Дневник Алёны, или Как научиться себе не врать?

Дневник Алёны или Как научиться себе не врать?
Родионова Маргарита

Кто-то сказал, что в нашей жизни ничего особенного не происходит, неправда, происходит сама жизнь. Для кого-то моя жизнь – ерунда, для меня – моё сокровище и моя вселенная. Однажды, посмотрев назад, я поняла, что весь полученный мной опыт, каждая кажущаяся ошибка или тупик на самом деле были прямой дорогой к себе, какой я должна была стать. Научилась ли я себе не врать? Да. Вместо жизненного опыта за спиной снова растут крылья. Я перестала казаться, я начала быть.

Родионова Маргарита

Дневник Алёны или Как научиться себе не врать?

***

Я знаю – я вам очень интересна. И симпатичнее меня окрест трудно найти. Я не хвалюсь. Присмотритесь. Даже сексапильна. Хотя и не модель…

Кто-то сказал, что в нашей жизни ничего особенного не происходит, неправда, происходит сама жизнь. Для кого-то моя жизнь – ерунда, для меня – моё сокровище и моя вселенная. Сверкнёт слезой счастья – как искоркой падающей звезды – по щеке неба. И кто-то успеет загадать желание. А кто-то нет. Попробуйте, загадайте! У вас обязательно что-нибудь получится. Главное не бояться и загадывать из самой глубины души большое, светлое, заветное желание. Не бойтесь! Загадывайте!

А я начну писать дневник и, когда я буду старой, дряхлой, умудрённой сединами, как черепаха Тортилла, окружённая множественными детьми и внуками, кому-нибудь будет интересно, как и чем я жила, что я чувствовала, чего боялась. Может быть, это кому-нибудь пригодится и кто-то найдёт ответы на свои вопросы, а, если не пригодится, так хоть развлекутся от моей наивности.

– Какая же была у тебя интересная и долгая жизнь, – скажет многочисленное потомство, если ему, потомству, это будет интересно.

А я, умудрённая сединами и морщинами, буду снисходительно улыбаться, и рассказывать историю за историей, которые будут похожи на сказки. Моё многочисленное потомство будет удивляться, восхищаться и недоверчиво слушать, раскрыв рот. Как я иногда заслушиваюсь рассказами своей мамы. И с ней как бы проживаю всю её судьбу. Я – она, она – я. Всё слишком и слишком просто?! А попробуйте пережить всё это сами. За других. Попробуйте стать рассказчиком, видеть мир его глазами, слышать его ушами и видеть его глазами. Это сложно, но, когда это получится, вот тогда… Сравните, получится ли у вас лучше. И в обычной вроде бы жизни ощутите уникальность каждой судьбы.

Начать надо, наверное, с самого начала. Появилась на свет я тёплым летним днём тем единственным способом, каким все мы сюда приходим. Свой приход в этот мир я, естественно, не помню. Первопроходцем была моя сестра-близнец, я ещё думала минут десять: осчастливить мир своим появлением или не стоит. Но моё желание уже никого не интересовало – не могла я оставить одинокой мою сестру, с которой мы были неразлучно девять долгих месяцев. Вся наша семья была очень рада нашему появлению. Больше всех радовалась наша мама, которая сказала:

– Слава Богу, я отмучилась за один раз!

Папа многозначительно молчал; как все мужчины, он мечтал о наследнике, поэтому, видимо, лелеял надежду на его появление. Но, как показало время, наследника он так и не получил.

Бабушка утешила папу:

– Человек предполагает – Бог располагает. Будь счастлив тем, что имеешь.

Счастья и хлопот мы с сестрой дали столько, что о наследнике никто уже и не помышлял. Просто было некогда об этом даже думать, всё время и мысли родителей заняли наши проделки.

В нашей семье пять человек: мамина бабушка – Александра Александровна; мама – Евгения Александровна; папа – Игорь Андреевич; моя сестра – Оля и я – Алёна. Живём мы в обычной новостройке, в нашей квартире четыре комнаты. Одна нам с Олей, где мы можем делать всё, что нам угодно: вешать на стены всевозможные плакаты, рисовать на стенах, переставлять мебель. А самое главное, нам за это ничего не будет! Другая комната – маме и папе, куда вход строго запрещён. В эту комнату отправляют кого-нибудь особо отличившегося в проказах. Третья – бабушке, в которой нам очень нравится бывать. У бабушки старинная мебель, на окнах тяжёлые бархатные тёмно-синие шторы; такая же скатерть на столе. На комоде стоят портреты в рамках, на стене картина с мрачным пейзажем, в углу – икона. А в четвертой комнате мы собираемся все вместе, где и проводим большую часть времени, лишь на ночь разбредаемся по своим норкам. Здесь у каждого есть свой любимый уголок: бабушка облюбовала себе кресло, мама с папой заняли огромный диван, а мы с Ольгой делим второе кресло или устраиваемся на полу на зелёной дорожке, так похожей на луг.

Район наш можно перепутать с любым другим районом любого другого города. Такие же, как везде, многоэтажки, много машин, мало травы и деревьев. Половина из тех, что мы сажали, не прижились, а оставшиеся такие чахлые, что слёзы наворачиваются на глаза, глядя на них, зажатых каменными джунглями, асфальтом, машинами, гаражами.

Новые районы во всех городах, наверное, похожи, как мы с сестрой. Один раз мы шли куда-то рано утром (может быть, уезжали куда-нибудь?), было темно, прохожих почти не было. Нас остановил мужчина. Спросил на ломаном русском:

– Простите, где я быль?

Мама, как могла, объяснила.

– Кайкой этьо город?

Мама засмеялась и ещё раз объяснила. Мужчина, схватившись за голову, пробормотал что-то по-английски или иначе. Вызвали такси, отправили его на вокзал, а оттуда в Питер. Получилось почти по Рязанову. Но с международным акцентом. Глобализация однако.

Прабабушка моя – Александра Александровна – высокая, с прямой осанкой, с седой косой вокруг головы, в металлических очках. У бабушки удивительные руки – тонкие, изящные, кожа на них тонкая-тонкая, вся в морщинках, похожа на пергамент. Эти бабушкины руки – золотые, за что бы она ни бралась, у неё всегда всё получается. Бабушка очень хорошо играет на пианино. Но очень редко. Но когда на неё находит вдохновение, мы замираем и незаметно перебираемся ближе к пианино. Бросаем все свои дела и молча слушаем, как музыка заполняет комнату, как меняется бабушка. Она становится молодой и красивой, комната кажется залом какого-то дворца. А бабушкины руки, словно живут сами о себе – они порхают над клавишами, и из-под каждого пальца рождается звук, сливается в единую мелодию и завораживает. Мы слушаем и, кажется, что даже не дышим, боясь нарушить это музыкальное чудо.

Мама тоже играет, она окончила музыкальную школу, но предпочла технический вуз. А мы выучили собачий вальс, да и тот не полностью, и на этом наши музыкальные способности закончились. Музыкального слуха у нас просто не было. В музыкальную школу нас не взяли, бабушка вздохнула и махнула на наше музыкальное развитие рукой:

– Зачем терзать инструмент деревянными пальцами?

Наша бабушка знает и умеет всё, она училась в институте благородных девиц в Смольном, пока не началась революция. Что было дальше, я не знаю, бабушка не любит говорить о себе, отшучивается:

– Что может рассказать вам склеротичная старуха? Я уже и не помню себя молодой.

Она притворяется, потому что с памятью у бабушки получше, чем у нас всех вместе взятых. Она наша домоправительница – так говорит папа. Бабушка занимается домашними делами и нашим политическим воспитанием, так как она первая смотрит все новости по телевизору и прочитывает все газеты. Наша бабушка строгая, но справедливая, по-моему, даже папа её немного побаивается. Мы с сестрой стараемся бабушку не огорчать, потому что очень её любим, она проводит с ними больше времени, чем родители, играет в наши игры, помогает решать наши девичьи проблемы. Бабушка Саша много читает и помогает нам готовиться к ненавистным политинформациям в школе.

– Бабушка, как ты относишься к политической обстановке в нашей стране или к переговорам с другими странами, – приставали мы к ней.

Она хитро улыбалась, сверкая молодыми голубыми, не выцветшими глазами на морщинистом лице:

– Деточка, политику надо делать политикам, – совсем непонятно объясняла бабушка. – Вырежи вот это, это и это, – она торкала длинным пергаментным пальцем в газету. – Подклей в тетрадь и завтра прочитаешь. Это как раз то, что надо для завтрашней темы.

И она всегда оказывалась права. Можно сказать, что политинформацию бабушка готовила за нас. Мы не спорили и всегда слушали её, зная, что бабушка не подведёт.

Мама наша – Евгения Александровна – молода и удивительно красива. Она похожа на бабушку, где та снята в старинном наряде с жемчужным ожерельем и двумя толстыми косами на груди. Когда мы ходим вместе с мамой, все незнакомые люди очень удивляются, узнав, что мы её дети. Мама смешлива и не прочь вместе с нами повеселиться. Если мы идём на карусели, отцу приходится брать билет и на маму. Она никогда не отказывается прокатиться вместе с нами. Сам папа говорит, отказываясь:

– Детские забавы. У тебя, Женечка, ещё детство играет.

А мама смеётся и подкалывает его:

– Боится! Просто боится и не признаётся! Ну, скажи, что тебе страшно!

Мама работает на заводе, начальником какого-то секретного военного цеха. Про работу свою она ничего не говорит и мы знаем только то, что она руководит. Свое руководство она хотела перенести и в семью. Но наш тихий, спокойный папа этого ей не позволил.

– На работе ты можешь руководить хоть всей страной, Женечка, а дома я твой муж – бог и господин. И все решения буду принимать я, – твёрдо сказал папа.

Мирно ли они пришли к этому или нет, мы не знаем, но патриархат в нашей семье жёсткий.

Мама вспыльчива, но быстро отходит. Все ссоры в семье начинает она. Она бушует, что-то доказывает, кричит – папа молча слушает. Отведя душу, мама замолкает, обижается на нечуткое папино отношение к женщине. И папа несколькими ласковыми словами и поцелуем заканчивает ссору.

Наш папа солидный, высокий, плотный – как гриб боровик, говорит бабушка, – с густой тёмной шевелюрой, чуть тронутой сединой. Папа носит очки в тёмной металлической оправе с чуть затемнёнными стеклами, так что всегда кажется, будто он наблюдает за тобой. Очки папе идут так, словно он родился уже в них. Когда папа снимает очки, он похож на испуганного мальчика с большими круглыми глазами. В нашей семье у всех голубые глаза. Это единственное, что нас объединяет, так как характеры в нашей семье у всех разные. И если судить по гороскопам, то вместе наша семья ни в коем случае не должна собираться, безопаснее находиться друг от друга как можно дальше. Но так уж получилось, что судьба свела нас всех вместе под одной крышей и наградила родством. А родственников, как известно, не выбирают.

Папа занимается бизнесом. Он руководит несколькими магазинами, домой приходит усталый. Мама суетится возле него, словно у них всё ещё продолжается медовый месяц. Глядя на них, можно с уверенностью сказать, что существует вечная любовь, как бы в этом не сомневались окружающие.

Принимая какое-либо решение, папа внимательно всех выслушает, но решает сам. Бабушка в этом с ним согласна. Она тоже считает, что в доме хозяин – мужчина.

Я и Оля – худенькие, светловолосые, с белёсыми бровями и ресницами. Мы не такие красивые, как вся остальная наша семья. Мы никакие – беленькие мышки, мы не похожи ни на одного из наших родственников, только друг на друга. Мы всегда в поиске – чтобы такого сделать плохого. Мы – близнецы, удивительно похожи, даже мама иногда спрашивает, кто есть кто. Хотя, мне кажется, что она лукавит, потому что всегда наказывает ту, которая была инициатором наших шалостей.

Зимой мы катались на деревянной горке, и я застряла пуговицами в щели между досок. Пока я висела, беспомощно барахтаясь на горке, у меня созрел план – проверить, любят ли нас или нет. Я послала сестру сказать бабушке, что я повесилась и умерла. Бабушка возникла возле горки в домашних тапочках и без пальто в мгновение ока. Увидев меня, застрявшую посередине горки и весело смеющуюся, сдёрнула меня с горки, только пуговицы посыпались, как горох из треснувшего стручка. Поставила на ноги и молча потащила домой. Ольга плелась сзади повторяя:

– Бабушка, мы пошутили. Мы пошутили, бабушка.

А я громко ревела – мне было жалко красивых деревянных пуговиц, которые остались под горкой. Я знала, что ребятишки соберут их, а я пуговицы больше не увижу. А это была моя гордость.

Бабушка пила лекарство, мама суетилась возле нее, а папа был чернее ночного неба. Нас наказали обеих. Для начала лишили воскресной прогулки и сладостей, и неделю с нами не разговаривали. Что мы чувствовали? Досаду и злость на взрослых – это же шутка, что тут такого? За что такие лишения? Ведь ничего же не случилось. Это я должна обидеться, потому что мои красивые пуговицы так быстро исчезли из-под горки. А мне их даже не дали собрать. Нам казалось, что наказание было несправедливым. Почему нас не замечают? За что мы стали не нужны никому. У нас был страх, что нас отдадут в детский дом, и мы никогда-никогда больше не увидим ни маму, ни папу, ни бабушку. Это был первый урок. Только своей вины мы так и не признали, не поняли. Мы считали себя потерпевшей стороной. В том возрасте мы не умели заглянуть дальше, для нас будущее словно не существовало, у нас было только настоящее. Для нас будущее – это события ближайшего вечера или завтрашнего дня.

В конце зимы, после долгой болезни, нас отправили на молоко к деду. Мы приехали очень поздно и автобусы со станции до деревни уже не ходили. Нас закутали в дедов тулуп, посадили на санки и дед повёз нас домой. Путь был длинным, мы ехали по снежной дороге, вокруг темно, только полная луна освещала дорогу, да звёзды мерцали высоко в небе. Было очень красиво, как в сказке. Мы с Олей толкались и баловались, а потом, деля место в больших деревянных санках, сделанных дедом, Ольга вытолкнула меня на крутом повороте. Я лежала и думала, что сейчас ко мне подберутся волки и съедят и от меня ничего не останется. Но я не успела додумать свою грустную думу до конца, меня тут же подобрали, а Ольгу нашлёпали так, что мне её было жалко. И опять взрослые играли в какие-то свои игры. Зачем было обижать Олю, ведь не случилось же ничего. Я же даже не успела испугаться.