Четвёртое крыло для бабочки

– Хозяин, жду указаний.

«Если бы не была напугана, то непременно бы фыркнула, – подумала Майя, невольно переводя взгляд на пса. – Тоже мне, солдат старой гвардии».

– Просто… оставьте нас. Я разберусь. А ты присмотри за сворой, найди им занятие, – стиснув зубы, процедил Ярослав.

Рик послушно засеменил к выходу и, оказавшись уже на пороге, оглянулся. Майя была готова поклясться, что никогда в жизни не видела столь быстро сменяющиеся эмоции, к тому же, отражающиеся на морде собаки: слепое обожание при взгляде на Яра и холодная ненависть к ней.

– Я справлюсь, – отрезал охотник и, кивком головы указав на лежащую Софию, подметил: – Её нужно перенести. Простынет, пол холодный.Проводив Рика взглядом, Майя замялась и виновато вздохнула: – Давай… давай я помогу? – Перехватив куртку, она наблюдала за мучениями Ярослава, и попыталась не сгореть от стыда.

Скинув, наконец, куртку, Яр на секунду зажмурился, – проходящие через веки нити при этом натянулись.

Майя с содроганием подумала, что боль, должно быть, нечеловеческая. Еле сдерживаясь, чтобы не дёрнуться в сторону Ярослава, она приказала себе остановиться. Пока сам не попросит помощи – нет смысла предлагать. Всё равно откажется.

В этом вся навязанная линия поведения, с детства упорно вкладываемая в голову старшими поколениями: мужчины не могут страдать, переживать, плакать, бояться. Они должны быть сильными и смелыми, должны защищать всех вокруг, должны терпеть боль, должны, должны, должны…

И не берётся в расчёт тот факт, что все они, – и девочки, и мальчики, которые после становятся взрослыми женщинами и мужчинами, – обычные люди из плоти и крови, которые могут чувствовать себя одиноко, могут мечтать, могут переживать, могут любить, – совершенно одинаково, даже если на публике показывают это по-разному. Потому что есть то, чему они не могут противиться, как не пытаются, и то, что объединяет их, наделяя спектром эмоций: отношение к одному виду. К человеку прямоходящему. Человеку разумному.А девочки непременно обязаны улыбаться, быть красивыми, податливыми, капризными, слабыми, понимающими и во всём уступающими…

Майя горько усмехнулась про себя: а ведь и её родители, а в большей степени, мама, нередко комментировали нетипичные для девочки, по их мнению, поведение и внешний вид, высмеивая, унижая.

– «Что за штаны, прости, Господи, – восклицала мама, вываливая на пол все вещи из гардероба, не слушая робкие возражения дочери. – Разве девочки могут такое носить? Какие-то булавки навесила, а это что, заплатка?».

– «Это нашивка с моей любимой группой, мама! – плакала тринадцатилетняя Майя, наблюдая, как мать беспощадно отдирает жёлтый кругляшок ткани с изображённым на нём смайликом с двумя хвостиками. – Группа «Пилот», ты знаешь, там такие песни…».

– «И знать не хочу! – мама наигранно ахала и, выхватывая из кипы одежды футболку, недовольно качала головой. – Девочки не должны увлекаться такой музыкой. Вы же нежные, мягкие, вам нужно песни про любовь слушать, а не это «бум-бум-бах». Нет, я тебе запрещаю! Всё в пакеты сложи, больше ты носить такое не будешь. И собирайся, поедем в магазин, купим тебе платьев красивых, юбочек, кофточек розовых. А то как мальчишка, честно слово! Вот откуда, откуда у тебя это убожество?» – трясла она чёрным балахоном перед моим лицом.

– «Это подарок Дениса, мама!».

– «Кречетова Дениса? Он казался мне таким хорошим мальчиком… Но чтобы больше я такого не видела! Ужас какой. И Денисовым родителями передам, чтобы получше смотрели за сыном, раз он вещи свои раздаёт налево и направо».

Майя отчаянно хваталась за балахон, пытаясь отстоять подарок: «Но это не его, он купил мне на день рождения! Ему родители дали деньги!».

Но мама была сильнее.

Швырнув несчастный балахон в угол комнаты, она разразилась гневной тирадой, в которой упомянула и беспечных родителей Дениса, позволяющих сыну дарить подарки такого рода, и ужасный, по её мнению, вкус дочери на одежду, музыку, друзей. Также не забыла напомнить, что пока она содержит, кормит и оплачивает обучение, Майя обязана не перечить, а благодарить.

А после они уехали в магазин, где мама купила отвратительное платье с рукавами «фонариками» противного ярко-розового цвета, и пару кофточек, одна из которых была с переливающимися пайетками, а другая с изображением постера из популярного в то время «Титаника».

Майя в своей жизни не видела вещей гаже, и с тоской представила предстоящую встречу с одноклассниками. Но покорно поблагодарила маму, понуро склонив голову и сдерживая слёзы. Девочка знала: споры не приведут ни к чему хорошему, потому что то, что обычные люди называют «диалогом» и «компромиссом», мама воспринимала как личное оскорбление.

А в семнадцать, когда за плечами был одиннадцатый класс, Майя не выдержала. Произошёл внезапный поворот судьбы, который должен был испортить её жизнь, а на самом деле изменил.

Одним тёплым и дождливым июньским вечером, пока Майя коротала время за чтением, наслаждаясь передышкой перед сдачей последнего экзамена в сельскохозяйственной академии, мама позвонила своей знакомой, работающей в приёмной комиссии это ВУЗа. И попросила по старой дружбе отдать документы, потому что решила, что поступать дочь в это учреждение не будет. Когда девочка, расслабленная и сонная, собираясь спуститься в кухню за чаем услышала разговор, то не нашла в себе сил ни выйти, ни ответить.

«Её будущее связано с бухгалтерской деятельностью, – безапелляционно заявила мама, – и я уже договорилась, чтобы Майю зачислили в высшую школу экономики. На платное, конечно. Пришлось затянуть поясок, но хорошее образование требует вложений. Увы, со знаниями у дочери беда. Не в меня пошла, это уж точно. Расстроилась ли? Ой, конечно, обидно, что все мои старания сошли на «нет». Знаешь, какая у неё подготовка была с детства? Ух, я чуть с ума не сошла! И французский язык изучали, – мне говорили, что во Франции отличные специалисты в финансовой сфере, – и в математический класс я её записывала, и на курсы компьютерные отдавала. И всё это словно в ведро дырявое вливали: на математике ей скучно, французский не нравится, на компьютере она хотела только картинки какие-то дурацкие рисовать… Ну, думала, может мальчика какого встретит на курсах, пораньше замуж выскочит, да дома осядет, раз ей всё неинтересно… Хоть какой-то толк будет. Но и тут она подвела. На свидания не ходит, никого домой не приглашает, по телефону ночами не болтает, хотя я в её возрасте давно уже с ребятами гуляла. Конечно нет! Был у неё один мальчик, Денис, но уж очень симпатичный. У таких, сама знаешь, от девчонок отбоя нет. К тому же, он ушёл в армию и служит где-то далеко, то ли на Камчатке, то ли во Владивостоке… Я как-то с его родителями в магазине встретилась. Слово за слово, вспомнили, как дети дружили, ну и рассказала мама Дениса, что одна одноклассница его со всеми рассорилась и уехала за ним. А там парень молодой, холостой. В общем, забеременела девочка, они и поженились. Я уж своей сказала, что полно у него девчонок было, – больно она переживала. Два года ждала его, письма писала. Он, правда, тоже писал, и какие! Я почитывала тихонько, знаешь, чтобы знать, что он ей совсем голову не вскружил. Но она стала его письма рвать, когда о женитьбе узнала, – с сожалением добавила мама. – Я не успевала вскрыть даже. Одно или два, может, забрала. Интересно же! Но она совсем закрылась. Ни с кем больше не хотела встречаться. Причём, знаю, что в компании, с которой она дружит, много хороших мальчишек. У одного отец – главврач, у другого – тренер смешанных единоборств. Там знаешь, какие связи? А она фыркает. Да-да, говорю же, совсем не в меня, – хохотала мама, – жаль, в моей юности таких не было, уж я бы не упустила шанс… Может хоть в институте за что-нибудь ухватится. Или за кого. Ой, нет, ты что, ну какие растения? С кем она там учиться будет, с тощими ботаниками? Так у нас таких и в посёлке полно. Ну а кто ещё туда пойдёт, чтобы навоз раскидывать? Боже, да как это может быть интересно? Ерунда какая-то. Хочет ковыряться в земле – пусть идёт на огород. Выделю ей грядку под астры или петрушку».

Майя на самом деле не собиралась подслушивать. А когда услышала – оставаться. В тот момент тонкая кровная нить, хоть немного связывающая её с семьёй, натянулась, как струна, а затем лопнула с таким же неприятным звуком. Обычно робкая, тихая, ведомая девочка досчитала до трёх, а затем, стянув через голову ненавистную кружевную ночнушку, преподнесённую со словами «тебе пора привыкать к красивым вещам», швырнула ту на пол, и, как была, – нагая, – побежала из кухни в свою комнату.

Сборы были быстрыми. Не желая больше ничем быть обязанной, Майя сложила в рюкзак старые любимые вещи, забракованные мамой, – включая тот самый балахон, – и той же ночью, успев на последнюю электричку, уехала в столицу. Денег у неё с собой почти не было, не считая пары купюр и небольшой мешочек с мелочью.

До утра Майя, дрожа то ли от прохладной ночи, то ли от нервного потрясения, просидела на скамейке в парке, расположенном недалеко от метро. Купленный возле станции пирожок с сыром и зеленью показался самым вкусным из тех, что она когда-либо пробовала, но девочке никак не удавалось охарактеризовать его. Он был необычным, но приятным, хоть и с ноткой горечи.

А когда на востоке заалел рассвет, забирая остатки ночных тревог, Майя, уже не удивляясь отсутствию слёз и сожалений, твёрдо пообещала себе одну вещь: больше не поддавать на манипуляции, и думать своей головой. И в тот же момент поняла, что за вкус был у пирожка, и почему он не был ей ранее знаком. Это был вкус свободы.

– Ты здесь? – тихо спросил Ярослав, морщась от боли.

– Что? Ах, да. Извини. – Майя встрепенулась и, подхватив Соню подмышки, вздохнула. – Задумалась.

Яр криво ухмыльнулся:

– Призраки прошлого мучают?

– Немного, – пришлось ей признаться. – Тебя тоже?

– Бывает по ночам. Не торопись, я помогу.

– Не надо, я справлюсь. Тебе нужно вынуть иглы…

– Один я это сделать не смогу. – Ярослав, перехватив Соню, взвалил её на ещё целое плечо. – Уложу на диван пока. Не спорь, Майя. Пожалуйста. Лучше поищи в кладовке ящик с инструментами. Тебе нужны бокорезы. Это такие…

– Я знаю, что это, – перебила Майя охотника, с трудом сдерживая ироничный тон. – Но зачем?

– Иглы дикобраза просто так не вытащить. Объясню по мере действий.

Не задавая больше вопросов, девушка направилась к кладовке и, отыскав большой зелёный ящик, распахнула его. Инструменты внутри были расположены по размеру, и ей удалось без труда их обнаружить.

Ярослава Майя обнаружила в ванной комнате. Охотник, успев снять с себя свитер, сидел на табурете возле раковины и разглядывал торчащие из футболки иглы. Майя с удивлением посмотрела на предплечья охотника, покрытые татуировками, но не стала ничего спрашивать. Хотя любопытство, безусловно, щекотало где-то внутри.

– Уложил Соню на диван. Как очнётся, скажу, что сам её вырубил, приняв за вора. Это не вызовет у неё сомнений.

– Почему? Хорошо тебя знает?

– Достаточно, чтобы поверить, – мрачно подытожил Яр, и глазами указал на руку – Начнём? Мне слегка… некомфортно.

Майя подошла почти вплотную и, сглотнув, поинтересовалась:

– Что мне нужно сделать?

– Отрежь до половины каждую. Необходимо снизить давление. У дикобразов на концах иголок есть маленькие шипы, и, если тянуть сразу, можно разорвать кожу.

Украдкой утерев вновь вспотевшее лицо, Майя послушно отрезала одну иглу, затем и вторую, и третью… Спустя полчаса, укоротив все иглы, она вооружилась плоскогубцами, ватными дисками и «Левомеколем», и под командованием Ярослава принялась вытаскивать остатки иголок из кожи. Проявляющиеся капли крови тут же стирала и, не обращая внимания на попытки Яра помочь, обрабатывала ранки мазью.

– Вы с Софией фанаты неформала? – всё-таки не сдержавшись, Майя улыбнулась, вблизи разглядывая татуировки Ярослава, и пояснила: – Она упоминала мастера.

Охотник хмыкнул и, зачесав волосы назад, пожал плечами:

– Тебе не нравится? По мне – так довольно мило. К тому же, мастером София и является. Я был, так скажем, её подопытным, когда она обучалась новой профессии. А как ты уже, думаю, поняла, мне было неловко ей отказывать.

– Мило, – согласно кивнула Майя, – но я, если и ожидала бы увидеть у тебя что-то, то…