– Настя…
– Прежде, чем ты что-то скажешь, на это взгляни, – прошла она к стеллажу и достала из книги блокнотный лист. – Видишь? Написано «по чаще», а не «почаще». «Папа приезжай к нам по чаще». Помнишь, ее поздравление с открытки на Новый Год? Это оно! Ты еще острил, что приедешь к Вике и по лесу, и по чаще, и по чаще леса.
– Помню, конечно, но это… – тупо глядя на лист, взял его Валерий. – Настя, скажи честно, это ты написала?
Анастасия бессильно опустилась на лавку и потерла лицо.
– Как же я ненавижу все эти деревни, леса… природа и свежий воздух, будь они не ладны! И почему вам не нравится дышать бензиновыми газами Москвы, как мне, а? Почему? Чего вас всё тянет и тянет на эту гадскую природу?
– Настя, в последний раз спрашиваю, где Вика?
– Неужели ты думаешь, что я что-то бы сделала с Викой? Валерий, Валера… – умоляюще подняла она на него свои уставшие, в красных прожилках у голубой радужки, глаза. – Если ты мне не поверишь, ты! – ее отец, отец Вики! – никто другой точно не поверит. Ну прошу, хоть выслушай меня – выслушай, наконец, хоть раз по-настоящему и не перебивай! Я сперва приняла ее за ненормальную, сбежавшую из психушки. Я днем прикорнула – просыпаюсь – и голая коза мне под нос тычет порванные трусики Вики, говорит, что она и есть Вика! Ты что думаешь, я ей сразу поверила? Понимаешь, Валера, она двигается, как Вика, говорит эти свои фразочки про последний шанс, как Вика, смотрит мультики в точности, как Вика… Она обнимает меня и зовет меня мамочкой… Она плачет – плачет, как одна Вика умеет плакать. Она смотрит, как Вика. Ее глаза – это Викины глаза. Еще у нее ее родинки. Не все, но такое бывает. Иногда родинки появляются, иногда исчезают. У меня вот была родинка на щеке – довольно крупная – на всех моих снимках из детского сада она есть. А потом – попал в меня паук – и стала бледнеть родинка – так и исчезла… Валера… Она – моя Вика! Я буду ее защищать, но если у меня не выйдет – придется тебе. Этот миллион – ты его ей отдай на безбедную жизнь. Она не сумеет пока им распорядиться верно – она шестилетняя девчонка по разуму, но однажды она повзрослеет и станет нормальной – главное, чтобы ее не положили в «дурик, понимаешь? Ее там напичкают лекарствами и сделают из нее овощной салат «Цезарь», как Наполеона… Я не могу этого допустить – и, кажется, ты моя единственная надежда этого не допустить… – резко заплакала Анастасия.
Валерий молчал. Долго молчал – Анастасия же тихо плакала, закрыв лицо руками, давясь слезами и глотая рыдания. «Нет, – решил он, – так нарочно плакать невозможно…»
– Ну… – огляделся он. – Так поступим: доллары сейчас в печь спрячем, ты – идешь умываться и одеваться, я – собак найду. Раз ее белье осталось – след могут взять… И, конечно, я к ней присмотрюсь. Как иначе? Но собак-ищеек всё равно найду – вдруг та Вика в спальне – всё же не наша Вика, понимаешь, Настя? Вдруг наша Вика убитая в лесу, вдруг у извращенцев, а ты с ума сходишь. Иначе я не могу, уж извини.
– Да, – вытирая нос, кивнула Анастасия. – Ты верно всё говоришь: надо убедиться. Просто… Валера, я вчера была одна… Мне было не на кого вчера опереться… Ты к озеру иди – там родник, там деревенские собираются – новости обсуждают. А по домам не ходи – не откроют…
– Ты мне будешь про деревню рассказывать? – усмехнувшись, покачал головой Валерий. – Ты? Мне?
– Ну да… Ты же всё всегда обо всем и так знаешь лучше других, – устало махнула рукой Анастасия.
*
Валерий Валерьевич, президент трех финансовых компаний, был, что называется, от сохи – родился практически в деревне – в селе Ярославской области. Его родители до сих пор там обретались и не желали переезжать ни в столицу, ни в любой другой нормальный город. А ведь их село ныне – убожество, во времена его юности – тоже всё там было убого. Как так? – все хотят хоть понюхать этот райский плод под названием «красивая жизнь», – так появляется мечта. Одни измеряют «красивую жизнь» понятием «качество», вторые – «количество», третьи – и тем и тем. Валерий Валерьевич хотел быть из «первых», зная, что «третьи», скорее всего, и «вторыми»-то никогда не станут.
Выбраться из его родного села в «красивую жизнь» «третьи» пытались, нарушая закон, – и финал очевиден – в конце такого «легкого» пути маячит зона, если не безвестная могила. Он же пошел сложным путем – математические олимпиады, МГУ, аспирантура… Капиталов оный путь не приносил до тех пор, пока он не встретил Анастасию – богатую доченьку богатого папочки. Да, есть еще один, самый верный, путь из грязи в князи – выгодный брак.
Вот только Анастасию он полюбил по-настоящему. Как можно было ее не любить? Сногсшибательная внешность, ироничный ум, когда надо женственная, когда надо – внучка армейского полковника. Ему казалось, что она-то не способна предать. Ха! А когда он пытался, дурак, простить ее ради Вики – (мысль о том, что его ребенка будет воспитывать другой мужчина, и ныне была невыносима) – услышал: «Не хочешь терять деньги моего отца?» После этого Валерий Валерьевич сам захотел официального развода.
И самое нелепое в том, что Анастасия загубила его жизнь одним своим в ней появлением. До встречи с ней он и не помышлял о карьере финансиста. Он мог бы стать, как многие его друзья по МГУ, успешным программистом – мог жить и работать в Америке, в Британии, на райских островах…
Лоск Валерия Валерьевича – мраморный фасад на глиняном доме. Ему надо носить на работу сшитые на заказ костюмы, подбирать к ним достойные рубашки, что нигде не жмут и не торчат из-за пояса, ремни, ботинки, галстуки, пальто из кашемира… Он арендует для деловых поездок шикарные тачки, в обычной жизни водит серебристый «паркетник». Он купил московскую квартиру (даже не в центре, даже не в элитном доме!) за семь долгих лет, тогда как его якобы друзей смешит само слово «ипотека». Для него потратить тысячу евро на туфли – это очень дорого. А Анастасия купит такие туфли и скажет – «Ой, повезло, по дешевке взяли!». Самое скверное – когда она покупала такие туфли ему, на деньги ее папочки, что б ему провалиться!
Это Борис Федорович, отец Анастасии, сперва устроил зятя-нищеброда в свою компанию, затем через год одолжил нищеброду на стартовый капитал, затем капал дочке на мозги пять лет кряду, затем познакомил дочку с Игорем – еще одним нищебродом. Борис Федорович знал, что Анастасии нравятся нищеброды. Просто Игорь – это свой нищеброд, Валерий Валерьевич – перестал быть таковым шесть лет назад.
Анастасия искренне считала, что он, Валерий Валерьевич, ставит ее и Вику на второе место, после работы. Он же хотел, чтобы его семья жила в квартире, купленной им, а не отцом его жены, хотел, чтобы Анастасия не брала деньги у своего отца, хотел перестать быть приложением «зять Бориса Федоровича». Ну разве это непонятное желание – чтобы тобой гордилась любимая женщина, а не притворялась из жалости?
Да что уж теперь – всё в прошлом. Теперь важна только Вика. Разумеется, Настя рехнулась – то ли арахнофобия у нее в деревне разыгралась, то ли всё же пьет она… В селе он перевидал разные проявления белой горячки: черти, ангелы и ведьмы с феями, – это обычное дело при «белке».
Камышовка, деревня, по какой он шел, действительно удивляла – размашистая и вся будто нежилая – ни людей, ни скотины. Собаки – сплошь старые-престарые – едва на ногах стоят, трясутся, да угрожающе рычат – рьяно стерегут «грозные Церберы» врата Аида в виде покосившихся калиток. На окрики никто не выглядывал из окон, никто не отворял дверей. Пришлось идти к озеру.
А у родника шептались пять особ в пестреньких платочках – тоже старых-престарых бабушек – таким лет по восемьдесят, если не больше.
– Барышни, – поприветствовал их Валерий Валерьевич, – у меня дочка шести лет пропала – русые волосы по плечи, челка, серые глаза. Не видели такую?
– Видали, – кивнули старушки. – Вчера с ведерком и с мамой своейной сюды ходила. С сих пор – не видали.
– Так, а не подскажете, где мне собаку-ищейку найти? Такую, чтоб не померла от лишнего шага.
– К Ананчу тебе надобно, – ответила баба Нюра. – Ананч у нас в Камышовке самой малой пострел – семьсят пять всяго ему. Ананч на охоты всё еще ходит.
– Онаныч?.. Ладно, где этот ваш пострел живет-то?
– А по соседству с вами, у лесу, где над воротами – подкова. Ты тока с пустыми руками к Ананчу не ходи – не то он пса из сеней выпустит – и загрызет тя, наш ты кавалер, егойное животное.
– Благодарю, барышни… А… как тут с полицией? Куда вы обращаетесь?
– Никуды мы не обращаемся, – переглянулись старушки. – Чаго нам туды обращаться?
«Ну, разумеется, – раздраженно подумал Валерий. – Чаго обращаться – всего-то маленькая девочка пропала и остались от нее лишь клочки одежды!»
Однако вслух он этого не высказал, а вежливо распрощался с «барышнями в пестрых платочках». Отходя, он слышал:
– Чёт он не нравиться мне, Нюр. Скользкий типок.
– Он сам себе не нравится, – ответила баба Нюра.
*
До Ананча Валерий зашел в дом к Анастасии – взять пиво (и «малой пострел» холодненькое заценит, и Насте без бухла под боком – сплошное благо). А она, Настя, похоже, вновь нализалась! Подскочив к Валерию, тихо прошептала:
– Валер, это не она! Не Вика!
«Не Вика», полулежа на лавке и согнув одну ногу в колене, смотрела мультик про Золушку, из ее рта торчала палочка от леденца. На «отца» она внимания не обратила, он же невольно подметил ее сексапильность: из джинсовых шортиков росли такие ноги, какие бывают у танцовщиц кабаре, длинные волосы падали к дразняще-острым соскам…
– Теперь, значит, не Вика… Насть, ты это, не знаю, дай ей лифчик, что ли. Вдруг всё же Вика, а я почти уж завелся…
– Я тебе заведусь! – раздраженно шептала Анастасия. – Немедля думай о гнили и трупах в червях, извращенец! Как я на шестилетнюю девочку бюстгальтер надевать стану? Она же запомнит! Вдруг проститутка вырастет у нас! Ух, – выдохнула она.
– Мне кажется, проститутки вырастают из тех, кто как раз лифчики не носит…
– Знаток, да?! Крейсер свои пушки уж в шесть лет зачехляла?
– Настя! Так!.. Почему это теперь не Вика?
– Во-первых, Вика тебя бы узнала. Во-вторых, она «Золушку» теперь понимает так, как все люди… В-третьих, она не так, как Вика, леденец сосет – она его языком двигает, а Вика двигает руками, за палочку, как я ее научила. В-четвертых, она неряха. Вика, конечно, тоже далеко не Мери Поппинс, но эта! В-пятых, телевизор она иначе смотрит – сам видишь. В-шестых – ее глаза изменились. В-седьмых – у нее пропадают родинки и появляются новые… Валера… Нашу Вику кто-то ест изнутри – она теряется – час от часа всё сильнее теряется. Ее совсем чуть-чуть осталось!
– Понял. Я пива возьму…
– Какое еще пиво с утра, алкаш?!
– На себя посмотри! Пиво – несу владельцу собаки, нашему соседу. Ты, это… дай мне порванную одежду Вики. Знаешь, давай пока только кеды и футболку. А то сосед ваш с говорящим именем – Онаныч…
– Говорящим! Ананий – имя, как имя, Ананием Ананычем лучшего друга моего дедушки звали, пошляк… – уходя, ворчала Анастасия, Валерий же изучал девицу на скамье – Вики он в ней не видел, но внешне она кого-то ему напоминала – кого же? Сексапильная девица наконец оторвалась от телевизора, повернулась к нему и улыбнулась – улыбка была не Викина. «Что и требовалось доказать! Зато Настю, к счастью, белка, похоже, отпускает. Сейчас собака приведет к… лишь бы не… Даже не знаешь, что хуже – найти мертвую дочку или изнасилованную… Убью, выродка!»
Ананч оказался низеньким дедом с неровной бородой, одетым в потертые джинсы (!), мятую клетчатую рубашку и закатанную к макушке шапку, – прям престарелый метросексуал а-ля дровосек. Он так обрадовался четырем бутылкам пива в руках Валерия, что резво похромал из своей избы навстречу гостю и открыл перед ним калитку. Его собакой был натуральный серый волк (Ох, ну и Камышовка! – не перестаешь поражать!). Волк привел Валерия и Ананча к «Вике-не-Вике» и больше никуда не желал идти. Хвостом, как собака, волк не вилял, порой смотрел так, что бегали мурашки по спине – волк явно размышлял, не позавтракать ли ему чужаками. «Вику-не-Вику» же волк не ужаснул, скорее заставил понервничать. Настоящая Вика прыгнула бы с визгом Валерию на руки – так она боялась больших собак.