Созвездие разбитых сердец

Бердянский замер снова, вынырнул из-под складок ее одежды и взглянул неверяще снизу вверх:

– Любишь меня?

– Да… люблю тебя… очень-очень давно… но я думала… думала, что тебя нет в живых… а ты есть… Пашенька… – она обхватила его затылок и с силой прижала к себе, словно хотела защитить, спрятать от всего мира, от смерти, что едва не забрала его, не отняла прежде времени.

Ему вдруг резко перестало хватать воздуха, горло сжалось спазмом, глаза повлажнели, а шея вся задеревенела, будто прихваченная инеем. В груди же наоборот раскрылся огненный кратер, и сердце зачастило, как у пойманного в силки зайца. Павел судорожно втянул воздух вместе с запахом Машиного тела, таким до боли родным, манящим, и, задрожав от возбуждения, вновь прижался губами к сокровенной женской сути, сквозь тонкую преграду белья.

Ощутив его пыл, она сразу же потекла, откликнулась всей собой, ахнула:

– Паша, милый!.. – и невольно развела бедра, готовая принять любые выражения любви и влечения, несмотря на не самое удачное время и совсем неподходящее место для интимного свидания… Мария считала себя довольно разумной женщиной, но рядом с Бердянским – Бог знает почему – она разом лишалась и рассудительности, и терпения. Он просто сводил ее с ума, превращал в чистое желание.

Голова у Павла кружилась, стоящий член мучительно поднывал, прижатый тесными джинсами, жар из груди волнами растекался по телу. Колени уже болели, призывая сменить позу кающегося грешника на более подходящую для нового грехопадения и взаимного наслаждения… Он желал, страстно желал немедленно овладеть Марией, заново убедиться в ее готовности принять его в себя, и в то же время хотел увести, нет – унести отсюда прочь. Туда, где они смогут любить друг друга без всякой спешки, без лишних глаз и ушей, и вознаградят себя за целую неделю вынужденного воздержания…

На сей раз человеческое начало возобладало над животным. Бердянский медленно поднялся, ведя ладонями по телу Марии, мягко заключил ее в объятия, нашел губами губы и, не прерывая поцелуя, подхватил на руки. А когда снова смог говорить, прошептал, глядя ей в глаза:

– Люблю тебя, Машенька… ты моя, только моя… что бы ни случилось…

– Пашка… – она обняла его шею и, дрожа как в ознобе, прижалась к нему всем телом. – Ты ненормальный… но я тебя люблю… больше всего на свете.

– Да… да… я ненормальный псих, маньяк, полудурок, черт в табакерке… зато весь твой… только твой… – счастливо улыбаясь, пообещал он и понес ее к лестнице, ведущей в служебные помещения театра.

Глава 8. Святая ложь

После бурного примирения и взаимных признаний, Мария не стала сопротивляться и позволила Павлу сделать все по-своему, как он хотел и считал нужным, кроме одного: полдороги до гримерки все-таки прошла сама.

Ангелы были на их стороне -ни на лестнице, ни в коридорах они никого не встретили, и хотя репетиция в зале шла полным ходом, Войновский никого не отправил на поиски сбежавшего Иуды. Видно, решил, что тому полезнее в одиночестве подумать о своем поведении, и что муки реального раскаяния помогут быть точнее во время исполнения роли…

– Заходи! – Павел пропустил Марию в гримерку и первым делом надежно запер дверь.

Пока она с жадным любопытством и немного тревожно осматривалась на его территории – точно кошка, занесенная в новый дом – он быстро скинул с дивана все, что там валялось, и подступил к ней сзади. Обнял обеими руками, прижал к себе, стал горячо целовать шею, надолго задерживая губы у кромки волос и в уютной заушной ямке, волнующе пахнущей печёным яблоком…

– Паша!.. – она прижалась еще теснее, схватилась за бёдра любовника, застонала нетерпеливо, ощутив грудь в плену мужских ладоней.

Смиряя собственное нетерпение, он принялся ее раздевать. Почему-то ему вдруг показалось очень важным не превращать их близость в торопливый перепихон или того хуже – секс-обслуживание звезды-Бердянского преданными фанатками. От сравнения Маши с ними его даже замутило, и он, повернув ее к себе лицом, снова ринулся целовать губы, шею, плечи и руки, повторяя, как заведенный:

– Моя… ты моя… моя вся… мое, все!.. и это мое… и вот это… и это… – помечал губами и языком, и мягко покусывал до легкой красноты на белоснежной коже.

Насмешливая реплика Ширкина о том, чтобы поставить на ней отметку «частная собственность» уже не казалась Павлу такой уж бредовой. Будь его воля и Машино согласие – так бы и сделал ей и себе по одинаковой татуировке… лучше всяких обручальных колец.

«Вот прямо здесь… “ – вновь опустившись на колени, он стянул с нее юбку вместе с бельем, провел языком от пупочной ямки до границы темного треугольника мягких волос и… с наслаждением скользнул чуть ниже, прямо в расщелину, чувствуя ее влагу на своих губах. Маша осталась стоять перед ним, в одних чулках, окутанная лишь собственными шикарными волосами, как мантильей, и дрожала, плавилась под его пальцами и поцелуями. Павел вновь обвил ее руками, сильно, жадно, будто змей-искуситель кольцами, и, поднимаясь, подхватил и прижал к себе, давая в полной мере ощутить, как сильно он ее хочет.

– Пааашаа… – севший голос выдал ответную женскую страсть не менее откровенно, чем горячие губы… – Пашка, я сейчас просто сгорю!..

– Вместе… вместе сгорим, Машка… – хрипло пообещал ей, шагнул к дивану, уложил бережно на плюшевые подушки, сам разделся торопливо, без прежнего позерства, смотрел только на нее – в ее глаза, в душу – потом сел, схватил за руки и потянул к себе и на себя…

– Пашка, что ты творишь!.. – простонала она, запрокинув голову, и судорожно сглотнула, словно ей в самом деле обожгло горло… – Можно я сверху?..

– Даже нужно… все, что хочешь… все, как тебе нравится… покажи мне… сделай… – горячо согласился он и продолжил убеждать руками и губами. Секундой позже Мария напрыгнула на любовника грациозной кошкой, нависла над его слегка раздвинутыми коленями, оперлась на плечи и стала опускаться на член, принимая мощный ствол постепенно, но без тени смущения или сомнения.

– Ааахх… Па-ша… ты… ммм… я так скучала!.. Я хочу тебя… люблю… – прерывисто дыша, она ритмично двигалась на нем и шептала еще что-то бессвязное, но Павел все понимал… понимал и поддерживал, приникая губами к восхитительной полной груди, целуя и страстно покусывая соски – что вызывало у Маши исступленные стоны удовольствия. Напрягая бедра, он сам подавался ей навстречу, проникал все глубже, сильнее, овладевая ею до конца, опьяненный влажными любовными запахами и тем, как звучала непритворная женская страсть.

Бедный диван, переживший на своем веку много всякого интересного, подпевал в такт своими пружинами, но держался молодцом, мягко прогибаясь под тяжестью двух сплетённых, слепленных воедино тел.

«Покуда темно-мы слиты в одно… и ты – не невеста, и я не жених…» – крутилась в возбужденном мозгу строчка из фришевского «Дона Жуана».

– Охххх… Маааашка… Машенька моя… Мааааашенька… дааа… – настал черед Павла выстанывать удовольствие, растворяясь в мощном его потоке, ныряя с головой в водоворот любви, внезапно захвативший обоих… Их дикая вакхическая пляска летела стрелой к яркому обоюдному финалу, Бердянский, откинувшись назад, потянул Марию на себя, прижимаясь грудью и животом, поймал губами губы, выпивая горячий мёд дыхания, и хрипло, гортанно простонал:

– Машка… Я уже близко… совсем…

– Аааааахх, Паша, Пашаааа, Пашенькааа!.. – кажется, она кончила просто от его тембра, сжалась на члене, купая Пашиного «бойца» в густом женском соке. – Оооооо, Паааша!!..

– Охххх… дааа… да…. да!!! – слыша и чувствуя, что любовник вот-вот кончит, Машка даже не подумала приподняться, а он покрепче стиснул ее пониже спины и не стал выходить, несмотря на слабый комариный писк рассудка о том, что они оба кое о чем позабыли… и, кончая, щедро добавил свое семя к ее сокам.

– Ты потрясаааающая, Машка… люблю тебя… люблю, моя сладкая… моя девочка… – признавался страстно, а сердце в груди так и бухало, в одном ритме с ее сердцем…

Вот только взгляд снова затуманился, и в горле встал удушливый ком, так, что он хватал воздух ртом, лишь бы не умереть вот прямо сейчас, от переполняющего, совершенного счастья… счастья вновь ощутить себя живым и…. настоящим.

Мария приникла к нему всем телом, обняла за шею, и стала покрывать поцелуями лицо, собирать губами бисеринки пота, шепча:

– Паша, Пашка, любимый мой, любимый, любимый… – она забыла о прошлом, ей было все равно, что будет потом – сейчас она была счастлива, и хотела лишь одного: чтобы Павел разделил с нею это счастье. А он слушал Машин голос, как лучшую колыбельную, ласково гладил ее горячую кожу своими длинными и чуткими пальцами, и, переживая блаженное глубокое расслабление, начал соскальзывать в сладкую дрему…

Но правду говорят: миг счастья краток, как жизнь мотылька-однодневки. Отчетливые громкие шаги по коридору и нетерпеливое подергивание ручки запертой двери грубо нарушили хрупкое совершенство момента. А настойчивый стук и голос Минаева:

– Эй, Бердянский, ты тут? Лазич у тебя? Ее Линка-былинка по всему театру ищет! – окончательно вернул их обоих из персонального рая в материнскую утробу родного театра…

– Тссс… молчи… сейчас потопчется и уберется… – упредив неосторожное желание Машки обнаружить себя, Павел прижал к ее губам сразу три пальца, но Минаев уходить не торопился:

– Павло, отзовись! Выйди-выйди на бережок! Ты там жив вообще, братуха?..

Мария послушно молчала, но смотрела на Бердянского глазами кошки, пойманной на воровстве сосисок, и с тревогой думала про дубликат ключа от их убежища – вдруг Минаев уже успел им разжиться у администратора?.. Или сама Лина, владелица заветной связки, обыскав женские гримерки второго этажа, уже поднимается на третий, в царство актеров-мужчин… и наверняка, пребывает не в самом радужном настроении по поводу помощницы, пропавшей в разгар рабочего дня. А помощница тут сидит совершенная голая, верхом на совершенно голом Бердянском… шикарный вид, как сказали бы в Одессе.

Минаев снова подергал ручку двери и, понизив голос, сообщил:

– Короче, Пашк, учти, Войновский сказал Лине, что послал твою Машку в аптеку, купить антацид, но по-моему, это наглый пиздеж, и она ему не поверила. Я пошел… а вообще ты сволочь, Бердянский, так и знай!

– Приму к сведению, а сейчас будь бобр, отвали, у меня голова раскалывается… и я сплю вообще-то… – придав голосу очень недовольную сонную интонацию, Павел даже не шевельнулся встать, покуда не убедился в том, что их временно оставили в покое. Посмотрел на Машу и весомо пояснил:

– Это обычное дело, когда в гримерках кто-то отсыпается с бодуна или после веселой ночки… Ты, главное, сама пока никому не скажи случайно, что была у меня, иначе…

– Иначе что? – вздохнула Мария и прижалась головой к его плечу, жалея, что он не знает, как мало значат для нее досужие пересуды после того, как пришлось вынести настоящую травлю.

Павел тоже вздохнул, виновато отвел глаза, но честно выложил все, как есть:

– Иначе не избежать тебе вендетты со стороны тех дурочек, что полагают меня их собственностью… Они все ошибаются, Павел Бердянский никому ничего не обещал и не должен, просто фантазия у девушек бурная…

– И сам ты невинен, как младенец… Не волнуйся, Паша. Я не собираюсь вешать на грудь табличку «Переспала с Бердянским» или обсуждать в курилке твои размеры. Это не мой стиль.

– А я заметил… заметил, что ты не такая, как они все… в тебе и гордость есть, и достоинство… ты как та самая кошка, что «гуляет сама по себе, и лишь по весне – с котом…» – пропел он последнюю фразу из «Машины времени» и снова крепко прижал ее к себе, и поцеловал во влажный висок: