Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга I, том 1-2

На другой день он посетил наш лагерь. Войска стояли на линейке и караулы отдавали ему честь, как русской службы генералу и владетельной особе. Свита при нем была многочисленная и отборная. С своей стороны, он пригласил к себе на обед весь генералитет, штаб- и обер-офицеров.

Шамхалу отправили почетный караул, и все, кто желал и не был в должности, пустился в город и во дворец. Народ помещался на крышах и говорил дружелюбно свой «салей-малей-кум-баяр-якши». Женщины, вообще пригожия, особыми группами лепились на крышах и очень всматривались в наших и, когда ревнивцы их находились подальше, то русских хвалили, говоря: «Урус-якши».

Строения дворца каменныя и обширныя были окнами обращены в просторные дворы, посреди которых находились бассейны с светлою водою, искусно обделанные камнем.

Палаты эти, отличавшияся большою простотою, состояли не из зал, а из длинных казарм, одна подле другой. Мебели и украшений не находилось никаких, кроме низеньких диванов, покрытых коврами. Столы, соответственно диванам, были также низенькие и их, обремененные пилавом и бараниною, вносили и ставили пред гостями. Кроме того, подавали разныя жаркия из птиц, рыбу, водку и вареное виноградное вино, не совсем вкусное, а отличные фрукты и ягоды услаждали вкус. Потом следовали возлияния ароматических жидкостей и масл. Наши офицеры наелись, напились и навеселе пустились бродить по строениям и дворам. Многие домогались проникнуть на тот двор, где находился гарем, но это, как заповедное место, видеть запрещалось. Отвесная и даже несколько выдавшаяся скала торчала над дворцем и, казалось, хотела его раздавить. Офицерам рассказали, что несколько одалисок слетели оттуда, в мешке, за обнаруженную неверность. В это время у шамхала находилось 12 жен и до 100 наложниц: грузинок, черкешенок, армянок, жидовок и персиянок. Строение гарема было двухэтажное, довольно красивое, с цветисто-раскрашенными галерееми и занимало три стороны двора, посреди котораго находился бассейн, щегольски и изящно обделанный тесаным камнем, с прекрасными сходами к нему и скамейками. Тут красавицы плескались в воде, чистейшей хрусталя, а шамхал украдкою смотрел из окна, лаская свою пресыщенность.

Шамхал, слыша частыя напоминания, что он наш генерал, почувствовал, может быть, уже некоторую обруселость, и желая выразить свою любезность, решился стряхнуть, на этот раз, узы азиатских обычаев, и предложил Григорию Ивановичу, с немногими из офицеров, осмотреть свой гарем. Представляя своих жен, он сообщал посетителям подробности об их достоинствах. Когда его спросили о числе детей, шамхал стал в тупик, зная об этом менее всего. Жены, виденныя нашими офицерами, были не слишком привлекательны, а некоторые даже в летах. Одалиски, – это другое дело!.. Оне были одеты довольно нарядно и стояли длинным строем по галерее с опущенными головами. Шамхал повелительно приказал им снять покрывала, что и исполнено, будто неохотно. Наши увидели ряд красавиц с огненными глазами, стройных и некоторых еще очень молодых. Азиятцы, считая этих дев товаром, не слишком с ними церемонятся. Шамхал пропускал сладкия шуточки на их счет и спрашивал настойчиво Глазенапа, которая из всех наиболее ему нравится, и Григорий Иванович должен был указать на черкешенку, очень хорошенькую.

Вообще угощение, оказанное шамхалом, особенно последнее, осталось в памяти у присутствовавших и служило долго материалом для разговоров и мечтаний в труженической их жизни.

Поход был еще загадкою для всех, да и кто же мог вообразить, что горсть войска шла брать Дербент, – эту необоримую твердыню, врата Персии, которую Петр Великий и граф Валериан Александрович Зубов покоряли с целыми армиями. Однако, отряд двинулся по прямому туда пути; шамхал Тарковский присоединил к нему свое войско.

В Дербенте имели постоянныя известия о всем этом и, по мере приближения русских, оживали угнетенные граждане. Наконец, когда отряд наш был недалеко, пламя бунта вспыхнуло, и хан одному только поспешному бегству обязан был спасением от мести озлобленнаго народа. Постыдно оставил он Дербент, не думая об его защите; но, в минуту отъезда, еще грозил городу ужасным мщением, обещая в скорости возвратиться с новонабранным войском. Граждане, в ту же минуту, отправили к Русскому войску аманатов, предавая себя в совершенное подданство России и прося скорейшей помощи, на случай неожиданнаго возвращения злобнаго хана.

Не зная достоверно о происшедшем в Дербенте, и имея еще в свежей памяти пример вероломства с князем Цициановым, Глазенап не вдруг решился на просьбу аманатов, и отложил бы, может быть, это дело до утра, если бы не вмешался генерал-майор Лихачев, шеф 16-го егерскаго полка. Он, зная дух азиатцев, убедил Григория Ивановича послать небольшой отряд казаков к ожидавшим дербентцам, представляя, что тут всякая медленность не у места, что колебание и нерешительность могут произвести и в самых аманатах недоверчивость к русскому войску, а тем самым затруднить взятие города.

Глазенап согласился на эти доводы, и сам Лихачев— отважный герой, славившийся своею деетельностию, храбростию и дальновидностию, – отправлен был в Дербент, с шестьюстами казаков и 1 трехфунтовым орудием. «Честь – мой бог; я умру, если должно, чтобы я умер, стараясь о пользах своего отечества», – сказал храбрый генерал, прощаясь с окружавшими, вскочил на коня и скрылся в ночной темноте.

Перейдя около 60 верст в одну ночь, на рассвете Лихачев появился под стенами Дербента, к крайнему удивлению жителей, вовсе не ожидавших такой поспешности и едва веривших глазам своим. Не въезжая в город, он остановился и послал некоторых из бывших с ним аманатов объявить бекам и старшинам, что просимая ими помощь готова, и чтобы они вышли к нему.

Жители устремились навстречу своим избавителям. Стечение их беспрерывно увеличивалось, и вскоре все пространство между отрядом и городом покрылось народными толпами, образовавшими как бы живую улицу. Главнейшие из беков и старейшин также поспешили выехать и, поздравив генерала с прибытием, просили покровительства России.

Это происходило 21-го июня. На следующий день прибыл сам Глазенап, со всем отрядом, и был также приветствован радостными кликами народа. Ключи ему поднес столетный старец, бек, участвовавший в поднесение их Петру Великому. 23-го совершено было молебствие и, при пушечном и ружейном громе, пето «Тебе Бога хвалим» и многолетие Государю Императору. Наконец, 24-го, старшины города и знатнейшие из беков приведены к присяге на верноподданство Его Императорскому Величеству.

Никто даже из победителей, – как свидетельствует один из действователей, – не мог себе верить, чтобы все это случилось на самом деле. Знали важность Дербента и слабость своих сил, и потому тем более усердно поздравляли один другаго; а как приятно было смотреть, – продолжает тот же очевидец, – на почтеннаго начальника, незабвеннаго Григория Ивановича, принимавшаго поздравление и общее удивление. Не многим удавалось занять такой оплот на вечныя времена, с целою областию, без потери и одного человека и у народа, на уверения котораго полагаться было невозможно. Это обнаружило ловкость пользоваться обстоятельствами, решительность и зрелое соображение, особенно заслуживавшее внимание, имея перед собою, тогда животрепещущий, пример вероломной Баки. Нелицемерная преданность дербентцев Российскому Престолу оправдана пятидесятилетием. Ни Казимулла, ни Шамиль, восставившие против нас Дагестан и горцев, обитающих против леваго крыла Линии, не могли поколебать верности новых подданных. Это наипрочнейший памятник заслугам Григория Ивановича.

Ших-Али-хан поспешно бежал в город Кубу, к его владению принадлежавший, и за ним последовали не многие из преданных ему лиц. Дербент был чист от подозрительных людей. Алпано-Беку, как достой нейшему из граждан, поручено управление городом, по их обычаям, под личным наблюдением Глазенапа. Войско наше обходилось с жителями дружелюбно и, к отраде несчастных, истерзанных обывателей, воцарились незыблемая тишина и порядок.

Не вдаваясь в описание Дербента, скажем только о том, что свидетельствует о важности заслуги Глазенапа, и что относится к пребыванию нашего отряда в городе.

Дербент, как известно, лежит под 42° 3’ 40» с.ш. и 65° 56’ в.д., в расстоянии около 500 верст от Кизляра и занимает собою узкий проход между Табасаранским хребтом, – одной из отраслей Кавказа, и Каспийским морем. Обойти его горами чрезвычайно затруднительно, а с обозами и тяжелою артиллериею, в то время, было даже невозможно. Табасаранское ущелье почиталось проходимым только для пехоты, основываясь на его проходе отрядом Булгакова, посланнаго графом Зубовым; – но о трудностях, испытанных при этом, тогда еще живо помнили.

Дербент в 1796 году. По рисунку Г. Сергеева

Город стелется по берегу моря узкою полосою с запада на восток, амфитеатром по скату горы. С трех сторон он обнесен высокими и прочными стенами, из которых северная и южная имеют между собою расстояния— в восточном конце 480, в западном 120 сажен, а в длину – до трех верст. Оне продолжаются к востоку на несколько сажен в море, по отмели; в юго-западном же направлении подымаются на крутой утес, возвышающийся на 160 сажен, и соединяются с цитаделью, или замком, называемым «Нарындж-Кале», который, как будто бы, висит над городом и служил местопребыванием ханов. Юго-западная сторона этой цитадели возвышается над стремниною, у подошвы которой течет быстрая речка, и считалась формально недоступною; с прочих сторон она обнесена стенами с башнями.

Вообще стены окружающия Дербент так высоки (до 6 сажен) и сложены из камней столь огромных, что невольно заставляют подумать: какою силою последние добыты, какими средствами передвинуты на место и подняты на высоту? Масса их так крепка, что ядро из осаднаго орудия ударяя – отскакивало, оставляя по себе простое пятно, и можно было отколоть кусок камня только попав несколькими ядрами в одно место. Граф Зубов много громил стены, но бреши не мог сделать.

Над отмелью, по которой стены вдаются в море, в то время, у начала их находилось очень большая глубина. Сверх того, чтобы затруднить с этой стороны доступ в город и отдалиться от выстрелов, не доходя до моря сажен за 120, выстроена стена с обороною, за которою с запада и начинались жилища.

Первоначально войска расположились в нижней части города, но теснота места, сгущенный воздух, вследствие закрытаго от ветров стенами положения города, жар доходивший до 40°, вместе с появлением тарантулов, скорпионов и злой мошки, почти невидимой, но жестоко кусающей, в несколько дней довели отряд до отчаяннаго положения. На людях открылась чесотка и многие были укушены тарантулами. Поэтому отряд перевели за город, к берегу Каспия, в ханский сад. Тень, прекрасный воздух и купанья в море всех оживило. Досталось, однако же, садам Ших-Али-хана и бежавшим его сообщникам.

Ханский дворец и многие другие строения для гарема, придворных и для войск, расположенныя в Нарындж-Кальском замке, истинно недостунном, не имели никакого убранства. Все было увезено. Во дворце поместился Григорий Иванович. Из окон комнат, им занимаемых, были превосходнейшие виды: с огромной высоты замка, господствующей над городом, море, сады, живописныя окрестности открыты на неизмеримое пространство.

Наконец, приводим слова одного из приближенных Григория Ивановича о тогдашнем понятии военной важности завоевания. «В построившем Дербент, кто бы он ни был, – говорит этот участник славнаго подвига, – обнаруживается знакомство с стратегиею тем, что выбран такой пункт, который замыкает путь в Персию; потому что, не взяв крепости, невозможно пройти нигде, кроме по Военно-Грузинской дороге, сделанной нами уже в царствование Императора Александра I-го; но по этой дороге ужасныя горы, а тут равнина по берегу моря. Если стены исправны и вооружены, а гарнизон снабжен боевыми и съестными припасами достаточно, то нет никакой возможности овладеть городом блокадою. Осаду же, хотя какую, Дербент выдержит, потому что, строение все каменное, гореть нечему; а каменистый грунт делает невозможными производить траншейныя работы. Конечно, – прибавляет он, – берутся и не такия крепости, можно взять Гибралтар и Свеаборг; но это другое дело, и под правило не подводится».

Действительно, строение было в то время все из камня и состояло из зданий высоких, с плоскими крышами, залитыми каким-то составом, устойчиво противившимся мокроте и огню. Что жители не боялись пожару, свидетельствовало обыкновение сожигать сор на улицах, вообще узких и кривых. Все домы были на азиатский образец: окнами обращены на дворы, и во внешних стенах редко имели отверстия, кроме дверей. Высота некоторых домов превышала крепостныя стены. Между строениями не находилось красивых и особенно заслуживавших внимания. Торговлю Дербент производил незначительную, но сбор таможенный, от проходивших караванов, доставлял хану довольно хороший доход. Жители были по виду суровы и менее гибки и просвещенны, чем кизил-баши, но одинаково с ними ревнивы. Жен своих они крепко запирали и зорко смотрели. Наши могли встречать женщин только у фонтана, при проходе их в сады, кругом города раскинутые, и на кладбище, куда целыя семейства ходили для поминовения. Если при них не случалось мужчин, то оне откидывали чадры, затрогивали наших своими приветствиями и похвалами. Хотя некоторые ловеласы в отряде и говорили о своих победах, но это подвержено сомнению, и вернее можно сказать, что женщина в Дербенте была предметом недоступным.

Мужчины были повидимому набожные и охотники до духовных бесед с своими ахундами и муллами: часто, в летнюю пору, в таких беседах на улицах, они проводили время до поздняго вечера, сидя большими группами по прилавкам в непроницаемой темноте; ибо южныя ночи, темныя сами по себе, в Дербенте еще темнее от узких улиц, сверху закрытых, в предохранение от солнечнаго зноя. Не смотря на это благочестие, многие из жителей позволяли себе дикое и отвратительное удовлетворение страстей. Лица, промышлявшия развратом, почти явно торговали собою на улицах. Несколько раз, даже русские подвергались опасности сделаться жертвою общаго развращения. Однажды офицеры собрались, большою кампаниею, из лагеря купаться в садовом бассейне, и отправили, вперед, молодаго деньщика с разными принадлежностями. По дороге его остановили человек шесть персиян и уговаривали на преступление, показывая подарки, и когда не удалось его соблазнить, то хотели достигнуть своего намерения угрозами и стращали кинжалами. К счастию, в самую критическую минуту, когда бедный деньщик с трудом уже защищался тазом – единственным оружием, случившимся при нем, показались офицеры. Негодяи опрометью пустились бежать в густоту смежных садов, и хотя были преследованы, но успели скрыться. Другой раз, еще в большей степени, угрожала такая же опасность одному юнкеру, и он только чудом спасся.

Почетные жители и ученые старались заводить знакомство с нашими офицерами, из которых некоторые занимались даже прениями с стариками философами; последним, обыкновенно, предшествовали слуги, важно несшие на головах огромные фолианты истории и стихотворства. Судили много и долго, но результат всего этого покрыт неизвестностию.

Среди такого препровождения времени, наши с нетерпением ожидали появления Каспийской флотилии с десантом, тем более, что подвижной провиантский магазин и фуры опустели. Нижним чинам уменьшили порции сухарей, от 1 % фунта до одного фунта, а на усиление приварка не было средств. Глазенап постигал, что опасно изнурять людей, долженствовавших еще побеждать многие труды, и потому прибегал к крайним мерам. По его распоряжению конфисковали поля ханския и бежавших его сообщников, на которых, к счастию, хлеб уже созрел. Солдаты сами жали, молотили и мололи пшеницу и ячмень. Из смеси обоих сортов муки хлеб выпекался очень хорошо, но не было возможности довести порций до полнаго количества. Изнурение, а потом разныя болезни подкрадывались незаметно.

Наконец, с высоких стен цитадели, караул дал знать, что далеко в море видны несколько парусных судов. Все бросились смотреть, и долго находились между страхом и надеждою.

Однако, действительно, одно за другим, начали появляться суда, и вскоре насчитали их 18. Вслед за тем появились клубы дыма, вылетавшие, в чем нельзя было сомневаться, из жерла орудий, хотя звука не было слышно за отдаленностию. Это был салют русскому Флагу, гордо развевающемуся на главной башне замка, с бомбардирскаго корабля «Гром», находившагося под командою капитана 1-го ранга Веселаго, начальствовавшаго всею флотилиею. Со стен Нарындж-Кале приветствовали дорогих гостей из 36-фунтовой пушки, оставшейся в Дербенте, кажется, еще от времен Петра Великаго. Вскоре фтотилия бросила якорь; но, по мелководию рейда, не ближе 10-ти верст от берега. Сообщение тотчас открыто: прежде всего перевезли провиант, потом войска десанта, и, в заключение, крепостную артиллерию для вооружения цитадели. До 1000 человек тащили наших «матушек» в гору и ставили на приготовленныя места.

Закипела деетельность приготовлений к походу. Все знали, что покорение Дербента было особенно важно и тем, что, передавая в руки наши остатки исполинской стены, загромождавшей проход между горами и морем, что, делая нас обладателями ключей от железных ворот Персии, открывало возможность проникнуть в Баку, и тем оказать помощь войскам, расположенным в Грузии, развлекая внимание Аббас-Мирзы.

Тотчас по взятии Дербента отправлен был в Петербург адъютант Григория Ивановича – Александр Иванович Кривцов (после в отставке генерал-лейтенант) к Государю Императору с донесением о покорении города и для поднесения Его Величеству ключей. Монарх удостоил высокаго своего благоволения некоторых, – например из Нижегородскаго полка полковника Сталя и адъютанта Глазенапа, прапорщика Броневскаго. Сверх того, в Высочайшем приказе по армии от 21-го августа 1806 года тоже повторено. Орденов никому не было пожаловано, а сам покоритель Дербентской твердыни, Григорий Иванович, получил бриллиантовую табакерку и три тысячи рублей ассигнациями в год пенсии, покуда будет оставаться в службе на Кавказе. «Готов побиться, – прибавляет один правдивый участник похода, – что все были довольны и никто не тужил».

Между тем храбрые отрядные генералы вытеснили персиян из Грузии с большим уроном, а Несветаев и Карягин, поразив находившуюся против них часть персидских сил, прижали неприятеля к горам Дагестана близ города Кубы, где персияне, ограбив жителей и изнурив кавалерию, побоялись встретиться с Глазенапом, несравненно их слабейшим, и бежали в Персию. Города Куба и Баку, устрашенные успехами нашего оружия, прислали своих депутатов с предложением о сдаче и моля о помиловании.

Среди этих блестящих успехов, назначен главнокомандующим на Кавказе генерал-фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович, а командующим войсками на Кавказской линии – генерал от инфантерии Сергей Алексеевич Булгаков. Новый главнокомандовавший поспешил отдать повеление, чтобы отряд из-под Дербента не трогался до прибытия Булгакова, который должен был принять от Григория Ивановича команду. В войске выразилось общее непритворное сожаление, что оно теряло достойнаго, любимаго и покрывавшаго себя важными заслугами старца, остававшагося только при 200 человек своих Нижегородских драгунов. Надобно знать, что граф Гудович не любил Глазенапа, по каким-то частным отношениям, еще со времен Задунайскаго и Потемкина. Почтенный Григорий Иванович был непоколебим в исполнении своего долга и утешался тем, что план его завоеваний утвержден, хотя и не самому ему суждено привести его в исполнение. Наконец и Булгаков приехал, привезя с собою сына фельдмаршала, генерал-майора Кирилла Ивановича. Отряд выступил по дороге к Кубе, оставя в Дербенте надежный гарнизон. Неприятель нигде не показывался, хотя наши проходили леса, занимавшие пространство верст в 60. Это истинный сад, рукою Божиею насажденный. Огромныя шелковицы и грецкой орешник, груши, сливы и другие плодовитыя деревья, увитыя виноградником и обремененныя вкусными плодами, представляли обильное угощение нашему войску, утомленному зноем. Знаменитую реку Самур, имеющую крутые берега, чрезвычайно быстрое течение и чрез которую, весною и летом, когда вода на прибыли, с трудом можно переправиться, – одним словом стоющею ворот Персии, – отряд перешел вброд по убылой осенней воде, т. е. в удобное время; но и тут солдат отрывало от перетянутаго каната и валило с ног лошадей.

Приблизясь к Кубе, сентября 25-го в сумерки, войска остановились, не переходя речку, протекающую у города, в жидовской деревне, которую дограбливал Ших-Али-Хан, а за ним казаки. Жиды везде одинаковы. Они производили гвалт точно на тот же лад, как в каком нибудь польском местечке. Но как эта вечерняя серенада не понравилась начальникам отряда, то были посланы войска выбить грабителей, что скоро исполнено, и отряд провел спокойную ночь. По утру перейдя речку, стали у Кубы, – города тогда небольшаго, обнесеннаго глиняною стеною. Жители разбежались. Незадолго до нашего прихода Шах-Заде, с войском из 35,000 человек, пировал в Кубе с Ших-Али-Ханом; но устрашась преувеличенных слухов о нашей сухопутной и морской силе, он не решился на бой и отступил, оставив хана, укрывшагося в горах. В городе не только не найдено никаких продовольственных припасов, но не было и травы, а конница Шах-Заде съела даже все плетни; наши лошади околевали с голоду на привязи.

Жители были в полном сочувствии с дербентцами относительно своего хана. Ших-Али, будучи в непрерывной горячке от кизлярской водки, которую придворные льстецы подносили ему в изобилии, постоянно вел себя отвратительно неистово, раздражая постепенно лучших граждан. Благонамеренные и истинно хану преданные люди, которые могли ему служить верно и давать благие советы, происками негодяев были отдалены или умерщвлены, и Ших-Али погряз невозвратно в пучину зол. При таком расположении духа кубинцы, видя у себя хана, поддерживаемаго только несколькими кровожадными клеветниками, получив приказание оставить город и со всем имуществом убраться в лес и близлежащия горы, повиновались этому до прибытия наших войск. Но когда сообразили, как наши дружелюбно обходились с дербентцами, как хорошо устроено их положение и притом получив сведение, что хан, под предлогом умышляемой ими измены, собирается сделать на них нападение и ограбить, то прислали просить генерала Булгакова поспешить доставить им защиту и возможность возвратиться в свои дома. Отряд тотчас встрепенулся и, вслед за проводниками, беглым шагом пустился в горы.

Семейства кубинския въючили на ишаков и арбы детей и свои пожитки, распрятанныя в разных трущобах, и встретили наших с хлебом и плодами, уничиженно кланяясь, будучи не совсем чужды страха. Их успокоили и выпроводили в город. Нападения от неприятеля не было, и войска двинулись обратно. Город наполнился жителями; ему дали гарнизон и выступили к Баке.

Море отдалено от Кубы на значительное пространство. В Баку вело две дороги: одна по горам, трудная для обозов, другая степью. Булгаков избрал последнюю. По ней иловатый грунт в мокрую пору непроходим. Ни леса, ни кустарника не находится, и бурьян служил отряду дровами. Кое-где виднелись запустелыя деревни. Сарачинское пшено было уже убрано, а обыкновение напускать воду на пашни, по иловатому грунту, делало их недоступными, потому что можно было формально утонуть. Дорога, оставленная между полями, была узка и чрез канавки не везде находились мосты. Постоянно было много хлопот с артиллериею и обозами, тем более, что лошадей сильно изнурила бескормица. Изредко находили кучи обмолоченнаго проса и набирали его для людей и лошадей. Солдаты толкли зерно, сделав в земле яму, просеевали в руках и варили кашу. Находили также в ямах разные фрукты и овощи, и мигом все съедали. Хозяев даже и не благодарили, и они украдкою, из за гор, с кислыми минами, посматривали на такое распоряжение их запасами. После нескольких трудных переходов, отряд снова приблизился к Каспию, влажным своим дыханием прохладившему уставших людей. Купанье их оживило. К морю прилегают высокия горы Биш-Бармак или пять пальцев; один из них уродливо торчит на суше, а четыре высунулись из хляби морской, как страшилища для мореходцев. На горном пальце, старшим братом называемом, наши осматривали крепость, сооруженную Петром Великим, и дорогу к ней, сделанную также по повелению бессмертнаго Монарха. Все дивились, как деды чудо-богатыри могли туда забраться. Эта крепость оказалась оставленною, и Булгаков также не счел нужным ее занимать.

Продовольствие отряда продолжало быть скудным; особенно страдали от недостатка его лошади: оне ложились и отказывались идти, так что, при малейшем возвышении или грязи, люди тащили на себе обозы. Однако же, наконец, находились уже в одном переходе от цели. Тогда отправлен был легкий отряд для рекогносцировки. Крепость, по его донесениям, казалась в грозном виде; в ней все, что было на ногах, вооружилось. Но сам Гуссейн-Кули-Хан, предчувствуя неотразимую беду, решился бежать с своим двором и главными сановниками, особенно когда завидел русскую флотилию, приближавшуюся к городу. К несчастию, суда наши, от бури, едва все не потерпели крушение и были разъединены. Первый подошел к Бакинскому заливу бомбардирский корабль «Гром», растерявший свои гребныя суда. Ночью, под самым его бортом, проплыл хан на киржимах, спасаясь из города, и не было возможности этому воспрепятствовать. Вслед за тем, жители решили сдаться на милосердие победителей, клянясь, что убийцею князя Цицианова был один хан с его клевретами, которых уже нет в городе.

Ночью 2-го октября отряд приблизился к стенам Баку. Крепостная артиллерия гремела в честь Русских, и кругом, вместо иллюминаций, горели ярко подсветы, – зажженные лоскутья, обмокнутые в нефть. На другой день поутру весь народ, предварительно обезоруженный войсками, занявшими караулы в городе, явился пред нашим строем, предшествуемый армянским духовенством, в полном облачении, с крестами, св. иконами и хоругвями. Персияне находились в таком страхе, как бы к смерти приговоренные. Старейшины поднесли Булгакову ключи, и народ, по своей вере, присягал пред батареею на верноподданничество Государю Императору.

Вид Бакинской крепости. XVIII век

Производили по городу розыски о злоумышленниках, но, кажется, все остались правы. В ханском дворце, который очистили для Булгакова, обратили внимание наших офицеров историческия картины персидских войн, писанныя весьма искусно на стенах масляными красками и раззолоченныя. Их для победителя откололи от стен длинными долотами, и некоторые даже, к удивлению, не попортились. Вообще этот дом выказывал богатство: двери и рамы краснаго и чинароваго дерева, много дорогих ковров, шелковых материй и даже, против азиатскаго обыкновения, находились зеркала. Видно было, что хан очень не торопился выездом. Всему этому добру досталось порядком, и наши так подчистили, что ничего не осталось.

Караван-сараи были наполнены разными товарами: персидскими, индийскими и даже русскими шелковыми материями; бурметы, терма-лама, ковры высокой работы и ценности, бирюза, жемчуг и разные цветные камни, золотыя и серебряныя изделия находились в них в изобилии. Персияне бросились на наше серебро, с обманом обменивая его на свои абазы, весьма легковесные и низкой пробы, и принялись из наших рублей перечеканивать свою мелкую монету; но это скоро воспретили.

Торговля бакинцев с внутренними областями Персии, Индиею и Россиею, в Астрахани и Кизляре, была значительна. В заливе постоянно видны были киржимы, перевозившие товары.

Купечество персидское и армянское – последнее в особенности – показалось нашим очень ловким, гибким, придерживавшимся правилам мошенничества, и в плутовстве далеко образованнее дербентцев. Купцы и граждане всем генералам подвели персидских жеребцов. Один только Григорий Иванович не принял, по вкорененной привычке не брать ничего чужаго. Это правило переходило у него даже за педантство: много или мало, ему было все равно. С привычкою такою, казалось, родился этот беспримерный человек и с нею он и умер, беден, как солдат, но с чистою совестью.

Положение Баку оказалось и невыгодным, и некрасивым: место плоское, воды хорошей не было вовсе. В городском водохранилище собиралась вода или дождевая, или проведенная издали трубами; но солонцеватый грунт и подпруживание с моря делали ее неприятнаго вкуса. Садов кругом находилось множество; в них виноград различных родов и превосходнаго вкуса, груши, винныя ягоды, шелковицы, персики и многие другие плоды – в изобилии, а каштанов было более, нежели ныне у нас картофеля. Овощи и зелень в огородах произрастали роскошно. Не смотря на неблагодарность почвы, хлеб, при помощи поливки полей, родился хорошо; но трав и леса в окружности, может быть, верст на 50, не было вовсе. Вместо сена употребляли мякину и солому, да какую-то сееную крупную траву, продававшуюся вениками. Дрова привозились не в большом количестве, и они продавались высокою ценою. Для отряда за три коротеньких полена платили по гривеннику. Промысел Божий, отнимая одно, по благодати своей, вознаграждает человека другим. В окрестностях города большое изобилие нефти: она служит отоплением и освещением. Отряд хотя в ней и прокоптился, но употреблял ее с удобством на кухнях и в пекарнях. Однако, и это топливо вскоре было прекращено. Начальство рассудило, что выгоднее отдать нефтяные колодцы на откуп армянам за 60,000 рублей в год!!! Солдаты же, стоя в лагере на морском берегу, октябрь и ноябрь, подверженные холоду и сырости, принуждены были ходить верст за 10 собирать бурьян и отапливаться им; но он, будучи мокр от сырой погоды, не горел, и, случалось, что одни хлебы сажали по три раза в печь и все не допекали. К этому дурная вода произвела болезни и, в особенности, кровавый понос, от котораго люди умирали на ходу. Наконец, на наших напала вошь, которую огребали горстями из лазаретных карет. Солдаты жарились в искусственных банях, которые устроивали весьма просто: вырыв яму, накладывали в нее каменьев, разгорячали их несчастным бурьяном, закрывали (по неимению палаток) размоченными провиантскими кулями[13 - Известно, что русской человек не может обойтись без бани, и потому на Кавказе, в экспедиции, если один или два дни есть свободные от похода, то солдатики устроивают бани следующим образом: вырывают яму и складывают комелек из камня. За неимением дров, нагревают его бурьяном, кизяком и т. п. Когда он достаточно нагреется, ставят сверху двойную солдатскую палатку, и снизу укладывают дерном, а чтобы пар не выходил, палатку снаружи обливают водой. На камелек поддают пар, и пар этот чистый, легкий. Советую в подобной бане попариться.], и поддавая водою на камни, преизрядно холились. За нефть, на которую бросались как голодные волки на стадо, происходили беспорядки и наказания. Несытые солдаты, толковавшие о родимой говядинке, с которою давно не видались, употребляли преостроумные способы достать скотину от жителей, или из своего подвижнаго магазина, так чтобы и след, что называется, простыл. Зима застала отряд в летнем платье. Изнурение и болезнь, следствие всего этого, унесли в преждевременную могилу много людей.

Григорий Иванович, зная дух азиятцев, у которых «куй железо, пока горячо», еще из Дербента засылал в Эривань проведать о тамошних обстоятельствах. Когда же так счастливо овладели крепостями Дербентом, Кубою и Баку, следственно и вообще Дагестаном, то он предлагал итти из Баку на Эривань, ручаясь в успехе, который, по всем вероятиям, действительно был несомненен; но фельдмаршал предоставил эту честь лично себе, а отряду предписал возвратиться на линию, в свои квартиры. Какими печальными последствиями сопровождался поход графа Гудовича и его приступы к Эривани, совершенно неудавшиеся, довольно известно, и мы об этом будем говорить в другом месте.

Обратное движение отряда Булгакова происходило по прежней дороге, где по снегу, где по грязи. Погода стояла холодная; люди одели все, что имели при себе, т. е. рубахи, сколько у кого было, одну на другую, мундир, шинель, и при всем том, без прибавления скажем, видны были голые локти. На ночлегах первым делом считали рыть яму, вроде могилы. В ней разводили огонь, варили кашицу; поужинав, гасили угли, выметали и ложились в теплое логовище спать, и – по словам участника похода – как спалось приятно и тепло! Нужда всему научит! Мы сейчас говорили об искусственных банях, теперь скажем, как на стоянках пекли хлеб. Опытные копачи, рассмотрев грунт, в каком случалось под рукою яру, вкапывались горизонтально на сажень, и это образовало печь, с природным сводом и подом. При ней рыли яму полушаром, уколачивали колушками и покрывали рогожками, умазанными клейстером из муки. Это составляло квашню. Из сухарей делали дрожжи, месили хлеб, и он выходил недурен. В этих же квашнях, по напечении хлебов, в то время, когда сушили сухари, заводили даже добрый квас. Чудо русский солдат! На все ума-разума хватит. Его мочит и корчит, а он себе песенки попевает, острит и балагурит.

К счастию, по пути отряда, в некоторых местах находились магазины, а в Дербенте, на ханских лугах, накошенное вовремя сено. Это поддерживало людей и лошадей, но при всем том больных было много, и, к сожалению, открылись побеги. Из Дербента еще попробовали бежать трое солдат. Начальство, предчувствовав, что если им это удастся, то такому примеру последуют многие. За большия деньги, чрез лазутчиков, достали беглецов, и немилосердно прогнали сквозь строй, объявя гласно, что и другим, которые решатся изменить присяге, то же будет. После этого, как рукою сняло: побеги совершенно прекратились. Кроме того, пользуясь походом, до 150 человек выбежало к отряду и выкуплено пленных, а может быть и беглых в давния времена. Но, на обратном пути, эти мнимые пленники, узнав, что им, по приходе в наши границы, назначен разбор, вероятно, опасаясь его, не только все бежали, но подговорили и некоторых из отряда; остался только один старик с женою.

Вообще об обратном движении на линию особеннаго ничего сказать не можем: шли так беспечно, как по России. О неприятеле нигде не было и слуха. Персидския войска, предводительствуемыя Шах-Задою и сераскиром тавризским, покушались было проникнуть в Дагестан и поддержать тамошних ханов; но храбрые генералы Несветаев и Карягин, с войсками из Грузии, перерезали им путь и задали такого трезвону, что они едва унесли ноги. Зима того края, конечно, не может идти в сравнении с нашею; но случались, однако, стужи, хотя на короткое время, – что, в летнем платье и еще без дров, делало положение отряда не весьма ловким.