Каштак

Отец к сыну относился проще. После смерти Натальи Антоновны они тесно не общались. Вася торчал у себя в кабинете, Алексей Петрович облюбовал спальню, где у него был свой маленький телевизор и небольшая книжная полка. На сыновние загулы он почти не обращал внимания, зная, что никакими уговорами делу не поможешь. Алкоголик сам прекрасно понимает, кто он и что, укоры окружающих его лишь раздражают. Так что лучше ничего не трогать.

На исходе месяца трезвости Вася чуть не взял штурмом ночной магазин. Пришел за сигаретами, задержался у холодильника с фаст-фудом, приглядывая себе сэндвич посвежее, и вдруг впился глазами в алкогольный прилавок. «Вот они, мои хорошие, мои сладкие. Соскучились, поди? А чего тогда прячетесь? Выйдите и поздоровайтесь, мол, челом бьем, Василий Алексеевич, как здоровьице ваше? Чой-то давно не заглядывали»…

Чистый Шукшин, разговаривающий с березами!

– Дайте вон ту, – попросил он продавщицу.

– Какую?

– Вот эту… или нет, вон ту, побольше… Дайте!

Кажется, в тот момент он соскочил с привязи, но при этом всё осознавал. Он не мог остановиться и оттого приходил в ужас.

– Так какую тебе? – торопила продавщица.

– Да любую, бля!

На его крик обернулись посетители ночника – двое парней и девушка, попивавшие пиво у колченогого столика.

– Алкоголь только за наличные, – сказала продавщица.

– Как?! Что?! У меня нет! Возьмите карту!

– Засунь ее себе…

Она не закончила фразу – Вася кинулся через прилавок с вытянутыми вперед руками. Он хотел вцепиться девушке в горло.

– Иди сюда, толстая жопа! Карты она не принимает!

Не известно, чем бы закончился этот инцидент, кабы не парни из-за столика. Они живо подскочили к дебоширу, подхватили его за локти и вышвырнули на улицу.

– Еще раз здесь появишься, – кричала вслед продавщица, – я тебя ментам скормлю!

Сидя на бордюре и потирая ушибленное колено, Вася поражался, до какой же ручки он дошел. Ведь даже будучи пьяным он никогда не позволял себе ничего подобного.

Впрочем, постепенно он привыкал к своему новому статусу и даже находил в нем положительные моменты. Денег стало больше, сон стабилизировался, желудок перестал ныть по утрам, в зеркале отражался довольно приятный мужчина средних лет, а не опухшее красномордое чудище. Правда, и без неприятных открытий не обошлось: статьи, что он еженедельно сдавал заказчикам, и материалы в его авторском блоге становились все хуже и хуже. Пропал кураж, остроумие стачивалось, как коньки на асфальте, рассуждения и выводы теряли изящество и порой уходили в такие дебри, что сам автор не в состоянии был уразуметь, что он имел в виду.

– Веришь ли, я стал бояться писать, – сказал он Семену, когда они сидели в столовой недалеко от университетского корпуса. Сеня пил зеленый чай, Вася потягивал безалкогольное пиво. – Иной раз полчаса смотрю на монитор и туплю: кому, о чем, зачем? Что я хочу донести до человечества, какие умозаключения нуждаются в выходе, чем я могу осчастливить людей? И пусто в голове, понимаешь?

– Конечно, – кивнул Сеня. На самом деле он ни черта не понимал. Более того, он был серьезно обеспокоен Васькиной манерой изъясняться. Да, тот был интересным блогером-тысячником, пробовал писать художественную прозу, и лексикон его, соответственно, значительно отличался от общепринятого, но сейчас Вася совсем уж скатывался к риторике магистра Йоды.

– «Воистину удивителен ребенка разум», – пробормотал Семен.

– Чего?

– Так, ничего… Слуш, а ты не пробовал попивать потихоньку, пока пишешь? Ну, допустим, хлопнул стаканчик, накатал пост – и отдыхай.

Вася замотал головой.

– Теоретически это возможно, но такой пост обойдется мне в неделю запоя. Это будет фиаско, братан. Я так больше не хочу.

– Думаешь, кидаться на людей лучше?

Васька пожал плечами. Вопрос далеко не праздный. По всему выходило, что добродетель требовала серьезных жертв: либо ты бухой и эффективный, либо трезвый и бесполезный. Говеный расклад.

– Какая гадость это ваше безалкогольное пиво! Как мочу пьешь, ей-богу!

– Ты знаешь вкус мочи?

Они рассмеялись.

– Слушай, Сень, первая суббота октября на какое число приходится?

– На восьмое. Память ты еще не пропил.

– Хорош подкалывать. Мы собираемся или что?

– Насколько я знаю, никто ничего не отменял. Ты, надеюсь, едешь?

Вася вздохнул. Он не мог сойти с дистанции, тем более перед самым финишем, но не нарушит ли он сыгранный ансамбль своим нынешним состоянием? Не внесет ли разлад в гармоничное звучание квартета?

– Кто у нас остался? Пашка?

– Угу. Последний бой, он трудный самый. Чую, готовит знатную подлянку.

Вася глотнул пива, сморщился.

– Конечно, я поеду. Только не обессудьте, если что.

4. Рассвет

Кто первым предложил проводить ежегодное «осеннее родео», сейчас уже и не вспомнить. Кто-то обронил словечко, другой прицепил к нему еще одно, затем третье – и так вместе размотали.

Это было три года назад, в конце сентября. Сидели они в ночном клубе, пили, танцевали, потом снова пили, потом блевали в туалете (точнее, блевал только Вася), разговаривали за жизнь. Нет лучшего места для подобных разговоров, чем пропитанное дымом, перегаром и человеческим потом, пронзаемое лучами прожекторов и раздираемое техно-ритмами помещение клуба «OZZ».

– Сто лет не была в клубе! – орала Милка в ухо Семену. – Как-то в молодости заглянула – хватило надолго.

– В молодости? А сейчас тебе сколько?

– Да иди ты! Сколько вам, столько и мне. Одну школу заканчивали, дурень!

– Господи, какая же ты старая!

Милка хохотала, стучала кулачками по его плечу. Она выглядела счастливой в ту ночь.

– А что у тебя там произошло? – спросил Семен, с беспокойством поглядывая на Пашу. Тот, кажется, решил «штурмовать Сиваш», не считаясь с потерями, – заказал себе еще водки. Сеня догадывался, в чем причина: Паша был неравнодушен к Милке, причем еще со школьной скамьи. У мужчин так бывает: ты можешь быть трижды женатым бабником, но глубоко в сердце годами и даже десятилетиями будешь хранить лишь один священный образ.

А Милка что? Да ничего. Милка липла к Семену. Вот такая, понимаешь, эпидерсия.