихачев форсированным маршем поспешил к Кубани, но достигнув до Каменнаго моста, узнал, что Росламбек был уже за рекою и что при нем находится сильная партия из кабардинцев, абадзехов и закубанцев. Это не остановило предприимчиваго генерала. Взяв с собою шестидневный провиант, он пустился за Кубань; но едва успел отойти от реки на один переход, как был атакован превосходными силами. Трое суток сряду Лихачев сражался с свойственною ему храбростию, но убедившись, что ничего решительно сделать не мог, начал отступление. Однако мирные абазинцы, пользуясь этим временем, с своими семействами перебежали к нашим войскам и были направлены к границам. Неприятель жарко преследовал отряд, и бой кипел беспрерывно. При обратной переправе чрез Каменный мост, – природою в вершинах Кубани созданный, – натиск горцев особенно был силен и при этом, второпях, одно из наших орудий с моста свалилась в реку.

Отряд, отойдя не более двух верст, остановился и присоединил к себе вагенбург. Преследование прекратилось.

На другой день Росламбек начал присылать своих гонцев, и, говоря о раскаянии и покорности, просил личнаго свидания с Лихачевым, один на один. Согласие дано и, вдали от лагеря, они съехались. Росламбек просил Лихачева, как давнишнаго знакомаго, исходатайствовать ему прощения, оправдываясь в своих поступках тем, что он, как мусульманин, не потеряв чести и не лишившись благословения пророка, не мог оставить без мщения смерть племянника, и обязан был воздать кровь за кровь. Но когда это совершено, то готов сам, вместе с кабардинцами и абазинцами, оставшимися при нем, возвратиться на прежнее место жительства. При этом, между прочим, он объявил, что утопленное орудие приказал в сохранности доставить, ибо ему хорошо известна ответственность за подобныя потери. Лихачев дал обещания и ручательства, какия только мог и считал в праве сделать, и расстался весьма довольный Росламбеком.

На другой день послана была 16-го егерскаго полка рота капитана Волкова, 35 казаков и несколько артиллеристов, под командою майора Пирогова, для извлечения из Кубани орудия.

При Пирогове находился и сам Росламбек, с двумя узденями и переводчиком. Егеря и казаки, оставив оружие и раздевшись, пустились в реку искать пушку, не подозревая близкой опасности. Но как только они занялись этим, Росламбек, дав условный знак поднятием двух плетей, пустился бежать. Засада, лежавшая в лощине у самаго берега, с криком бросилась на наших, и они, не успев добежать до оружия, были побиты. Этой участи избавились только капитан Волков с 8 егерями и барабанщиком; успев засесть в кустах, они удачно отстреливались, получили по несколько ран, но не сдались и были выручены подоспевшею из лагеря помощью. Майор Пирогов, бывший на лихом персидском жеребце, пустился к лагерю. Но черкесы успели ему пересечь дорогу и захватили в плен. Этот достойный офицер, подававший большия надежды, в тот же вечер был убит выстрелом в спину из пистолета, сделанным совершенно неожиданно горским мальчиком, мстившим за смерть своего отца, где-то нашими убитаго. Так кончилась эта ужасная трагедия. Росламбек бежал за Кубань и многие годы продолжал набеги и испил много крови, не насытив свою бешеную азиатскую месть.

Лихачев воротился на линию, – а вслед за тем и остальныя войска вышли из Кабарды и расположились в вершинах реки Малки, у Беломечетскаго поста, для наблюдения за неприятелем; но как дальнейших покушений с его стороны не было, то осенью отряд распущен.

С 3-го декабря по 9-е января 1805 г. Глазенап снова начальствовал над войсками, ходившими за Кубань, для наказания тамошних народов, и «за отличную деетельность, усердие и благоразумныя распоряжения, при произведении экспедиции и к сохранению спокойствия на Кавказской Линии», – как сказано в послужном о службе его списке, – Всемилостивейше пожалован, 1-го марта 1805 г., кавалером ордена Св. Анны 1-й степени, с алмазным украшением.

Кабардинцы, как у них всегда водилось, скоро забыли свои обещания: они опять принялись за хищничество и угнали с Линии скот, и тем вынудили с нашей стороны новую экспедицию.

В начале марта 1805 года, в самое удобное время для овладения их стадами, которые зимою, по холоду и глубине снегов, не могут находиться в горах, а пасутся на равнине за Малкою, уже знакомой нашим войскам, внезапно был собран отряд в станице Прохладной, будто для поисков в Чечню, о чем с намерением распустили слух. В нем находилось до 300 человек спешенных нижегородских драгунов, по невозможности иметь фураж, а казаков состояло более нежели прежде. Выступление последовало ночью на 9-е число, без всякаго шума; переход был назначен в 60 верст, с намерением днем быть в средине равнины, чтобы успеть захватпть их табуны. Так и исполнилось. Горцев застали совершенно врасплох; они и не предвидели опасности. Значительное число голов скота паслось в разных местах. Казаки немедленно захватили почти все стада. На ночлег отряд пришел к Кис-Бурунскому ущелью, при реке Баксане, не ранее часов 10-ти вечера. После сделаннаго огромнаго перехода, по мокрому грунту, от усталости, люди ради были придти на место. Обозы растянулись, даже принуждены были кормить утомившихся лошадей и прибыли только на другой день. В ущельи, где отряд расположился, с правой стороны находится огромный отвесный утес, а с левой – река Баксан, по которой везде броды, а за нею тотчас начинаются отлогия и удобопроходимыя горы. По речке находился большой аул, беспорядочно разбросанный. Следовательно, правая сторона, по своей неприступности, была безопасна от нападения, но левую надлежало сильно охранять. Расположить на ночь пикеты за Баксаном, по горе, было опасно. Поэтому ограничились сильною лагерною цепью вдоль реки, с секретами и резервом. Ночь была очень темная. Едва отряд принялся за ужин, как был встревожен сильною ружейною пальбою. Горцы, спустись по отлогой горе, подошли к лагерю, и с криком открыли пальбу; секреты не дремали и живо отвечали. Суматоха в отряде сделалась общая: думали, что горцы уже ворвались в лагерь. Наконец, с большим трудом, все войска заняли свои места. Беспорядок, в подобном случае почти неизбежный, чрезвычайно затрудняет действия. Артиллерия открыла огонь картечью наудачу, бросив несколько брандскугелей. Однако крупный горошек и живая стрельба, рассыпанных по берегу егерей и гребенцев, скоро разогнали горцев; хотя они после и еще несколько раз повторяли тревогу, постоянно кричали и посылали ругательства. Это продержало отряд почти всю ночь под ружьем. Утром не было и следа неприятеля; но рекогносцировка, произведенная в три стороны, открыла, что далее в ущельи, верстах в восьми от лагеря, находится большой аул, занятый значительным скопищем. Между тем, люди и лошади требовали отдохновения и необходимо было время для распоряжений добытым скотом, который отправили на линию, под прикрытием; потому и отряд должен был остаться на Баксане.

В следующия ночи повторялись такия же тревоги, как и в первую, и хотя наши подвинулись ближе к скалам, но пули долетали и ранили; однако ж солдаты принимали эти тревоги уже за рассеение и не обращали на них внимания.

Секреты лежали с взведенными курками и на прикладе; лишь только появлялась вспышка, наши, как по команде, гремели залпами. При непроницаемой темноте такая перестрелка представляла чудесный эффект, и невозможно было ею довольно налюбоваться.

19-го марта часть отряда была командирована вверх по Баксану для прикрытия фуражиров, в то же самое ущелье, при начале котораго стоял лагерь. Это ущелье постепенно суживалось; дорога шла под утесом справа; с левой же стороны находилась речка, с возвышенным берегом, и горы, у подошвы которых и был раскинут аул, составленный из каменных саклей. Засевшие в нем горцы, пропустив отряд, открыли пальбу по фуражирам, от узкости места очень растянувшимся. Аул от дороги лежал на расстоянии менее ружейнаго выстрела; отчего фуражиры очень терпели, а отряд, зайдя в теснину, не мог им помочь. Наконец фуражиры стянулись, и, с четырьмя батарейными орудиями, заняли обрывистый берег, на котором стоял аул, и открыли огонь – безуспешный, потому что производился снизу вверх. Горцы стойко держались; а доступ к ним был весьма труден. По получении об этом известия, Глазенап двинул в бой почти весь отряд. Пехота перебралась за речку и начала по горе обходить деревню; прикрытие фуражиров делало то же с противоположной стороны, а 6 орудий Донской конной артиллерии, роты полковника Карпова, удачно действовали гранатами. Горцы стали перебегать из дома в дом, и принуждены были оставить аул и удирать в горы. Неприятеля преследовали, с значительным для него уроном. Тем дело и кончилось. Отряд сделал движение к рекам Чегему и Большой Шалухе, не встретив горцев; а как для лошадей не было подножнаго корма; фураж же, какой мог находиться по аулам, был сожжен вместе с домами, то ничего не оставалось, как возвратиться на Линию, – что и последовало, к общему удовольствию.

Таким образом, эта экспедиция была окончена Глазенапом, – по отзыву послужнаго его списка – с желанным успехом, действием военнаго оружия, и ему— по тому же выражению – «за благоразумный распоряжения и отличную деетельность», оказанную при этом, Высочайшим рескриптом, от 12-го августа, объявлено особенное Монаршее благоволение.

Вообще эта экспедиция доставила надолго спокойствие краю, а линейные обыватели получили за потери, понесенныя ими при набегах горцев, удовлетворение отбитыми, во множестве, табунами лошадей и разнаго скота.

Вслед за возвращением из экспедиции, Григорий Иванович был опечален известием о появлении чумы в Грузии.

На Линии еще не успели учредить карантинов, как Астраханская почта привезла страшную болезнь в Георгиевск. При разборе почты, почтмейстерский помощник вдруг упал, почувствовав припадок, а вслед за тем заболело и умерло несколько почталионов. Явились мортусы, названные простолюдинами мазаными (от дегтя, которым они были вымазаны), и крючьями начали таскать людей, чемоданы, бумаги и прочее. Всю губернскую почтовую контору вывели во временный карантин. Люди и многочисленное семейство почтмейстера, почтеннейшаго старичка, померли; его же самого судьба сохранила. Как ни бдительна была принятая предосторожность, но болезнь вскоре начала появляться: прежде на форштадте и в Казанском полку, а потом и в городе. Всякое утро прибавлялось по нескольку домов без окон и дверей, охраняемых караулом. Это значило, что в них кто-нибудь помер, или находились зараженные, вывезенные в карантин.

В цыганском таборе, бывшем под городом, чума взяла несколько жертв. Полковой квартирмейстер Нижегородскаго полка, большой добряк, имел кучера цыгана, который часто посещал своих чернолицых красавиц, и внезапно заболел. Квартирмейстер испугался, но имел неосторожность отдать больнаго, вместо карантина, цыганам, где он и умер. Чрез несколько дней деньщик, ему служивший, также заболел и отправлен в карантин. От этого квартирмейстер уже так потерялся, что бежал из дому ночью, вошел в спальню к адъютанту, когда тот находился в постеле, лег на полу посредине комнаты, имея штоф кизлярской водки в руках и, постоянно из него попивая, курил трубку. Положение адъютанта становилось незавидно. Однако квартирмейстер ушел еще ночью и, по милосердию только Божию, адъютант остался незараженным. Прачка адъютанта – жена музыканта – имела нескольких маленьких детей, и жила с ними недалеко от казарм лейб-эскадрона. Девочка, дочь ее, носила чистое белье в казармы и, придя оттуда, заболела. Тотчас отец, мать и девочка были взяты в карантин, а трое малолеток оставлены в землянке, потому что им в карантине, состоящем из балаганов, слегка прикрытых соломою, по осеннему тогда холоду и ненастью, была бы без смерти смерть. У землянки стоял часовой. Несчастная мать, в припадке чумной горячки, в темнейшую ночь, пробралась сквозь казачью цепь; по инстинкту, пришла в свою землянку к детям и, перевалясь чрез порог, умерла. Часовой, не умевший придумать, что ему делать, дал знать о происшествии дежурному офицеру. Тот, при виде малолеток, выбежавших от испуга на двор и замерзающих на холоде, приказал часовому, не касаясь ни к чему, длинным шестом достать из землянки шубу или одеело, – что и было исполнено; но часовой, сменясь с караула, в казармах заболел, а за ним и еще несколько человек.

Глазенап пришел в отчаяние, узнав, что лейб-эскадрон, предмет его особенных попечений, подвергся заразе.

Упомянем здесь, что в бытность Григория Ивановича начальником линии, все, что на ней было лучшаго, рослаго и красиваго из людей, поступало в его шефский, т. е. Нижегородский полк, и из лучшаго лучшее в лейб-эскадрон. Бог внушил мысль, вывесть эскадрон в лагерь, не смотря на осеннюю погоду, и там совершенно пресечь сообщение между людьми, сделав каждому отдельный шалаш. Две недели провели, таким образом, в лагере, и все было благополучно; а как, при наблюдении подобных предосторожностей, было весьма трудно выполнять неизбежныя служебныя обязанности и продовольствовать людей, то, по очищении всего платья и по внимательном осмотре чинов, эскадрон ввели в казармы, предварительно очищенныя, где подвергли его снова карантину, в строгости соблюдаемому. Этим славный эскадрон был спасен, к чести благоразумнаго начальства.

Казанский мушкетерский полк, в котором незадолго пред тем шефом находился генерал от инфантерия Кнорринг, главнокомандовавший всеми войсками кавказскими, – человек отличных заслуг и свойств души, – по тем же причинам и средствам, был хорош, как гвардия; но, к несчастно, много потерял людей от чумы.

В городе зараза также продолжалась, но менее чем в начале. Каждый вечер после умерших сожигали балаганчики и, по этой адской иллюминации, все знали о числе погибших.

В начале появления заразы, как можно предвидеть, господствовало общее неустройство и беспорядок: ничего не было необходимаго; никто не знал, что ему делать и какия брать предосторожности. Лекаря боялись подступиться к больному; лекарства издали бросали зараженным. Но, впоследствии, учредилась чумная коммиссия, обнародовали правила о предосторожностях, и строго подтверждали, чтобы вещи от зараженных не прятать, а сдавать начальству, которому было вменено в обязанность, по сделании оценки вещам, предавать их пламени; деньги же выдавать выздоровевшим или наследникам умерших. Наконец, объявлено, чему подвергается нарушители предписанных правил.

Из медиков отличили себя два молодые немца: Нижегородскаго полка Геер (из пруссаков) и Казанскаго – Гинафельд, друзья между собою. Верхами, с трубками во рту, они быстро носились по городу в зачумленные домы и по карантинам; своими руками резали карбункулы, растравляли их и делали перевязки. Заболевавшие появлением знаков под мышками или в пахах (карбункулами) были наверно спасаемы, если успевали им произвести нагноение, прежде приступа горячки. К несчастию, часто бывали такия скоротечныя явления, что человек падал вдруг и, мучась злою горячкою, умирал в несколько часов, и только после смерти уже являлись на животе синебагровые знаки, как мак. Этот вид болезни был самый ужасный.

Достойные Геер и Гинафельд много спасли людей от гибели, и приносили везде утешения. Видя их скачущими по городу, все говорили: «Вот едут ангелы-хранители». Они курили беспрерывно табак, и нюхали уксус четырех разбойников, которым обмывали руки после всякаго сообщения с больными, имели на себе белье, обмокнутое в деревянное масло, а дома у них, как и у всех, постоянно курилась пресыщенная соляная кислота. У Геера два деньщика, один после другаго, страдали чумою, и все его вещи были два раза сожжены. К общей радости и к счастию, Бог сохранил этих друзей человечества, прямо заслуживших искреннейшую признательность.

Действие чумной заразы разлилось по Линии и крестьянским селениям. Большая Кабарда страдала еще сильнее, а потому на Линии было покойнее; как не сказать, что «нет худа без добра». Чумная коммиссия распоряжалась благоразумно, и жители, наконец, невольно сознали, что следует только не прикасаться к сомнительному, чтобы быть невредимым. Этим Линия была избавлена от значительнаго опустошения!… Но, некоторые из селений, по прекращении чумы и по очищению, вторично подвергались болезни. Дознано, что они, не смотря на предостережения, зарывали вещи, боясь сожжения их, и, по миновании беды, опять выкапывая, вносили заразу.

В соседних с Грузией владениях Дагестане и Лезгистане, в это время, не смотря на меры, принимаемыя тогдашним главнокомандовавшим, знаменитым князем Цициановым, кипело неустройство, угнетение несчастных грузин; нападения горцев на наши транспорты почти уничтожили торговлю с Астраханью и Кизляром.

Князь Павел Дмитриевич признал за полезное занять Баку и смирить враждебнаго Гуссейн-Кули-Хана. Наши войска готовились занять эту крепость, как главнокомандовавший был изменнически убит.

Несколько времени не было никаких известий об этом происшествии; наконец, чрез горцев, разнеслась молва в Кизляре о бедственном событии и об отступлении войск наших от Баку.

Кизлярский комендант первый донес о том генералу Глазенапу, в Георгиевск. В Тифлисе ничего не знали, а с нашей флотилии хотя и было отправлено донесение, но оно носилось по морю и скоро достигнуть не могло.

Григорий Иванович, не основываясь на одних слухах, послал нарочных в Кизляр, узнать, подтверждаются ли они, и велел отправить гонца из армян к преданному нам шамхалу Тарковскому. Когда же собранныя сведения подтвердили слух, тогда было донесено Государю, с прибавлением, что о наших войсках, бывших в походе, известий нет никаких. Из Петербурга прислали Высочайшее повеление Глазенапу вступить в начальствование краем, впредь до назначения главнокомандующего. Фельдегеря летали беспрестанно с вопросами о войсках, без вести пропавших, пока, наконец, получено было подробное донесение о случившихся бедственных последствиях, и что отряд отправился в Кизляр.

Кончина незабвеннаго князя Цициапова имела печальныя влияния на целый край. Князь Цицианов обладал необыкновенными военными и административными способностями, энергиею и непреклонною волею, и умел вселить страх в неприятелей России. Грузия впала в уныние при виде врагов, возникавших со всех сторон. Персияне, собрав значительныя массы войск, мечтали вытеснить нас из-за Кавказа; мусульманския провинции колебались; горцы готовы были действовать заодно с нашими врагами и становились дерзостнее в своих набегах. Отряд, находившийся под Баку, состоял из 12-ти орудий и 1804 человек, из которых выбыло от болезней и в схватках с неприятелем 301 человек.

Сверх того распутица, недостаток продовольствия, болезни, употребление обоза на дрова лишили отряд всякой возможности идти в Грузию, вынудили сесть на суда Каспийской флотилии, стоявшей на Бакинском рейде, и отплыть на остров Сару.

В таком невыгодном положении находились дела, когда Григорий Иванович принял главное начальство над войсками и краем. Не смотря на все затруднения, он умел их вести успешно почти около года, до самаго приезда новаго главнокомандовавшаго, графа Гудовича.

Глазенап начал тем, что тотчас предписал: для отражения нашествия персиян на Грузию и на восточный Дагестан составить отряды войск, под начальством генералов: Несветаева, Портнягина, Небольсина и Корягина, достойных учеников князя Цицианова. Все эти отряды не могли быть значительны, по недостатку войск в Грузии.

В то же время, сам он неутомимо трудился по званию временнаго главнокомандующего, и помышлял об отмщении Баке, для чего вошел в сношение с шамхалом Тарковским, имевшим тогда чин генерал-лейтенанта и орден Св. Александра Невскаго, Дом и владение котораго, поддавшиеся России при Петре Великом, были неизменно нам преданы.

Но для вернейшаго успеха в своих действиях, Григорий Иванович прежде всего решился овладеть Дербентом, считавшимся ключем Персии, вратами Каспия.

Известно, что этот город в 1722 году был взят Петром Великим, Который Сам избрал ему хана. По смерти этого хана назначен был от Надир-Шаха султан, а потом от народа был избран хан, который управлял до 1766 года. В это время Дербент был покорен Фет-Али, ханом Кубинским, а при сыновьях этого последняго был подчинен влиянию России. Таким образом, в 1793 году, хан Дербентский, по собственной его просьбе, принят под наше покровительство. Но вскоре после этого, вследствие побед Аги-Мухамед-хана, повелителя Персии, Дербент взволновался, а потому в 1796 году был покорен графом Зубовым, при чем был взят в плен и тогдашний хан Ших-Али.

Но великодушие главнокомандовавшаго и ханское достоинство избавило этого сатрапа от участи, следовавшей мятежникам. Ших-Али, с своей стороны, ничего не опустил также, чтобы заслужить благоволение русских: он жестоко порицал непостоянство и вероломство свое, выхвалял, с тонкостию политика, мудрость нашего правительства, говорил, что должно считать за счастие быть в подданстве Великих Самодержцев России и служить им рабски до последняго издыхания. Такою вкрадчивою лестию, открытым лицом и несколькими благородными поступками, он заслужил полную доверенность у наших начальников; арест его был ослаблен; он становился час от часу живее, любезнее и, наконец, бежал и овладел опять Дербентом. По милосердию Императора Павла, Ших-Али, в 1799 году, был снова принят в подданство России, утвержден Дербентским и Кубинским ханом, и даже пожалован в 3-й класс. Потом власть его распространена и над Бакинским ханом.

Такое великодушие не исправило Ших-Али, и он не перестал действовать коварным и двусмысленным образом против России. Во время экспедиции генерал-майора Завалишина к Баку, предшествовавшей походу князя Цицианова, Ших-Али, с значительным войском, явился на помощь к осажденным. Заняв Баку, он объявил Завалишину, что хотя этот город поручен ему по Именному повелению, но если начальник десантных войск действует против него с оружием, то он, с своей стороны, готов содействовать, как верный подданный Его Императорскаго Величества и просил уведомить о причинах экспедиции. Завалишин, в ответе своем, изъяснив повеление главнокомандовавшаго, требовал, чтобы Ших-Али, если имеят власть, принудил бы Бакинскаго хана сдать город, присовокупляя к тому, что желает решительнаго отзыва. Ших-Али, не находя уже возможности продолжать свои переговоры, отвечал, с обыкновенною его хитростию, что сдать крепость и впустить в нее русский гарнизон не может, по той причине, что Баку поручена ему по Высочайшему повелению и готов сам отвечать пред Государем. Завалишин, не находя никакой возможности силою заставить крепость сдаться, объявил письменно Ших-Али, что, не имея повеления почитать его за неприятеля, предоставляет ему оправдываться в этом действии, за которое потребуется с него строгий отчет; и, вслед за тем, удалился из-под Баку.

Эта неудача, вместе с коварными поступками Ширванскаго хана, побудили князя Цицианова предпринять лично поход в Каспийския владения, кончившийся несчастною его кончиною. Злодейство, как у нас было известно, совершилось также по совету Ших-Али.

Персидский шах, считая Дербентскаго хана одним из надежнейших опор своего государства, старался поддерживать в нем такой дух сопротивления, и постоянно посылал ему подарки и деньги, для найма лезгин, на случай нападения Русских на Дербент. Но хан ни мало не заботился даже о собственной безопасности. Увлеченный, как бы неизбежным роком, эти подарки и деньги он расточал на сладострастныя и роскошныя пиршества и осыпал ими своих любимцев. Погрузись во все пороки и злодеения, он похищал девиц, лучших красавиц в Дербенте, отнимал жен у отчаянных мужей и после со смехом отсылал их обратно; ни слезы красавиц, ни бешенство мужей, ни просьбы отцев и матерей не смягчили сладострастнаго деспота. С злобным смехом смотрел он на отчаяние своих жертв, хладнокровно внимал крику мятущихся граждан и, в часы ярости, лишал жизни знаменитых беков, богатейших купцов и почетнейших духовных, осмеливавшихся говорить ему правду. Негодование против него час от часу усиливалось и переходило в мятеж; но хан, ослепленный своим могуществом и надеесь на помощь персиян, презирал неудовольствие народа и продолжал заниматься пьянством и развратом. Между тем, туча висела над его головою и готовилась разразиться.

Шамхал Тарковский, исполняя желания Глазенапа, чрез своих агентов, подстрекал начинавшееся волнение, внушая жителям, что если они хотят удержать свои головы, то впустили бы в город русское войско и предались Великому Самодержцу, который один в силах доставить им жизнь покойную. Ответ дербентцев был удовлетворителен, и они убеждали поспешить присылкою войск.

Глазенап, сделав об этом донесение Государю, в ожидании Высочайшей воли, сосредоточил при Кизляре отряд из 3000 человек и сделал распоряжение, чтобы Каспийская флотилия, состоявшая почти из 200 военных и транспортных судов, взяла из Астрахани осадную артиллерию, снаряды, провиант, а при Складко-Еричной пристани посадила десантныя войска из остатков отряда, бывшаго с Цициановым, добавленнаго и освеженнаго в Кизляре. Флотилия долженствовала явиться к назначенному сроку на рейде Дербентском.

В апреле месяце 1806 г. отряд перешел на заграничную сторону, расположился в выгодном месте, при рукаве Стараго Терека и простоял здесь более месяца, ожидая разрешения из С.-Петербурга и доставляя время флотилии и десанту изготовиться.

Свобода от трудов, хорошее время года и невиданное изобилие стерлядей, осетров, шамай и всякой другой прекрасной и вкусной рыбы совершенно раскормило солдат, и больных почти вовсе не было, вопреки изъявляемаго медиками предостережения. Люди беспрестанно купались в реке, рубашками ловили рыбу и запаслись сушеною и вяленою для похода.

Предположение взять Дербент и следовать на Баку было тайною Глазенапа, скрываемою столь тщательно, что кроме Григория Ивановича, о нем знали только переводчик Мещеряков и, может быть, Александр Иванович Кривцов, бывший его адъютант и правитель дел; но им было запрещено об этом говорить.

В исходе мая отряд тронулся. Молва, предшествуя быстрому его движению, распространила известие, что Русские идут к кумыкам или на чеченцев! Но, вскоре, прошли Казикумыкское владение, преданное России, перешли реку Сулак и подошли под дружелюбные Тарки – к городу, расположенному по скату Кавказских гор амфитеатром и, разумеется, в приятном беспорядке. Шамхал сделал отряду парадную встречу с своим войском, простиравшимся до 1000 человек, опрятно одетых, богато вооруженных и на добрых персидских жеребцах.