Три цветка и две ели. Первый том

– Что ж, и печальная мелодия лютни меня вполне обрадует. Любезно прошу всех к столу. Ксаночка, – посмотрел старик на внучку, – будешь сегодня моей госпожой?

Ксана, девчушка в детском, коротковатом и свободном желтом платье, сразу полезла на руки к любимому деду, а тот ее подхватил и понес к столу с пятью чашам, в каких заботливо помыл ее ручки, не уставая что-то ласково ей говорить. Маргариту и даже Рагнера невольно тронула эта нежность. С внучкой старый, матерый сводник, продававший женщин за бесценок, циничный Арл Флекхосог становился обычным добрым дедулей.

За обеденным столом Рагнер продолжал вести себя безупречно: не обидел свою прекрасную даму ни тарелкой, ни чашкой, ни словом. Маргариту переполняла любовь и самая горячая благодарность к нему, ее рыцарю без страха и упрека. Когда принесли главное блюдо и по зале поплыл тухловатый запашок рыбы в водоросли, то баронесса Нолаонт решилась на подвиг. А еще она не хотела кушать из разных тарелок с возлюбленным.

– Ваша Милость, – обратился к ней хозяин дома, – для вас запечена телятина. Господам Альмондро тоже наша кухня непривычна. В отличие от госпожи Тиодо. Вы и сегодня желаете рыбу в водоросли, госпожа Тиодо?

– Сегодня я предпочла бы телятину, – пропела темноглазая блондинка.

– А я бы сегодня предпочла рыбу в водоросли, – смело заявила Маргарита.

– Зачем? – тихо спросил ее Рагнер.

– Хочу стать своей: лагросскою.

– Ларгосская – только гадюка. А дама – ларгосцка.

Скоро между ней и Рагнером лежала отвратительная, склизкая, как зеленая медуза, пахучая масса. Маргарита отщипнула ложкой от «медузы» и положила слизь в рот, понимая, что не только Рагнер с улыбкой следит за ней, но и все вокруг. Ксана и та замерла, перестав елозить на стуле.

Вкус у рыбы в водоросли был столь же отвратительным, как и вид. Особенно мерзостным оказалось послевкусие. Но, с недрогнувшим лицом, Маргарита проглотила вторую ложку слизи. Она, улыбаясь, пыталась проглотить третью ложку тухлой гадости, когда Лилия Тиодо спросила Арла:

– Господин Флекхосог, это рыба в водоросли по-старинному?

– Да, конечно, лучшая…

Далее баронесса Нолаонт, зажимая рот салфеткой и издавая недвусмысленные звуки, выскочила из-за стола да убежала из обеденной залы в гостиную. Но до уборной она не успевала, поэтому, достигнув открытого окна, исторгла закуски, окрашенные розовой ягодной водой, на миленькую, ни в чем не повинную фиалковую клумбу, разбитую под окном. И со стыдом, приходя в себя, поглядела вниз, на вымаранные, оскобленные, кроткие цветы. А из обеденной еще доносился противный смех «противной Ксаны».

– Как ты? – подлетел к Маргарите Рагнер и попытался повернуть ее к себе лицом, но она отворачивалась.

– Дурочка, ты моя, – вздохнул он. – Зачем кушала и давилась? Никто же не заставлял? Ларгосцка…

– Надо было сказать, что эту рыбу мочой промывали… – плаксиво ответила она. – Ладно, черви, но моча – это для меня уже слишком…

– С чего ты взяла? Так лишь моряки делали в плаваньях, сберегая воду, и так уж сто веков никто не стряпает… Я бы сам не стал это кушать.

Маргарита простонала что-то неясное, а Рагнер обнял ее.

– Маленькая моя дурочка, ну что же ты навыдумывала? – говорил он, целуя ее в пробор волос, между золотистыми «рожками». – Откуда ты это, вообще, взяла?

– Это всё она! – с ненавистью ответила Маргарита. – Эта белоснежная лилия. Она мне про мочу у Вьёна сказала, а сейчас дала понять, что я мочу кушаю… по-старинному…

– Ну… она же чужеземка тоже. Напутала что-то, наверно… Зачем ей тебе вредить?

– Но она вредит! Рассказала всем про нас…

– Это ты рассказала и наврала! – тихо, но жестко произнес Рагнер.

– Она губы чем-то подкрашивает – не может быть у человека таких вишневых губ. Она подлая и лживая – а ты это, как и другие, вы не видите, потому что она красивая и всем вам нравится! И тебе тоже она очень нравится…

– А как же госпожа Альмондро? – строго смотрел Рагнер. – Они подруги, но Лючия своего мужа не ревнует и глупо себя не ведет, не давится и рыбой за столом…

– Рагнер! Сейчас это не ревность! – воскликнула Маргарита и перевела дыхание, вытирая слезы. – Видно, что я плакала?

– Немного… Давай немного задержимся. Побудь здесь, я найду воды.

– Давай лучше уйдем отсюда, прошууу, – взмолилась она.

Рагнер помотал головой.

– Ты – баронесса, и тебе нечего стыдиться перед этими людьми – скорее это они сейчас переживают, поверь, что могут вызвать твой гнев. Поспешный уход их напугает еще сильнее. Забудь обо всем и веди себя так, как будто ничего не было. Покинуть дом во время трапезы – тоже некультурно. Мы ненадолго задержимся. Я переговорю с Арлом, а потом сразу поедем.

– Я клумбу испортила… Так стыдно! Бедные фиалочки…

– Да и ладно. Про клумбу тоже забудь. Я завтра пришлю в этот дом подарки за обед и за клумбу.

В гостиную робко вошла Сельта Флекхосог.

– Я могу чем-то помочь Ее Милости? – спросила женщина.

Маргарита кивнула и последовала за ней в уборную.

– Я пребываю в надежде, ношу в чреве, – сказала она Сельте наедине. – Скоро будет заметно. Вот, желудок и подводит.

– Понимаю, – почтительно, но неискренне кивнула та. – Приму за честь оказать вам услугу и сделать пребывание в этом доме для вас приятным.

________________

Кабинет Арла Флекхосога ни в коем случае не походил на захламленный чердак, он походил на покой аристократа. Даже кабинет Рагнера в Рюдгксгафце проиграл бы этой зале: три больших зеркала в золотой росписи по краям, темный стул-трон с высокой спинкой и лаково-красный письменный стол с инкрустациями из черепахового панциря. На трех полках – идеальная чистота: книга к книге, чарка к чарке. В покрывало из узорной камки оделась скамья, из золотистого бархата сотворились подушки и портьеры. Окно в кабинете наличествовало одно, зато оно протянулось от пола до потолка, зарешеченное тонкой и редкой сеткой. Сквозь стекло можно было видеть лужайку сада. А между окном и спинкой стула висел на стене миниатюрный портрет – не больше ладони, однако рамку Арл заказал весьма великую, помпезную. Темперно-красочная Ксана заботливо держала куклу и чашечку – играла в маму; выглядела на портрете эта нескладная девчушка необычайно хорошенькой и всё же похожей на себя.

Стены кабинета художник сделал темно-вишневыми: благородного и дорогого оттенка. Даже днем казалось, что здесь сгустился вечер – какой-то немыслимый дневной сумрак. Арл сел за стол, Рагнер устроился на скамье. Взяв в руки подушку с белесой каймой, он узнал руку вышивальщицы – кто еще мог так кудесничать с иглой? Белые бабочки, точно живые, приготовились взмахнуть крылышками и упорхнуть в окно. Бабочка была противоположностью хищной стрекозе, символом добродетельной души, успешно победившей Пороки, а также легкости мировосприятия, олицетворением безделья и кокетливости. Бабочка принадлежала первому месяцу Цереры. Ничего не произнеся, Рагнер молча подложил подушку под спину.

– Так, Арл, – заговорил Рагнер. – Пивной у тебя на верфи больше нет. Я выяснил у нотариуса, что в твоей грамоте – только право на торговлю кораблями, и ничего про пиво или вина.

– Я не продаю хмельное, – улыбался Арл. – Я продаю деревянные суда – корабли и посуду – пивную кружку или деревянную чашу. А пиво и вино раздаю в награду за покупку и за то, что суда мне дарят назад. Могу парус на чаши поставить, если желаете…

– Не зли меня.

– И не собираюсь, – улыбался Арл. – Ваша Светлость, предлагаю не враждовать более, а дружить. Мир принесет нам обоим больше выгод. Я могу закрыть пивную по вашему принуждению, но тогда стану оплачивать труд лишь хлебом и пивом – и снова не прогорю, и закона не нарушу. Предлагаю другой путь. Вы построили большую пивоварню, ведь думали, что пиво будут брать местные трактирщики, но они у вас его не покупают… Знаете почему?

– Нет. До пивоварни я еще не добрался.

– Трактирщики тайно варят пиво сами. Потому часть питейных домов еще не разорилась. А мне накладно завозить пиво из других мест. Мы могли бы продавать на верфи ваше пиво – и недурно заработать. Весьма недурно.

– Нет.

– Почему?

– Не хочу. И не думай, Арл, старый, драный кот, что побеждаешь. Скоро в Ларгосе появятся аж две тысячи мужиков, какие будут отсыпать мне холм.