Созвездие разбитых сердец

Глава 6. Укрощение строптивой

…После легкого полдника, кофе с пирожными и пары алкогольных коктейлей (Мария смешала их собственноручно, обнаружив немалую сноровку, хотя и отрицала свое знакомство с барными традициями) Бердянский ощутил себя полностью готовым к очередному раунду любовных утех – но его постигло жестокое разочарование… Вместо того, чтобы охотно поддаться соблазну и пасть в объятия дона Жуана, дона Анна заявила, что «хорошенького понемножку», и вообще им обоим пора вернуться в реальный мир.

– Ммммм… и куда же, по-твоему, нам надо возвращаться? – уточнил Павел, все еще надеясь, что Маша просто дразнит его, и потянулся руками к ее бедрам, а губами – к губам. Она не смогла устоять и ответила на жадный поцелуй, но уложить себя на спину уже не позволила, и осталась непреклонна:

– Мне нужно на работу… а у тебя… у тебя тоже наверняка найдутся какие-то дела.

Дела у него и впрямь были – вечерний спектакль, перед которым он собирался завернуть в автосервис, поменять масло своей старушке «ауди» и заодно переобуть ее на зиму… но страшное происшествие с Андреем, неожиданно и нелогично, как в пьяном сне, перетекшее в страстное свидание, поменяло все планы, и не сказать, что бы Павел об этом жалел. Наоборот… в уютной Машиной квартире ему было так хорошо, что совсем не хотелось уходить в стылую ноябрьскую изморозь. Он надеялся проваляться на удобном диване по крайне мере до четырех, и даже подумывал пропустить разминку, явиться только на грим. Положа руку на чресла – Машенька того стоила.

Давненько у него не было такого сексуального марафона прямо с утра… и такой горячей девчонки, напрочь лишенной комплексов и жеманства.

Тело любовницы манило, притягивало магнитом удовольствия, и бойцу Бердянского раз за разом хватало совсем короткого тайм-аута, чтобы снова встать по стойке «смирно»… и эта стойкость неизменно вознаграждалась самым приятным и пылким образом.

Многочисленные подружки, и одноразовые, и более-менее постоянные, оказываясь с Павлом в одной постели, отнюдь не спешили с ним расстаться, и всеми правдами и неправдами старались удержать рядом подольше. Он привык к сумасшедшим прощальным поцелуям, слезам и мольбам:

«Пашенька, Пашенька, ну еще полчасика, хочешь кофе?..» и трепетным вопросам: «Ты позвонишь мне?.. Мы скоро увидимся?»

На фоне подобных воспоминаний Машин трудовой энтузиазм – ей, видите ли, срочно надо на работу! – вкупе с иронической фразой:

– На этом наш экипаж прощается с вами… – вызывали в Павле странное чувство, очень похожее на обиду…

Она все-таки выпроводила его, так что в результате он успел и в автосервис, и на разминку перед спектаклем, где из крови окончательно выветрился алкоголь, но не желание. И вопрос: «Что же это все-таки было?» – так и застрял в мозгу Бердянского беспокоящей иглой.

Да еще не давали покоя две фотографии, стоявшие у Марии на книжной полке, и случайно им замеченные, когда он подошел открыть форточку… На одной – какой-то черноволосый белозубый красавчик, явно не русского происхождения, улыбается прямо в камеру, стоя в расслабленной позе, с бокалом вина на фоне красивого места, подозрительно похожего на парк Гуэль в Барселоне…

А на второй – он же, в аффектированной позе разящего матадора, облаченный в национальный испанский костюм, со всеми причиндалами – круглой шляпой, короткой жилеткой-болеро, широким кожаным поясом… Напротив него, точнее, почти под ним, как загнанная добыча, запрокинулась Мария… он даже не сразу ее узнал в черно-алом платье со множеством оборок, с высокой строгой прической, украшенной серебряным гребнем, со страстным, страдающим лицом…

На обороте этого фото была надпись по-испански:

«Para la bella Maria del corazon enamorado Julio Lopez – recuerdo de mi amor loco… Adios, querida!.. Festival flamenco. Barcelona, 05.17.1995»

Едва Маша заметила, что он разглядывает эти фото, как подскочила и отобрала, сунула куда-то между книгами, а на попытки выяснить, кто такой для нее этот Хулио, уклончиво ответила, что «больше никто». Но по ее затуманившемуся взгляду видно было, что этот самый красавчик-испанец до сих пор что-то для нее значит… и судя по всему, немало, раз хранит его снимки прямо в спальне.

Вспомнив об этих злосчастных фото уже в гримерке, сидя перед зеркалом и подрисовывая себе «итальянские» глаза, Бердянский ощутил, что злится. Злится и… ревнует?

«Да ну, что за ерунда! Ну потрахался от души с симпатичной девкой, что теперь, жениться на ней, что ли? Еще чего не хватало!» – но голос внутреннего скептика и циника, всегда помогавший ему откручиваться от назойливых поклонниц, на сей раз прозвучал как-то неубедительно… Танцевальная мизансцена, запечатленная камерой, очень даже хорошо объясняла, откуда у Марии такая нездешняя грация и королевская осанка – плюс чувство баланса, но совершенно не проливала свет на то, почему она торчит в официантках, а не блистает в народном ансамбле или в труппе музыкального театра…

Его размышления прервало появление в гримерке Димона Минаева и Мишки Ширкина, которые тоже играли в сегодняшнем спектакле и наконец-то пришли готовиться (на разминку эти два остолопа не сочли нужным явиться, поскольку не участвовали в танцевальных связках).

– О, Бердянский, ты уже тут – и даже трезвёхонек? – Минаев хлопнул его по спине так, что Павел едва не проткнул себе глаз карандашом, которым заканчивал подводку.

– Ссссс, придурок, осторожнее!

– Да ладно, если окривеешь, будешь Кутузова играть. Или Нельсона! – хохотнул приятель и, плюхнувшись в соседнее кресло, включил лампочки над гримировальным столом. – Слыхал уже, что наш Андрюха с сердцем в реанимацию загремел? Пипец вообще, как он с таким заболеванием один живет… А прикинь, Пашка, он, похоже, тебя в кои-то веки обскакал!

– В смысле?

– В коромысле! Мне, короче, птичка начирикала, что Андрюшку в больничку наша новенькая цыпочка из кафе отвезла! Стало быть, у него с ней кое-что быыыыыло… Она горячая штучка, сразу видно… Вот и ухайдокала, видать, парня до сердечного приступа!

– Да не было у них ничего, расслабься!

– Ой, ты-то откуда знаешь?

– Я тоже там был!

– Чего?… Вы это… на троих, что ли?.. Фигасе, что деется!

Павел снова почувствовал вспышку злости и раздражения от того, что приятелю в голову могла закрасться столь пошлая фантазия про него, Машу и Андрея, и что по театру уже поползли первые сплетни, никак не соответствующие реальным фактам. Это безобразие нужно немедленно пресечь в корне:

– Так, Минаев, хорош разные извращения придумывать! Мне Дрон утром позвонил, просил ему лекарство сердечное срочно привезти, а когда я приехал, там уже скорая была. А Машка… она просто живет неподалеку, как выяснилось.

– Угу. И с утра пораньше заходит к нему по-соседски, за солью, за спичками? – фыркнул Мишка, предпочитавший помалкивать, но сидевший рядом с огромным ухом.

– Иди к черту, Ширкин! Она просто помогла мне вещи для Андрюхи собрать и отвезти в Первую Градскую.

– Мааашка? – Димон был вовсе не такой дурак, каким иной раз прикидывался, и его чуткое ухо тут же уловило то, что выдало Павла с головой.

«Эх, прокололся…»

Ладно, раз все равно сплетен не избежать, то пусть уж он сам будет их источником:

– Ну да, мы с ней после больницы выпили по бокалу мартини, и я ее уложил. Так что, Дэн, ты точно в пролете, как и все остальные.

– Чего это остальные в пролете? – снова оскалился Ширкин. – Ты на ней, что ли, отметку поставил – «частная собственность»?

– На ней нет, а вот тебе бланш поставлю. Если будешь к ней яйца свои еврейские подкатывать.

– Бердянский, сукин ты сын, я хочу тебе сказать…

– Эй, Миш, погоди, погоди… – Димон широко распахнул свои и без того огромные глаза. – Тут, по-моему, дело серьезное, и мы теряем пациента… Паш… а Паш… ты что, влюбился?

– Кто? Я? – Бердянский вскочил, встал в характерную позу Петруччо – своего неистового персонажа из грядущего спектакля – и продекламировал подходящий отрывок:

– Рожден я, чтобы укротить её

И сделать кошку дикую – котенком,

Обычной милою домашней киской!

Потом склонился вперед, приглашая обоих приятелей послушать нечто секретное и добавил уже своими словами:

– Скорее влюбится она в меня,

чем я её поддамся чарам,

не будь Бердянским я!

Вот слово вам моё, друзья!