Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

После этого он сказал им:

– Усладите мое сердце и покушайте моего угощения; клянусь Аллахом, что лишь только я увидал тебя, как сердце мое рванулось к тебе, и я пошел вслед за тобой, совершенно потеряв голову.

– Клянусь Аллахом, – отвечал Аджиб, – ты, вероятно, в самом деле любишь меня, и мы с тобой вместе ели, но все-таки если ты пойдешь вслед за нами и будешь позорить нас, то мы не станем есть у тебя. Поклянись нам, что ты не пойдешь за нами следом. Иначе мы к тебе больше не придем, хотя останемся здесь, в городе, целую неделю, так как дедушка мой будет покупать подарки для султана.

– Обязуюсь, – отвечал Бедр-Эд-Дин, – исполнить ваше желание.

Евнух и Аджиб вошли в лавку, и Бедр-Эд-Дин поставил перед ними соусники с яблочными вареньем.

– Садись есть с нами, – сказал ему Аджиб, – и да развеет Аллах наше горе.

Бедр-Эд-Дин был в восторге и угощался с ними, не спуская глаз с юноши, так как и сердце его и ум были заняты только им одним. Заметив это, Аджиб сказал ему:

– Ты точно влюблен в меня? Довольно! Перестань смотреть на меня.

Бедр-Эд-Дин извинился и стал предлагать лакомые кусочки Аджибу и евнуху. После этого он полил воды им на руки, снял с плеча своего шелковое полотенце и вытер их им. Затем обрызгал их розовой водой из бутылки, стоявшей у него в лавке, и, выйдя, вернулся с двумя чашками шербета, приготовленного с розовой водой и мускусом. Поставив шербет перед ними, сказал:

– Довершите ваши милости.

Аджиб, взяв одну чашку, выпил, а другую Гассан подал евнуху; и оба напились так, что желудки их были совершенно полны, – они насытились более обыкновения.

После этого они поспешили вернуться к себе в палатки, и Аджиб пошел к своей бабушке, матери своего отца Гассана Бедр-Эд-Дина. Она поцеловала его и спросила:

– Где же ты был?

– В городе, – отвечал он.

Она встала и принесла соусник с яблочным вареньем, которое случайно было недостаточно сладко, и сказала внуку:

– Садись со своим господином.

«Клянусь Аллахом, – подумал евнух, – мы есть больше не можем».

Но он все-таки сел, как сел и Аджиб. Хотя мальчик был сыт по горло, но все-таки взял кусочки хлеба и стал макать в варенье, и принялся есть. На сытый желудок варенье показалось ему очень невкусным, и он сказал:

– Какое противное варенье!

– Как, дитя мое, – возразила бабушка, – ты находишь стряпню мою невкусной? Ведь это варила я сама, и за исключением твоего отца Гассана Бедр-Эд-Дина никто не умеет варить его так, как я.

– Клянусь Аллахом, госпожа моя, – возразил Аджиб, – это варенье вовсе не хорошо сварено: мы только что видели в городе пирожника, у которого сварено такое варенье, что от одного запаха возбуждается желание поесть его; твое же варенье в сравнении с тем ничего не стоит.

Бабушка его, услыхав это, пришла в страшную ярость и, повернувшись к евнуху, сказала ему:

– Горе тебе! Ты совратил моего ребенка! Ты водил его в лавку пирожника!

Евнух испугался и стал отрицать, говоря:

– Мы не входили в лавку, а только проходили мимо.

– Клянусь Аллахом, – сказал Аджиб, – мы вошли и поели, и то, что мы ели, было гораздо вкуснее твоего варенья.

Услыхав это, бабушка встала и пошла высказать брату своего мужа жалобу на евнуха. Раб был призван к визирю, который сказал ему:

– Зачем ты водил ребенка нашего в лавку пирожника?

Испуганный евнух снова сказал:

– Мы не входили.

– Нет, входили, – сказал Аджиб, – и ели яблочное варенье до тех пор, пока не насытились, и пирожник дал нам пить шербета со льдом и с сахаром.

Визирь еще более рассердился на евнуха и снова спросил его, но тот опять стал отрицать.

– Если ты говоришь правду, – сказал тогда визирь, – то садись передо мною и ешь.

Евнух подошел и хотел приняться есть, но не мог и, положив взятый им кусок, сказал:

– О господин мой, я сыт еще со вчерашнего дня.

Визирь понял, что евнух был в пирожной лавке, и тотчас стал наносить ему удары. Раб кричал и просил пощадить его, но все-таки говорил, что у пирожника не был и что сыт со вчерашнего дня. Визирь, прекратив наказание, сказал ему:

– Ну, говори правду!

– Ну, так вот что, – сказал, наконец, евнух: – мы действительно ходили в пирожную лавку. В то время пирожник только что сварил яблочное варенье и угостил нас им, и клянусь Аллахом, я никогда в жизни не едал ничего подобного, или, лучше сказать, я никогда не видал более противного варенья, как то, что теперь нам подали.

Мать Бедр-Эд-Дина страшно рассердилась и сказала:

– Сходи к пирожнику, принеси нам от него соусники варенья и подай его твоему хозяину, для того чтобы он решил, которое из двух вкуснее.

– Хорошо, – отвечал евнух, и, взяв от него соусники и полчервонца, он направился к пирожнику и сказал ему: – В палатке моего господина вышел спор из-за твоего варенья и того, что сварили дома; и потому дай нам на эти полчервонца твоего самого лучшего варенья, тем более что меня уже из-за тебя побили.

– Клянусь Аллахом, – смеясь, отвечал Бедр-Эд-Дин, – никто лучше меня и моей матери не варит этого варенья, а она далеко отсюда.

Он наложил полный соусник и подправил варенье мускусом и розовой водой. Евнух поспешно понес его домой, и мать Гассана, взяв его и попробовав, тотчас же угадала, кто варил это чудное варенье, и, громко крикнув, упала в обморок. Это происшествие поразило визиря. Бесчувственную мать Гассана опрыснули розовой водой, и она, придя в себя, сказала:

– Если сын мой находится еще на этом свете, то только он мог сварить подобное варенье. Это сын мой Гассан Бедр-Эд-Дин, я не сомневаюсь. Так варить никто не умеет, кроме его и меня, а его выучила этому я!

Визирь, услыхав эти слова, страшно обрадовался.

– О, как жажду я найти сына моего брата! – вскричал он. – Неужели судьба, наконец, соединит нас? В этом случае я уповаю только на одного Бога, да прославится имя Его!

Он тотчас же встал и, позвав свою мужскую прислугу, сказал:

– Двадцать человек из вас должны тотчас же отправиться в лавку пирожника и разрушить ее, а самому пирожнику связать назад руки его чалмой и силой привести его сюда, но не причиняя ему ни малейшего вреда.

– Хорошо, – отвечали они.

Визирь тотчас же поехал во дворец наместника Дамаска и, представившись ему, показал письмо султана. Начальник, поцеловав грамоты и приложив их ко лбу, спросил: