Дело всей жизни…

Не разгоркайте моего батюшки! <1,471>;
Положи меня ув ограде,
Обсади меня стрелицами,
Обвешай меня наметками,
Обсей меня василечками! <1,176>;
Загадаю загадку неотгадливую <1,162>;
Я из той золы попел сеяла,
Попел сеяла, зелье делала <1,137>

В списке индивидуальных слов оказались и собственно фольклорные наименования, например: кветить ‘Фольк. Украшать (цветами)’ [СРНГ: 13: 166], лиходейница ‘Фольк. Лиходейка’ [СРНГ: 17: 78], морянин ‘Фольк. Человек, живущий за морем’ [СРНГ: 18: 282], ракитый ‘Фольк. Ракитовый’ [СРНГ: 34: 89]: Она золотом шила, А серебром она кветила <1,455>; Его ручечки возле кучечки, А головка его в ракитом кусте…<1,370>. Ряд уникальных фольклорных лексем представлен диминутивными образованиями: колечушко ‘Фольк. Уменьш. – ласк. Колечко’ [СРНГ: 14: 133]; отростушек ‘Фольк. Отросточек, веточка’ [СРНГ: 24: 301], а также специфическими для народной песни словами с приставкой раз-/рас-: разбесчастный ‘Фольк. Очень несчастный’ [СРНГ: 33: 260], разгуляньице ‘Фольк. Ласк. Шумное веселье, разгулье, гулянка’ [СРНГ: 33: 318]: Отъезжает казаченька на разгуляньице, Покидает Марусеньку на гореваньице <1,272>.

Диалектные и фольклорные лексемы используются и для образования уникальных композитов, например: большой-набольший (набольший ‘старший по положению, главный’ [СРНГ: 19: 127]); воскрикнуть-взгаркнуть (взгаркнуть ‘громко, изо всех сил вскрикивать; окликать, звать кого-либо’ [СРНГ: 4: 254]); здучать-грючать (здучать ‘стучать’ [СРНГ: 11: 238]; грючать ‘Фольк. То же, что грюкать’, грюкать ‘стучать, греметь, брякать’ [СРНГ: 7: 181]).

Увыймает девушку большой-набольший <1,215>;
Он воскрикнет-взгаркнет громким голосом <1,343>;
А что то у поле да здучит-грючит? <1,370>.

Отметим, что значительная часть индивидуальных наименований – низкочастотные или единичные лексемы, составляющие периферию словника. Однако для выявления внутрижанрового своеобразия лирических песен интересно сопоставить и ядерную часть словаря. Для этого воспользуемся методикой аппликации (мысленного наложения) частотных словарей и, прежде всего, их верхушечной части. Сравнение наиболее употребительных знаменательных лексем (30 слов) показало большое число соответствий. Так, в обоих списках оказались существительные, называющие типичных персонажей лирической песни (молодец, девушка, девка, жена, матушка) и значимые части тела (рука), наименования животных (конь) и слова, обозначающие локус (поле, двор). Группа совпадающих высокочастотных слов также представлена оценочными прилагательными милый, молодой, красный, белый, глаголами быть, пойти и числительным три. Несмотря на наличие соответствующих лексем, свидетельствующих о единстве жанра, наблюдаются и различия, обусловленные внутрижанровыми приоритетами. Специфику низших эпических песен определяют наименования по родству (сын, брат, сестра), названия артефактных локусов (терем, шатер) и отрезков времени (год), в то время как в семейных и любовных песнях чаще употребляются существительные батюшка, муж, друг, голова, сад, улица.

Высокая частотность слов брат и сестра объясняется тем, что в песнях балладного типа часто описываются непростые отношения между братом и сестрой: с одной стороны, это близкие родственники, заботящиеся друг о друге, с другой – конфликтующие стороны, пытающиеся разными способами избавиться от опеки:

А родна сестра приедет, – она наплачется <1,343>;
Ох, брат сестру двору кличет,
Загубить хочет…<1,176>;
Сустрела брата середи двора,
Налила чару зелена вина
Зелье лютое всколыхалося <1,137>.

Обратим внимание и на высокую частотность существительного шатер, характерного, прежде всего, для жанра былин. Отметим, что в текстах первого тома также зафиксированы диминутивные наименования шатерец и шатерок: А в первом шатерку, Там сидела Матренушка… А в другом шатерцу, Там сидела Людмилушка <1,455>.

Весьма показательны для словарей и высокочастотные прилагательные: родной – низшие эпические песни; старый, широкий, зеленый – семейные и любовные. Значимыми для песен балладного типа оказались числительное один и наречие там. Выявлены несоответствия и среди глаголов. Если в семейных и любовных песнях в группу ядерных попали слова стоять, гулять, любить, то в низших эпических песнях особая роль отводится глаголу плакать, что, безусловно, обусловлено их драматической сюжетной линией:

Она плачет, голосит, убивается,
Горючей слезой заливается <1,204>;
Плачет, плачет девушка, что река льется <1,215>.

Таким образом, сравнение частотных словарей способствует выявлению внутрижанровых различий, а сопоставление доминантных лексем становится показательным, т.к. ядерные слова «называют главные элементы соответствующей разновидности культурно- языковой картины мира и указывают на основные тематические составляющие большинства текстов определенного жанра» [Никитина 1999: 20].

Перспективным для решения поставленной задачи может стать и аппликация отдельных словарных статей конкорданса, куда включены все контексты с паспортизацией. Например, сравнение словарных статей Зеленый позволяет говорить о более разнообразной сочетаемости указанного прилагательного в семейных и любовных песнях, где, наряду с общими конструкциями зеленый сад, зеленый луг/лужок и устойчивым сочетанием зеленое вино, отмечены и другие атрибутивные пары, в которых главным словом оказалось не только наименование растения или пространства, занятого растительностью (груша, дуб, дубровушка, калина, лес, липа, мурава, осина, раздолье, ракита, сосна, трава, улица, ягода), но и артефакт (камка, кафтан, кувшин, мост). А сопоставление словарных статей Красный подтверждает употребление общефольклорного атрибутивного сочетания красная девушка/девица/девка и свидетельствует об использовании специфических конструкций, например: красный поезд ‘веселый, княжий, свадебный поезд’ [Даль: 2: 187] в песнях балладного типа и красная лавка ‘под окнами на улицу, под красным окном’ [Даль: 2: 187] в семейных песнях:

Поехал мой батюшка за красным поездом <1,295>;
Мы сидим с мужем лавкою,
Мы лавкою красною <3,3>.

Итак, лексикографические материалы, позволяющие использовать разные методики (аппликация словников, частотных словарей и словарных статей), оказываются полезными для выявления внутрижанрового своеобразия языкового материала, поскольку свидетельствуют о наличии общих и индивидуальных наименований, о степени употребительности лексем и их количественном соотношении, а также о специфике семантической структуры слов и их синтагматических и парадигматических связей.

    © Бобунова М. А., 2009.

Список литературы

1. Бобунова М. А. Конкорданс русской народной песни / М. А. Бобунова, А. Т. Хроленко. – Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та. – Т. 1: Песни Курской губернии. – 2007. – 258 с.

2. Великорусские народные песни: в 7 т. / изд. проф. А. И. Соболевским. – СПб: Гос. типография, 1895–1902. – Т. 1–6. (Соб.)

3. Даль – Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. / В. И. Даль. – М.: Рус. яз, 2000. – Т. 1–4.

4. Никитина С. Е. Культурно-языковая картина мира в тезаурусном описании (на материале фольклорных и научных текстов): дис. в виде научного доклада … докт. филол. наук / С. Е. Никитина. – М., 1999. – 54 с.

5. Оссовецкий И. А. О языке русского традиционного фольклора / И. А. Оссовецкий // Вопросы языкознания. – 1975. – № 5. – С. 66–77.

6. СРНГ – Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф. П. Филин (вып. 1–23), Ф. П. Сороколетов (вып. 24–40). – М.; Л.; СПб: Наука, 1965–2007. – Вып. 1–40.

ОСОБЕННОСТИ КОМПОЗИЦИОННО- РЕЧЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ТЕКСТА РУССКОЙ ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ С ПОЗИЦИЙ СТРУКТУРНО-СЕМИОТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

(на примере функционирования композиционно-речевых форм в прямой речи персонажей)

    О. В. Волощенко (Москва)

Последняя треть XX в. ознаменовалась в науке актуализацией взгляда на фольклор как на аккумулятор и транслятор культурной информации, форму выражения самосознания народа (Б. Н. Путилов, Н. И. Толстой, К. В. Чистов). В этой связи устнопоэтические тексты представляют интерес как источник культурологической информации, одна из форм репрезентации традиционной народной культуры, ее моделирующая система, за которой закреплена функция «утверждения, пропаганды и распространения освященных и предписываемых традицией принципов общественного жизнеустройства»[16 - Жизнь патриархального общества характеризовалась включенностью в циклическую систему природных и производственных процессов, что определило выбор стабильной составляющей повторяющихся циклов в качестве эталона [Артеменко, 2003: 95] и выразилось в ориентации представителей социума на константные, воспроизводимые элементы циклов как на основу жизнедеятельности и жизнеустройства социума, т.е. на традицию. Традиция – с ее ориентированностью на стабильное как на самое важное – явилась формой фиксации социально-исторического опыта патриархального общества [Толстой, 1995: 111]. Это сделало ее основой жизнеустройства и жизнедеятельности указанного общества, механизмом регулирования поведения его членов и критерием их жизненных приоритетов.] [Артеменко, 2006: 20]. Если содержание традиции пропагандировалось и утверждалось средствами «событийной и сюжетно-образной систем» фольклора, то ее структура (обобщенное, типизированное концептуальное ядро-инвариант – его вариативная реализация в деятельности и поведении членов социума) получила отражение на уровне формальной организации устнопоэтического материала, будучи в «перекодированном виде» воплощена здесь «в базовых принципах и правилах организации фольклорно-творческого процесса» [Артеменко, 2006: 17]. В фольклорных текстах это нашло отражение в типовом употреблении его структурных элементов, композиционно-речевых форм[17 - В работах И. Р. Гальперина обозначенный подход к анализу композиции художественного произведения получил название контекстно-вариативного членения текста. Он предполагает разные формы изложения информации, а именно: повествование, описание, рассуждение, характерные для монологического типа речи, вопрос и побуждение – для диалога [Гальперин, 1982: 52].] (КРФ): за каждой КРФ закреплена определенная типовая функция в развитии сюжета. Докажем это положение на примере анализа функционирования КРФ в речи персонажей волшебной сказки.

В прямой речи персонажей доминирующую позицию по сравнению с другими КРФ занимает побуждение. Именно оно является своеобразным вектором, «пружиной» развития сюжета, продвижение которого осуществляется за счет того, что одни персонажи своими приказами, советами, сообщениями, обещаниями побуждают (прямо или косвенно) других персонажей к выполнению определенных действий, поэтому прямая речь действующих лиц в большинстве своем имеет побудительный характер: «Не пойду, – говорит царю, – за тебя замуж, пока не велишь ты стрельцу-молодцу в горячей воде искупаться». Царь приказал налить чугунный котел воды, вскипятить как можно горячей да в тот кипяток стрельца бросить». [Афанасьев, № 169].

Ключевая роль КРФ побуждения в развитии сказочного сюжета и ее функциональное доминирование над другими КРФ в языковом плане отражается в появлении стереотипной текстовой структуры сказки, которая предстает как последовательность однотипных циклов: [(прямая речь (ПР) – КРФ побуждения)

? (реализация побуждения средствами КРФ повествования сказочника)

] ? [(ПР – КРФ побуждения)

? (реализация побуждения средствами КРФ повествования сказочника)

] ? … [(ПР – КРФ побуждения)

? (реализация побуждения средствами КРФ повествования сказочника)

] и т.д.

Таким образом, семантическое и грамматическое доминирование в нарративе КРФ побуждения (побуждение является ведущей речевой формой в прямой речи героев) определяет организацию сказочного в виде стереотипной последовательности двухфазовых однотипных циклов [(прямая речь (ПР) – КРФ побуждения)

? (реализация побуждения средствами КРФ повествования сказочника)

] и т.д., где доминирующей является первая фаза цикла, репрезентируемая посредством КРФ побуждения.

Специфика функционирования КРФ повествования в прямой речи персонажей заключается в том, что оно здесь всегда (эксплицитно или имплицитно) подчинено побуждению. Это проявляется в том, что повествование всегда «работает» в рамках направленности на побуждение, в одних случаях сочетаясь с ним (эксплицитная подчиненность), в других – употребляясь самостоятельно (имплицитная подчиненность). Основное назначение повествования в речи персонажей – быть содержательной базой побуждения, обосновать его: «Говорит Ивану его добрый конь: «Подождем до вечера! Как только стемнеет – оборочусь я сизокрылым орлом и перенесусь с тобой через стену. В то время прекрасная королевна будет спать на своей мягкой постели: ты войди к ней в спальню, возьми ее потихоньку на руки и неси смело». [Афанасьев, № 185].

КРФ рассуждения в прямой речи персонажей сказки также подчинено КРФ побуждения: рассуждения входят в состав функциональных групп, где побудительные высказывания формулируются на основе свернутых умозаключений-энтимем: «Мои дети уехали: выдана у меня дочь за Ворона Вороневича Семигородевича … Не езди, милой сын, оне непременно кончены, и тебе кончит». [Зеленин, № 27]. В синтаксическом отношении побуждение выносится на первый план и оформляется в виде части сложного предложения (простого побудительного предложения (языковая репрезентация побуждения)), центром которого является глагол (или цепочка глаголов) в императиве: «Не езди, милой сын <…>». Далее следует повествовательное предложение, которое является языковой репрезентацией умозаключения-энтимемы (большой посылки, малой посылки или вывода): «и тебе кончит».

[1. Ворон Вороневич убивает всех, кто к нему приезжает.]

[2. Ты собираешься к нему ехать.]