В тени невинности

– Тогда вопрос закрыт?

– Да. Извини.

Он мучительно вздохнул, подавляя дрожь. Закрыл глаза и прикрыл предплечье ладонью.

– Просто… больно вспоминать. Такое бывает.

– Поэтому бинтуешь?

– Да.

Мальчик спрятал бинты в карман джинсов и посмотрел на меня.

– Я немного посплю, если ты не возражаешь.

– Спи.

Я не собирался ложиться. Нашёл себе занятие в составлении незаурядного текста, достав карандаш и блокнот. Спать рядом с незнакомым человеком – это самая большая глупость, которую возможно было допустить в моём положении. Но мальчишка, видимо, считал иначе. Оно и ясно: он выглядел уставшим. Лёг головой на подлокотник, накрылся тряпкой, будто одеялом, и закрыл глаза, нахмурив свои тонкие тёмные брови. В свете свечи его черты лица казались ещё мягче и плавней, даже чуть заметные следы грязи и крови не портили это.

Запись вторая. Бандиты

Это была длинная ночь. В голову приходило столько мыслей, что, казалось, она вот-вот взорвётся. Я чувствовал себя ужасно измученным и неживым, как застывшая картинка. Подвальная комната вокруг меня превратилась в декорацию, а я стал актёром какого-то глупого фильма. Я даже видел себя со стороны, всего несколько минут, а потом качнулся, чуть не упав, и понял, что задремал. Этот короткий сон не принёс сил, лишь отобрал последние.

Первым же делом я попытался заглянуть в заклеенное картоном окошко под самым потолком. Темнота. Я отстранился, вслушиваясь в шорох за стеклом. Толстые стены не давали звукам не только выбираться наружу, но и проникать внутрь. Но мне всё равно стало жутко и тревожно. Пришлось вернуться на неудобный стул, потирая ладони, чтобы хоть немного согреться. И как этот мальчишка спокойно спит в одной майке? Будь я на его месте, просыпался бы каждые пятнадцать минут. Он же выглядел умиротворённо. Изредка вздрагивал, натягивал во сне «одеяло» и тихо сопел.

Когда же он проснётся?

Я с нетерпением ждал этого момента и при этом боялся, что он скоро наступит. Что делать? Что говорить? За год без людей я совсем разучился поддерживать разговор. От длинной болтовни у меня пересыхало в горле, я начинал заикаться и путаться в словах.

Нужно ли мне вообще что-то говорить?

Мысли загнали меня в уныние. Я потерялся в своих желаниях, в том, что «правильно» и «неправильно». Окончательно разболелась голова.

Хватит.

Остаётся только ждать. И я ждал. Принялся следить за медленно стекающим по свече воском. Скоро огонёк погаснет – в комнате станет совсем темно. Я не хотел оставаться в темноте. Прикрыл глаза, хоть знал, что могу опять задремать, и сосредоточился только на тактильных ощущениях. Провёл кончиком пальца по деревянному подлокотнику стула, представляя себя не здесь, а где-то там, в чуждом и далёком мне мире. В Италии, например. Я хотел бы вернуться в Италию, хоть знал: там не лучше. Но как бы я ни думал, как не представлял в голове реалистичные картинки, сознание возвращало меня в этот подвал. И причиной тому был не только незнакомец, мирно сопевший на тахте. Комната, запах сырости, тягучая меланхолия и даже этот дурацкий стул напоминали мне о том времени, когда я был ребёнком.

Тогда мне было десять – в этом я сомневался меньше, чем в собственном имени. Волосы не вились комичными пружинками по плечам, а были строго по-мальчишески подстрижены.

Я помню тот вечер, тот тёплый летний вечер, когда мы приехали в Виллсайл. Сюда меня привезла семья, но не моя: чужие люди, сжалившиеся над плачущим в толпе мальчиком. Думали, что передадут меня в лагерь выживших, в то самое место, куда эвакуировали людей из больших городов. Но в Виллсайле никакого лагеря не оказалось. Конечно, тогда я был в отчаянии. Сейчас же я понимаю, что не случись моя бессмысленная поездка в Виллсайл, мне бы никогда не повстречался Освальд.

В прошлом Освальд был военным. У него было двое детей и жена, с которой он уже семь лет находился в разводе. Детей он почти не видел и потому очень скучал по ним. Хоть на первый взгляд Освальд казался строгим мужчиной, в душе он оставался тем весёлым дядюшкой, который раздавал детям конфеты и рассказывал по вечерам истории из жизни. Справедливости ради стоит отметить: дисциплину он ставил на первое место. Сладкое? С радостью, но только после обеда. Байки у костра? Конечно, но строго в девять отбой. Этой дисциплине он пытался научить и меня. Но я был другим. Слишком слабым, слишком миролюбивым.

Наверное, Освальд злился на меня. Злился, когда я потерял голос из-за пережитого ужаса. Злился, когда я плакал по ночам. Злился, когда дрожали мои руки, держа пистолет. Но он никогда этого не показывал. Говорил, что верит в меня. Что однажды я буду жить в новом мире.

Но я подвёл его. После его смерти я двигаюсь по инерции и уже не могу остановиться.

Свеча погасла. Я открыл глаза, потянулся, разминая затёкшие конечности. Сейчас я больше всего надеялся, что наступило утро. Верно, утро – это то, что я привык ненавидеть. Но сегодня не будет похоже на привычные для меня дни. А потому следует проверить.

Под тихий стук разбитой местами плитки я подошёл к двери, открыл её и поднялся на первый этаж. Чуть заметные пылинки парили в воздухе. Свет падал сквозь трещины на стекле, образуя причудливую паутинку на плитке. Похоже, ночью шёл дождь – на подоконнике остались следы от стекавшей сюда воды. Что ж, сейчас где-то девять утра. Пора выдвигаться.

Я спустился обратно в подвал.

– Не думал, что ты вернёшься, – раздался уже знакомый голос.

Я встрепенулся, застывая на пороге. Как можно было не заметить пробуждения мальчишки?

– Давно не спишь? – вопросом ответил я.

– С того момента, как ты ушёл.

– Проверял улицу, – пояснил я. – Там безопасно. Можешь идти.

Сегодня мальчик был другим. Во всяком случае, мне так показалось. Он выглядел бодрым, хоть всё ещё имел заспанный вид. Но дело было не только во внешности: из его поведения исчезло напряжение; сегодня передо мной предстал самый обычный подросток. Чумазый, худой и очень бледный, но всё-таки подросток.

Я почувствовал укол совести. Неужели я и вправду хотел его бросить лишь потому, что он чужак?

Я идиот. Я самый большой идиот на свете. Моя паранойя однажды сыграет со мной злую шутку.

Вот уже год, как я остался один. Долгий год безысходности и скорби. Я томился в своей клетке грёбаный год. И самое страшное, что буду продолжать томиться. Он ведь ясно дал мне понять, что не намерен оставаться в Виллсайле. Да и собираюсь ли я его останавливать? Нет, конечно. Вряд ли бы мне хватило сил привести незнакомого человека домой.

Однажды я сумею найти исправный транспорт и уеду отсюда. И в мои планы точно не входит этот мальчишка. Он станет обузой.

– Заснул, что ли?

– Я просто… неважно. Так ты знаешь, куда идти?

К моему удивлению, он был уже одет. Сидел на тахте и туго шнуровал сапог, не поднимая головы.

– Не совсем. Переживаешь?

– Если только за себя.

– Раз ты такой тревожный, может, проводишь меня до моста?

Проводить? Вообще-то, у меня было много работы. Я потерял много времени и всё, чего хотел сейчас – это прийти домой и упасть в любимое кресло.

Но…

Мне было необходимо убедиться в том, что он действительно свалит из города, а не выследит мой дом, добудет оружие, возьмёт с собой парочку опасных личностей и завалится, чтобы ограбить.

Я точно параноик. Или просто пытаюсь оправдаться.

Вдруг мне действительно важно провести ещё пару часов рядом с живым человеком? Скажи, Освальд, ты бы осудил меня за этот порыв?

– Ладно.

– Ладно? Не думал, что ты так быстро согласишься. Пойдём?