Под опекой

Тогда образуется некая третья личность. Иногда девочка завидовала тем людям, которые могут передавать свои имя и фамилию своим детям. Но после пережитой катастрофы ее представления поменялись. Сменить имя, фамилию, личность – возможность начать свою жизнь с нового листа, уйти от прошлого, освободиться от позора или чрезмерного внимания. Бегать и прятаться не достойно сильных духом. Но что же делать всем остальным? Не все родились на вершине социальной лестницы или цепочки питания. А жить хочется даже крошечной мышке-полевке. Именно это стремление всего сущего к жизни и делает ее такой прекрасной и притягательной. Пусть фамилия Широкова будет для Тани магическим псевдонимом, талисманом, маской, по которой невозможно определить ее владелицу.

4

Последняя неделя свободы продолжалась. Перед отъездом в деревню на природу Таня решила побывать в Пушкинском изобразительном музее на Кропоткинской. Это был один из ее любимейших музеев наравне с Историческим музеем на Красной площади и Новой Третьяковкой на Крымском валу. К тому же в последние майские дни там проходила выставка художников Лондонской школы, среди которых особое место в памяти Крапивиной занимал Фрэнсис Бэкон с его глубокими телесными цветами и расплывчатыми, изгибающимися фигурами.

С произведениями Бэкона она познакомилась еще в детстве, но сразу после трагедии духовная связь с живописцем была разорвана. Почти любая картина английского художника напоминала об аварии. Рассматривая на сайтах-галереях любимые полотна, Крапивина отныне видела лишь мертвечину, измученные, искалеченные тела на кровавом фоне.

Девочка уже смирилась, что потеря родителей обернется для нее потерей и вкуса, и любви к искусству. Но открывшаяся весной выставка явилась знаком проведения. Может быть, Таня готова столкнуться со своим страхом лицом к лицу. В конце концов, она смотрела много фильмов ужасов. Возможно, они все-таки незаметно пугали ее, расстраивали нервы. Логическое заключение, но человек, тем более, подросток, хранит в себе под рациональной скорлупой иррациональное ядро. Кровь в хоррорах была бутафорская, крики – натужные – многие атрибуты ужастиков на самом деле высмеивают, уничтожают страх. Поэтому хорроры так популярны среди молодежи, которая, несмотря на внешнюю независимость и провокацию, все еще боятся монстров под кроватью.

«Кошмары на улице Вязов», «Крики», «Пятницы 13-го» и многие другие подобные киноленты, напротив, доказывали, что никаких чудовищ не существует. Точнее – они все заперты в маленьком мирке заокеанских городков, где-то очень далеко. Почти что в Тридевятом царстве. А вот Бэкон говорит иначе. Его картины – не приглашение расслабиться. Он, наоборот, указывает, что у людей внутри. А внутри – бесформенные нагромождения серо-бурой плоти. Есть ли у этой массы душа?

Широков остался дома в окружении постоянно прибывающих рукописей и документов. Сегодня его особенно атаковали иллюстраторы. Один, самый упорный, не хотел ничего менять в присланных рисунках. И Широков, решив сам с ним переговорить, уже битый час растолковывал ему, почему работу надо переделать.

– Смотри жанр, это трагедия, понимаешь, печальная история? Это Шекспир, а не Зощенко! Почему у несчастных влюбленных такие бандитские выражения и кривые носы?.. Нет, конечно, интересно… но… Никакой сатиры! – несмотря на эмоциональный разговор, Владимир не жестикулирует. Одна рука прижата к уху, другая дремлет на столе, волнуется и возмущается только голос.

Перед уходом Таня заглядывает в кабинет Владимира. Возле его стола принтер слизывает лист за листом бумагу с большой стопки и выдает на-гора страницы мелкого текста. По краям стола уже сложились оборонительные стены и башни из бумаги. В руках Широкова электронная книга. Большую часть присланного он читает с электронной страницы.

А чернильная вода все пребывает. Владимир в своем кабинете походил на человека, до изнеможения вычерпывающего морскую воду со дна прохудившейся лодки.

– Я собралась, ухожу, – предупредила девочка.

– Осторожней – смотри по сторонам, – поднял на нее глаза Широков. Вид у него был как всегда спокойный, не поймешь: нравится ему то, что он сейчас читает или нет. Крапивина заметила возле него на столе знакомую флэшку.

– А, тот человек, – вздохнула девочка.

– Да вот, решил почитать его вне очереди, – кивнул Широков, погружаясь в электронные страницы. – Читалка иногда очень раздражает: кажется, будто читаешь одну и ту же книгу день за днем.

– Тебе эта рукопись нравится? – не удержалась Таня. Может, незнакомцу из кинозала повезет? Она плохо разглядела его лицо в полутьме, но оно показалось девочке симпатичным. В душе она сочувствовала этому человеку. Неужели у Нила Яслова могут появиться соперники?

– Очень сумбурно. Автор, вероятно, думал, что это его первый и последний шанс сказать обо всем, о чем он когда-либо размышлял, – заключил Широков без всякого раздражения.

– Значит, это его первая рукопись? – добавила девочка, чтобы продемонстрировать накопленные за несколько лет знания издательского бизнеса.

– Да, скорее всего, – улыбнулся Широков.

Ему нравилось, когда его подопечная показывала, что переняла от него какие-либо знания или мнения. Владимир словно ожидал, что, накопившись, они смогут по-настоящему привязать к нему Таню. Сам он оставался прежним. Нельзя было заключить, чтоб появление в его жизни чужого ребенка сильно изменило его прежний взгляд на мир. Треволнения подрастающей девочки отражались от него словно солнечные лучи.

Владимир не перенимал суждения Крапивиной, а старался пустить их по уже привычному для него руслу. О предложении удочерить Таню он больше не упоминал, стараясь делать вид, что ничего не произошло. И именно это подчеркнуто искусственное притворство служило напоминанием для девочки. Молчание Широкова было красноречивым вопросом. Но Таня еще не готова дать на него ответ. Установка: не мешать, не спорить, не сердить – тут не помогала. Как в такой ситуации сказать «нет», если это наверняка расстроит Широкова? Следовательно, придется соглашаться?

– Пока, – девочка вышла из кабинета.

– Возвращайся поскорее! – прозвучало в ответ.

Работая с литературой, Широков был на редкость равнодушен к живому проявлению искусства. Подлинник в галерее или снимок картины в онлайн-музее были для него равны. А точнее – он отдавал предпочтение снимку, потому что его можно спокойно рассматривать часы напролет без мелькающих перед глазами затылков других посетителей музея и притом сидя в любимом кресле. Разговоры об ауре произведения искусства Владимир считал пережитками и суевериями прошлых эпох.

В метро Таня слушала музыку, поглядывая на людей вокруг. С начала пути она успела занять место, но теперь стояла, уступив его другому человеку. Места по углам вагона были заняты, и Крапивиной негде было прислониться. Она, держась одной рукой за поручень, покачивалась в такт поезду. Возле нее сидела парочка. Они были почти что ее ровесниками. Наверное, это были их первые отношения, и они изо всех сил подражали взрослым. Наблюдать за их поведением со стороны было немного трогательно и забавно, как за малышкой, примеряющей мамины туфли.

Но Крапивина не умилялась на эту сцену, она была еще слишком юна для подобных чувств. Таня испытывала раздражение. Мальчик и девочка рядом с ней напоминали Крапивиной Нила и Светлану. Таня не могла объяснить, почему. Возможно, потому, что эта незнакомая парочка тоже заставляла Крапивину ощущать себя изгнанницей, неприкасаемой. Как будто рядом с ней веселится и пирует жизнь, а ее так и не пригласили к столу.

«Зато они оба наверняка абсолютные бездарности и бездари», – сверкнуло в голове. Крапивина пугалась подобных мыслей. Она чувствовала, как в ней накапливается гниль и обида, но не могла найти источник этого яда.

Вроде бы объективно все хорошо. Таня жива и здорова, у нее есть дом и человек, который о ней заботится, есть своя комната и карманные деньги. Ее уже давно спасли из той перевернувшейся машины – можно двигаться дальше. Однако Крапивина снова и снова возвращалась к исходной точке, словно блуждая по одному из уровней компьютерной игры, не в состоянии найти портал, ведущий к следующему.

Парочка вышла за остановку до Таниной станции. Тем лучше, счастливого пути. Не хватало еще, чтобы они отправились в музей вслед за Таней.

На улице припекало. Выйдя из метро, девочка поторопилась перейти пешеходный переход, чтобы вновь очутиться под крышей. Бэкон скоро возвращается на родину. Вместе с Крапивиной покупали билеты те, кто по каким-то причинам опоздал на встречу с искусством. На билетике Тани были изображены древнегреческие статуи из классического зала на первом этаже. В том же зале, возле лестницы, будто заворачиваясь в нее, стояла копия «Давида» Микеланджело. Взгляд ее был обращен на зал Средневековой живописи. Почти все античные фигуры были слепками с оригиналов, рассеянных по всему миру. Наверняка они мечтают вернуться на родину. А эти копии стоят там, где и родились.

Крапивина, не задерживаясь на экспонатах постоянной выставки, поднимается быстро на второй этаж, где гостей музея дожидается именитый художник. Эпитет «именитый» характеризует скорее образ, созданный СМИ, а не само творчество Бэкона. Посетителей сегодня не так много, есть возможность полюбоваться на полотна без помех в виде чужого плеча или спины.

Собравшись с мыслями, девочка медленно пошла вдоль стены зала, посередине которого располагалась широкая парадная лестница с красным ковром. Таня, послушно следуя стрелочкам на стенах, обозначающим начало выставки, двигалась от одной картины к другой. Вперед Крапивина старалась не заглядывать, концентрируясь на каждом полотне, будто оно единственное в зале. А следующая картина становилась новым сюрпризом.

Искусство одновременно и успокаивало Таню, и тревожило. Повседневные заботы, накопившееся раздражение, усталость после учебного года постепенно испарялись, погружались в краски полотен. Картины смывали душевную грязь и копоть. Созерцая, девочка ощущала, что внутренне очищается. Но, по иронии, наибольшее впечатление на нее произвел не Триптих Бэкона – алая жемчужина выставки, а маленькая картина одного из участников Лондонской школы – «Автопортрет с чертополохом» Люсьена Фрейда. Изображенный на переднем плане колючий листок напомнил Крапивиной ее саму. Она тоже чувствовала себя оторванной от корней и собранной чьей-то рукой для гербария. Со второго плана смотрел человек – автопортрет художника. Его настороженный, проницательный взгляд словно пытался что-то сказать, предупредить. Но, видно, человек на картине был лишен дара речи, его немым посланием был лист чертополоха. Но что это могло бы значить, девочка не знала.

Она отошла от произведения, чтобы уступить место другим зрителям. Таня не любила уходить в картину слишком далеко. Дорога обратно отнимала много сил. К тому же «Чертополох» не может сказать ничего определенного, адресованного только ей, ведь полотно создавалось для множества глаз и умов. Бесполезно искать в высоком искусстве личные послания, оно всегда говорит лишь о самом себе.

Отойдя от понравившейся картины, Крапивина зашла в небольшую, сконструированную на время выставки комнатку, где располагался Триптих. Оказавшись внутри, девочка на секунду представила себя в заброшенной хижине из какой-нибудь страшилки. Красные стены, красный фон Триптиха, теснота. Из-за ограниченного пространства картины действовали еще острее, почти обескураживающе. Три больших полотна возвышались над зрителем в тесной алой кабинке. Оказавшись внутри, понимаешь, что попался в ловушку.

Таня захотела тут же выйти в основной зал, но в эту минуту громко брякнул мобильный телефон. Девочка испуганно вздрогнула и взглянула на экран. Сообщение от Владимира: «Я прочел твой дневник. Это вышло случайно. Возвращайся поскорее».

Крапивина почувствовала, как ее сердце глухо и сильно забилось, спина похолодела. Девочка выскочила из комнатки в основной зал. Вид у нее был перепуганный, ошарашенный. Другие посетители странно на нее посматривали. Таня еще не обошла всю выставку, но время поджимало. Девочка резко повернула к выходу. Оставаться не было смысла, Крапивина все равно сейчас не могла ни о чем думать, кроме дневника.

Она же его прятала! Как Владимир мог его найти да еще прочитать? К тому же случайно. Как это вообще?! Таня вела дневник в обычной школьной тетради. Даже попавшись под руку, она не должна была вызвать подозрений или желание пролистать страницы.

Сбежав по лестнице, Таня бросилась к дверям. В глаза ударил солнечный свет. Прекрасная погода, как раз для прогулок по городу, но девочке всюду мерещились дурные знамения. Солнце вышло из-за облаков, как вышел наружу ее секрет. Спускаясь в метро, Крапивина еле нашла в сумке проездной билет: пальцы у нее тряслись, словно ее лихорадило. Хотя чего ей на самом деле бояться?

Дневник – выдумка, нелепые фантазии девочки пубертатного возраста. Таня влетела в вагон, проскочив в закрывающиеся двери. Пассажиры мельком оглядели ее, осуждая за глупый поступок. Кто-то уже выставил руку, чтоб придержать двери, и чуть не ушиб себе пальцы. В вагоне было несколько свободных мест. Но Крапивиной не хватило сил усадить себя. Она прошла в другую часть вагона только за тем, чтобы снять стресс. Ей казалось, что движение помогает выплеснуть лишний адреналин. А его было столько, будто девочке предстояло убегать от разъяренного медведя. Хотя от хищников убегать – лишь подзадоривать.

Метания Крапивиной по дороге домой тоже никак не могли повлиять на произошедшее. Широков прочел ее секретную тетрадку. Ну и что с того? Он и так видит ее насквозь. А вдруг Владимир подумает, что написанное в тетрадке – правда? Таня покраснела. Она ведь ни разу не говорила ему, что сочиняет. Не проявляла никакого интереса к его шуткам о том, что он может помочь ей на литературном поприще. Крапивина, конечно, часто бывает в книжных магазинах и много читает, но разве это показатель? Говорят, настоящие писатели, наоборот, читают мало художественных книг, чтоб не сбивать собственный стиль. А, следовательно, есть все шансы на то, что Владимир примет слова Тани за чистую монету.

Перед мысленным взглядом Крапивиной возникла пресловутая тетрадь. Обычная дешевая тетрадка в клетку, 48 страниц, одноцветная обложка болотно-зеленого цвета. В это болото сейчас девочку и затягивает. Секретная тетрадь внезапно предстала перед ней во всех подробностях. Таня могла разглядеть каждый смятый уголок листа, каждую трещинку на корешке. Тетрадь словно излучала невидимое сияние. Но это было зловещее сияние темной звезды, несущей неудачу.

Широков наверняка откажется от девочки с такими тараканами в голове. Он решит, что она встречалась с Нилом, ее выдуманный герой списан с него до последней черточки. Будет скандал, она же несовершеннолетняя. Светлана тоже все моментально узнает и потребует развод. Здесь девочка невольно усмехалась. Будет здорово утереть нос этой воображале – на миру и смерть красна.

Только за что и почему «воображале»? Крапивину в Светлане раздражало уже одно ее существование. Карьера Нила Яслова может пошатнуться. А может, напротив – взлететь до облаков, публика любит желтые сплетни. Таня прослывет Набоковской героиней, роковой музой, соблазнительницей. Правда, она уже чуть старовата для этого амплуа. Скорее ее просто обзовут распущенной девицей, смутившей тонко чувствующую творческую натуру. Хотя книги Яслова и без нее полнятся подобными героинями.

Таня вздохнула. Невольно промелькнула мысль: хорошо, что родители не видят. И правда, что бы они подумали о прослывшей тихоней дочери, которая теперь поймана с поличным. Ладно бы, если она всегда вела бы себя открыто, вызывающе – тогда, может, обошлось бы без последствий, но недотрогам подобное не прощается. Ни разу не переступив черту в реальности с каким-нибудь одноклассником, Таня, однако, собственными руками заготовила на себя компромат с участием женатого мужчины.

На ватных ногах девочка вышла из вагона. Солнце пылало все так же яростно, стоя над Крапивиной, будто разгневанный судья. Вот-вот она получит по заслугам. Возвращаясь домой, девочка чувствовала, что идет к эшафоту. В память впивались вывески магазинов, которые она видела ежедневно, но прочла только сейчас. Оборванные объявления, лотки с овощами, россыпь окурков вокруг зеленого ящика – все казалось необыкновенно прекрасным, во всем светилась жизнь. И только она, несчастная, лишена этого сияния. Люди сторонились Тани, ощущая за версту ее отчаяние.

Дома приговоренную встречал Широков. Крапивина с трудом подняла на него глаза.

– Хорошо, что вернулась пораньше. А то, думал, ты пропустишь обеденное время, – Владимир прошел в кухню.

Девочка разулась и заглянула к нему в кабинет. На столе торжествовал рабочий хаос, между листами очередной рукописи Крапивина еле заметила свою тетрадку. Она выглядела такой беззащитной и неконкурентоспособной среди дутых, напыщенных стопок неведомых шедевров. Прямо как юниор в одном забеге с профессионалами.

Зачем-то приподнявшись на мыски, Таня осторожно приблизилась к рабочему столу и взяла свой «дневник». Он был заложен самодельной закладкой – свернутым в несколько раз листом А4, испещренным мелким строгим шрифтом Times New Roman с единичным интервалом. Девочка вытащила закладку, она чуть распахнулась, обнажив верхнюю строчку: «Жена его не понимала». Очередные жалобы. Таня сама получала удовольствие от жалоб и нытья и потому особо остро презирала этот недостаток в окружающих. Других людей можно безболезненно для своего самолюбия бичевать за собственные грехи.

Закладка покоилась на том месте, где кончались записи – значит, Широков прочел все. Девочка вдохнула побольше воздуха, несмотря на будничный тон Владимира, Крапивина ждала скорой бури.