Созвездие разбитых сердец

– Пашка… и что ты предлагаешь, прямо здесь тебе минет сделать, при всех? – Мария, ничуть не смущенная подобным знаком его страсти, все-таки отняла руку и, взглянув любовнику прямо в глаза, попросила снова:

– Синьор, умерьте ваш пыл… Освежитесь шампанским, оно ледяное… иначе мне придется его тебе в штаны вылить.

– А это идея! Гениально! – прошептал он, горящими глазами расплавляя ее решимость держаться принятой роли недотроги, схватил бокал с подноса и… опрокинул его прямо на камзол!

– Айййййй, ну что за подстава! Девушка, милая, у вас руки растут оттуда же, откуда и ноги? Вы же мне костюм весь испортили! Вы хоть знаете, сколько он стоит, это же натуральный шелк! Да костюмерша мне голову оторвет… точнее, вам! А потом мне! А потом снова вам!

Все свидетели этой сцены дружно грохнули и чуть ли не легли от смеха… А Бердянский, воспользовавшись шумовым эффектом, наклонился к Марии и тихо приказал:

– Подыграй мне! Нужно костюм срочно спасать… – и указал глазами на дверь, ведущую к ближайшей уборной, универсального назначения – «для мальчиков и девочек», как обычно бывает при кафе.

– Ой, простите, Павел!.. Я такая неловкая… Пойдемте скорее, я помогу вам замыть пятно… Хорошо, что шампанское сухое, должно легко отстираться… – поняв, куда он клонит и на что ее толкает, Мария пришла в состояние сладкого ужаса, но все же включилась в эту авантюру.

Под заинтересованными взглядами по меньшей мере двадцати человек, они пересекли зал, вышли в узкий смежный коридорчик и скрылись за дверью туалета, где ненадолго обрели некое подобие уединения…

Задвинув шпингалет, Бердянский немедленно прижал Марию к стенке у раковины и, яростно целуя, свободной рукой нашарил кран и пустил воду. Потом опять поймал ее за кисть, прижал ладонью к возбужденному члену и пробормотал сквозь поцелуи:

– Машка… я взорвусь сейчас… помоги…

– Пашка, ты псих… – Мария, проклиная свое легкомыслие и чувствительное тело, предававшее на каждом шагу, и невместную страсть к этому идиоту с потрясающими глазами, спустила на бедра его нелепые итальянские штаны и высвободила из трико горячий член, торчащий вперед и вверх, как готовая к бою сабля…

Зрелище было таким волнующим, что Мария с трудом преодолела искушение стащить собственное белье, повернуться спиной и взяться за край раковины… Она не сомневалась, что в этом случае Павел ни на секунду не задумается о дальнейших действиях, но так рисковать было полным безумием. И все же ситуация требовала немедленного разрешения…

Не то что бы Мария не могла бросить парня в таком критическом состоянии – о, еще как могла, на это у нее хватило бы стервозности и задора, окажись на месте Бердянского кто-то другой, менее нравящийся ей, и не пробуждаюший в душе такую бурю эмоций. Но рядом был Павел, и… черт возьми, она хотела сделать ему минет. Прямо здесь и сейчас. И плевать, сколько глаз и ушей там, за дверью, и на последствия тоже плевать.

– Сексуальный маньяк… – прошептала Мария, опустилась на колени и с наслаждением обхватила губами его член.

– Еще какой сексуальный… о, даааа… ты все правильно поняла… умница моя… давай, приласкай его как только ты умеешь… – Бердянский, не ожидавший, что строптивица окажется вдруг такой покладистой, прислонился к стене и, запустив пальцы в ее волосы, ласково сжал:

– Дааа… вот так… охххх…. еще… еще…. ммм…. – он переместил ладонь на затылок Марии, немного направил ее движения, и далее уже полностью доверился умелому рту и языку…

«Паша, Пашенька… милый… хочу тебя… хочу…» – думала она, обхватив его за бедра, лаская ладонями, и упоенно лизала ствол по всей длине, мягко и тесно сжимая губами – ровно настолько, чтобы доставить предельное удовольствие, но не причинить боли. Движения губ и языка по члену отзывались в ней самой огненным жаром, сладкой, ноющей болью, и когда Мария, обхватив ствол пальцами, сосредоточилась на головке, то сама была на грани оргазма.

Бердянский не зря подметил, что у нее идеальное чувство баланса…

Павел закрыл глаза и, кусая губы, старался глушить стоны, как мог, но получалось плохо. В какой-то момент он просто перестал сдерживаться, позволив дикому зверю одержать верх над человеческой ханжеской моралью, а удовольствию – завладеть всем его существом. Часто и жарко дыша, он взлетал все выше и выше, к самому пику, отдавался страстным и ласковым губам Маши без остатка, пока, наконец, не обрушился вниз, как на американских горках, поймав животом леденящий холодок восторга, через миг превратившийся в сильнейший оргазм…

– Ооооххх… черт побери… черт побери… что ты делаешь со мной… посмотри… что ты деееелаешь… аааа…. – выдыхал он, пока член толчками выбрасывал сперму прямо ей в рот, а она принимала, выпивала его без тени отвращения, с долгим стоном своего собственного удовольствия…

– Маааашка… ты моя, Машка… мояяяя… мооояяяя, слышишь? – бормотал он, поглаживая ее по волосам, и прижимал плотнее, желая владеть ею полностью и безраздельно…

– Пашенька… Паша… – она уткнулась лицом ему в низ живота, мягко целуя, тяжело дыша, едва не плача от только что пережитого – невероятного, острого – интимного блаженства. А он поднял ее бережно с колен, вновь прижал к себе и, убрав с лица прядь, выбившуюся из роскошной косы, глубоко и нежно поцеловал в губы, убирая с них остатки собственного любовного сока… странно, Павел никогда раньше не знал своего вкуса – и, смешанный со вкусом Маши, он показался ему прекрасным.

Она обняла его… так крепко, что сама потеряла дыхание, и прошептала:

– Пашка, ты лучший…

– Тогда поедем сегодня ко мне… Прямо сейчас сбежим… и будем любить друг друга до рассвета… – опьяненный ею, бормотал он между поцелуями, чуя, что кровь все еще волнуется, и что новое желание уже набирает силу. Если с другой девчонкой он мог бы начать выяснять, с кем это его сравнивают, то с Машей хотел просто быть… Плевать, с каким порядковым номером – лишь бы за ним больше никого не было…

– Пашенька, нет, не сегодня… Прости, но нет. Мне нужно домой.

Ее тихий ответ подействовал на Бердянского, как ведро ледяной воды, обрушенное на голову.

– К-как… почему домой? Разве тебе… нам с тобой было плохо сейчас и… тогда?.. Разве ты не хочешь продолжить? – он отстранил ее и заглянул в глаза, надеясь прочитать в них, что ее «нет» на самом деле «да, но уговори меня получше».

Увы, как и днем, она не лукавила, и ее «нет» на самом деле означало отказ от предложенного по-настоящему свидания.

«Тааак… цену, что ли, себе набивает? Но вроде как поздно в динамо играть… Или у нее уже есть другие планы на вечер?» – ревнивый бес принялся лихорадочно искать правдивое объяснение Машкиной причуде – иначе было и не назвать отказ от самого лучшего продолжения их сегодняшнего интимного знакомства.

Бердянский не привык быстро сдаваться и снова повторил, глядя ей в глаза:

– Поедем, не пожалеешь ведь! Не хочу, чтобы ты подумала, что я сейчас тебя просто использовал… Ты ведь уже знаешь, что я умею… и я знаю, как тебе нравится…

– Паш, что ты несешь?.. – тихо и укоризненно сказала она и покачала головой. – Зачем ты все портишь?.. «Использовал…» Ну что за ерунда?…

– Да почему порчу-то? – возмутился он, даже не дослушав ее до конца. – Это ты отказываешься! Я же ведь по-честному приглашаю, без обмана! Что у тебя за дела такие, которые могут быть важнее меня… нас? – и вновь принялся ее целовать, и ласкать уже понастойчивее, пытаясь передать через тело весь жар своего желания сделать ей хорошо…

Мария даже растерялась при столь ярком проявлении мужского эгоизма, помноженого на чисто детскую настырность… Павел Бердянский определенно привык получать все, что хотел, и Мария не знала, как объяснить, что отказаться ей все-таки придется, но причина не в том, что она не любит его и не хочет быть с ним. Все было как раз наоборот, но Павел ее не слышал и не понимал. Зато она начинала понимать, что он за крендель, за рамками сцены и гримерки, и вне роли пылкого любовника…

– Во-первых, я кота не предупредила, что не приду, и не оставила ему еду на ночь, – это не было шуткой. – А во-вторых, Паш, ты понимаешь слово «устала»? Я на ногах с семи утра, а сейчас половина одиннадцатого, и завтра мне опять вставать в семь, и идти подметать коридоры… И между прочим, тебе тоже не мешает выспаться.

Ее рассудочные аргументы звучали убедительно, но Павел чувствовал уже, как в груди кислотой разливается обида… Котик ей, стало быть, важнее? А спину гнуть с веником или возюкаться с тряпкой лучше, чем побыть с ним в постели… хоть до самого вечера?

– Да ты просто не знаешь, от чего отказываешься! – бросил он в досаде и, сняв ладони с ее плеч, принялся поправлять одежду. Шампанское на груди уже почти высохло, только отдавало кислятиной, да и плевать! Костюмерша сама отстирает…

– От чего я отказываюсь, Бердянский? – Мария начала сердиться всерьез.

– От меня! – ответил ей резко и зло – И от того, чем мы могли бы заняться вдвоем, когда нам никто не помешает, ни эти вон за дверью, ни твой чертов кот, никто, понимаешь?

– Охххх… – она поняла, что кто-то из них двоих должен закончить эту тягостную сцену – и похоже, эта почетная обязанность выпала ей. – Ну прости, Паша, что отказалась от VIP-билета и испортила тебе праздник.

– Ничего, один не останусь, уж будь уверена…

– Рада за тебя, – его реплика больно кольнула ее в самое сердце, но она не подала вида:

– Зато теперь ты всем сможешь рассказывать, что переспал с дурой, которая променяла золотые яйца принца Бердянского на своего кота…

– Дура и есть, раз так…

– … и еще не забудь про кошку твоего друга, который сейчас в реанимации.

Вечерним делом, которое Мария себе запланировала еще днем, была Прошка – она хотела забрать ее у тети Вали и определить на постой к себе, пока Андрей лежит в больнице. Бердянский этого не знал и, судя по его враждебному отношению к Урфину, вряд ли понял бы, так что от дальнейших объяснений она решила воздержаться.

Упоминание про Андрея добило Павла окончательно, именно потому, что он и правда совершенно не хотел сейчас – особенно сейчас- вспоминать пугающие обстоятельства их утренней встречи:

– Ага, давай, назови меня еще и черствым эгоистом, который про друга забыл!

– «Ты сказал». Все? Я могу вернуться к работе?