Остров мертвых. Умереть в Италбаре

– Да, – ответил я, – но я все исправлю. Не беспокойтесь, вас это не касается. Забудьте, как меня зовут.

– Конечно, мистер Коннер.

– Доброго вечера.

– Доброго вечера.

* * *

Я вошел в дом на улице Нюэйдж. Прошелся по прихожей, по многочисленным комнатам. Нашел спальню Рут и обыскал ее. Она оставила в доме всю мебель. И несколько гардеробов и шкафов, полных одежды, и всяческие мелкие личные вещицы, которые не станешь бросать при переезде. Странное это было чувство – ходить по дому, заменившему собой другой дом, и время от времени замечать что-то знакомое: антикварные часы, расписную ширму, инкрустированную коробку для сигар; это напомнило мне о том, как жизнь смешивает то, что было когда-то тебе дорого, с тем, что всегда будет тебе чуждо, убивая его неповторимую магию, которая сохранится лишь в твоих воспоминаниях о времени и месте, где оно когда-то существовало, и до тех пор, пока ты не встретишься с ним снова, эта магия будет тревожить тебя мимолетно, сюрреалистически, а потом и она тоже умрет, когда позабытые эмоции улетучатся из картинок в твоей голове, расстрелянных этой новой встречей. По крайней мере, это произошло со мной, когда я искал следы случившегося с Рут. Пока часы пролетали мимо, а каждая вещь в ее доме просеивалась через решето моего внимания, осознание, снизошедшее на меня в офисе Дюбуа, – то, что брезжило еще на Покое, с тех пор как пришла первая фотография, – завершило свой круг: мозг-кишечник-мозг.

Я сел и закурил. Снимок Рут сделали в этой самой комнате; на нем не было того же фона со скалами и синим небом, как на других. Но я обыскал ее и ничего не нашел: ни признаков насилия, ни намеков на личность моего врага. Я произнес это вслух: «Мой враг», – первые слова, сказанные мной после того, как я пожелал доброго вечера сделавшемуся неожиданно сговорчивым седовласому адвокату, и в этом большом, похожем на аквариум доме они прозвучали странно. Мой враг.

Теперь сомнений не оставалось. От меня чего-то хотели, но чего – я точно не знал. Скорее всего – чтобы я умер. Было бы очень неплохо, если бы я понимал, кто из множества моих врагов за этим стоит. Я перебрал варианты. Я задумался над странным выбором места встречи, поля битвы. Я вспомнил свой сон об этом месте.

Если кто-то хотел причинить мне вред, глупо было заманивать меня туда – разве что мой враг был не в курсе того, какую силу я приобретаю в любом из созданных мной миров. Все вокруг будет моим союзником, если я вернусь на Иллирию, планету, которую много веков назад поместил туда, где она оставалась до сих пор; планету, хранившую Остров мертвых, мой Остров мертвых.

…А я туда вернусь. Я это знал. Рут и возможность Кэти… Они требовали моего возвращения в тот странный Эдем, что я когда-то построил. Рут и Кэти… Два образа, которые я не хотел, но вынужден был совмещать. Прежде для меня они никогда не существовали одновременно, и это ощущение мне не нравилось. Я отправлюсь туда, и тот, кто придумал эту ловушку, пожалеет об этом – ненадолго – после чего станет вечным обитателем Острова мертвых.

Я раздавил сигарету, запер красные замковые ворота и поехал обратно в «Спектр». Меня неожиданно одолел голод.

Я переоделся к ужину и спустился в вестибюль. Слева я заметил симпатичный маленький ресторан. К сожалению, он закрылся несколько минут назад. Поэтому я подошел к стойке и спросил, какая из приличных едален все еще работает.

– В башнях Бартола у Залива, – сказал ночной портье, подавив зевок. – Они будут открыты еще несколько часов.

Я уточнил у него, как туда добраться, и вышел на улицу, и заполучил долю в торговле бриаровыми трубками. Слово «абсурдно» здесь подходит больше, чем «странно», но вы ведь помните, что все мы живем в тени Большого Древа?

Я подъехал к ресторану и поручил припарковать слип-сани униформе, которую вижу, куда бы ни пошел, – она всегда увенчана улыбающимся лицом и открывает передо мной двери, которые я мог бы открыть и сам, и протягивает мне полотенце, в котором я не нуждаюсь, и вцепляется в мой багаж, который я не хочу сдавать в камеру хранения, и постоянно держит правую руку у пояса, готовая повернуть ее ладонью вверх, едва завидев блеск металла или заслышав шуршание бумаги особого сорта, и у нее есть огромные карманы, куда она все это прячет. Она преследует меня больше тысячи лет, но презираю я на самом деле не униформу. Я презираю эту чертову улыбку, которая включается лишь при одном условии. Мои сани переместились отсюда туда и приземлились между двумя проведенными краской линиями. Потому что все мы – туристы.

Когда-то чаевыми логично вознаграждалось лишь то, что должно было выполняться быстро и эффективно, и они служили дополнительным заработком для представителей отдельных низкооплачиваемых профессий. Это понимали и принимали все. Однако туризм – давным-давно, в век моего рождения – навел слаборазвитые страны на идею, что всякий турист – это добыча, после чего на все страны, включая те, откуда туристы были родом, распространилось представление о деньгах, которые могут заработать те, кто носит униформы и предоставляет ненужные и непрошеные услуги с улыбкой. Вот армия, которая завоевала мир. После того как в двадцатом веке свершилась их тихая революция, мы все, едва выйдя за дверь, становимся туристами, гражданами второго сорта, которых безжалостно эксплуатируют улыбчивые легионы, захватившие власть коварно и бесповоротно.

Теперь в каждом городе, куда я попадаю, на меня набрасываются униформы, смахивают перхоть с моего воротника, впихивают мне в руку буклет, зачитывают свежий прогноз погоды, молятся за мою душу, бросают шаг-щиты на ближайшую лужу, протирают лобовое стекло, поднимают над моей головой зонтик в солнечные или дождливые дни или освещают дорогу ультра-инфра-фонарем в пасмурные, очищают мне пупок от «ваты», моют мне спину, бреют шею, застегивают ширинку, начищают туфли, улыбаются – прежде чем я успеваю запротестовать – и держат при этом руку на уровне пояса. Каким чертовски счастливым местом была бы вселенная, если бы каждый в ней носил блестящую и хрустящую униформу. Тогда нам всем пришлось бы улыбаться друг другу.

Я поднялся на лифте на шестидесятый этаж, где располагался ресторан. И понял, что мне стоило позвонить туда из отеля и забронировать столик. Он был набит битком. Я и забыл, что на следующий день на Дрисколле отмечался праздник. Распорядительница записала мое имя и сказала, что подождать придется минут пятнадцать-двадцать, так что я зашел в один из двух баров и заказал пиво.

Попивая его, я оглядывался вокруг, и с другой стороны вестибюля, в таком же баре, заметил парящее в полумраке толстое лицо, показавшееся мне смутно знакомым. Я надел специальные очки, способные играть роль бинокля, и изучил это лицо, теперь повернутое в профиль. Нос и уши были такими же. Цвет волос оказался другим, а кожа – темнее, но это изменить легко.

Я встал и направился было в ту сторону, но меня остановил официант и сказал, что выносить из зала напитки запрещено. Когда я объяснил, что иду в другой бар, он, улыбаясь и держа руку на уровне пояса, предложил отнести за меня стакан. Я заключил, что дешевле будет взять еще один, и сказал официанту, что он и выпить его за меня может.

Он сидел один, перед ним стояла крошечная рюмка чего-то яркого. На подходе к столу я снял и убрал очки, а потом притворным фальцетом сказал:

– Могу ли я к вам присоединиться, мистер Бейнер?

Он вздрогнул – слегка, под кожей – и на мгновение его жир заколыхался. В следующую секунду он сфотографировал меня своими сорочьими глазками; я знал, что укрытая за ними машина уже раскручивает свои колесики, точно демон на велотренажере.

– Вы, должно быть, ошиблись… – начал он, а потом улыбнулся и сразу же нахмурился. – Нет, это я ошибся, – поправился он, – но и неудивительно, Фрэнк, ведь прошло так много времени, и в нас многое изменилось.

– Одежда, например, – продолжил я обычным голосом и сел напротив.

Бейнер привлек внимание официанта так же легко, как если бы у него было лассо, и спросил меня:

– Что будешь пить?

– Пиво, – ответил я, – любой марки.

Официант услышал меня, кивнул, удалился.

– Ты поужинал?

– Нет, я ждал в баре напротив, когда освободится столик, и тут заметил тебя.

– А я уже поел, – сказал он. – И если бы я не поддался внезапному желанию пропустить рюмочку на дорожку, мы бы с тобой разминулись.

– Странно, – сказал я, а потом добавил: – Грин Грин.

– Что?

– Verde Verde. Gr?n Gr?n.

– Боюсь, я тебя не понимаю. Это что, какая-то кодовая фраза, которую я должен был опознать?

Я пожал плечами.

– Считай это молитвой о приведении в замешательство моих врагов. Как дела?

– Ну, раз уж ты здесь, – сказал он, – я, конечно, обязан с тобой поговорить. Могу я к тебе присоединиться?

– Разумеется.

Итак, когда прозвучало имя Ларри Коннера, мы перешли за столик в одном из бесчисленных обеденных залов, занимавших этот этаж башни. В ясную ночь мы насладились бы прекрасным видом на залив, однако небо было затянуто тучами, и только огоньки бакенов да неприятно быстро моргавший прожектор светились над темными волнами океана. Бейнер решил, что у него все-таки остался небольшой аппетит, и заказал себе полноценный ужин. Он умял целую гору спагетти и кучу кровавого вида сосисок еще до того, как я разделался с половиной стейка, и переключился на слоеный пирог, чизкейк и кофе.

– Ах, хорошо! – заявил он и немедленно вонзил зубочистку в верхнюю часть первой своей улыбки, которую я увидел лет этак за сорок.

– Сигару? – предложил я.

– Спасибо, не откажусь.

Зубочистка исчезла, сигары зажглись, счет прибыл. Я всегда так поступаю в людных местах, когда официант медлит со счетом. Закуриваешь, выдыхаешь легкий голубой дымок – и вот он уже тут как тут.

– Я угощаю, – объявил Бейнер, когда я принял счет.

– Ни в коем случае. Ты – мой гость.

– Что ж… Будь по-твоему.

В конце концов, Билл Бейнер – сорок пятый в списке самых богатых персон галактики. Не каждый день мне выпадает шанс поужинать с успешными людьми.

Когда мы уходили, он сказал: