Боги Иторы

«Прощай, Княгиня, тебе-то я уж точно не смогу помочь. Даже единым словом».

Путь на запад начинался со скверных предчувствий.

Грозная поступь неведомых сил сотрясала само основание древних скал. Их крепкие кости трещали под напором всесокрушающей власти Проклятия, что проливалась, выплёскивалась сейчас в недра Иторы. Стон несокрушимой горной породы, помнящей многое, казался стенаниями узника, привыкшего к собственной неволе, не желающего своей нежданной, и оттого – омерзительной свободы.

Человек, приведший сюда эту силу, знал, что это за место. Полюс покоя, озеро вневременья, пропасть небытия. Оно было славно своей безжизненностью. Однажды выжженная дотла в неведомых по своей ярости сражениях Сильных, эта долина до сих пор не отважилась отрастить на своём челе ни травинки. Один-единственный источник живой влаги был признаком того, что остальной мир хоть как-то сумел проявить свои обыкновенные картины среди монолита мёртвых скал. И эта влага была девственно-чиста, незапятнанна и толикой чьей-то воли, ей можно было верить, ей можно было кланяться. Не расплачиваясь и не сожалея – на лике Иторы уже одно это было невероятным подарком.

Но кроме того – пещера была последним средоточием простоты, отторгающим всё наносное, привнесённое, лишнее, Новое. Для миллиардолетней истории этого мира Новым было и всё Старое. Сама жизнь человеческая была чем-то Новым. Сама смерть.

Иному человеку лишь на это и остаётся полагаться. Он привёл сюда её в надежде на невозможное, привёл, совершив безумное в своей бесполезности путешествие через моря, страны, подземные реки и горные массивы. Привёл. И теперь имел возможность лицезреть весь тот ужас, какой неминуемо разгулялся бы в гуще лесов и на просторах степей, пронёсся бы по городам и весям, который раз изменяя образ Средины и самой Иторы Многоликой…

Он имел возможность лицезреть, но не имел возможности оставаться в стороне.

Сияющее гало незримого света окружало то, что некогда было его невольной попутчицей. Волны чужой воли сотрясали самое естество окружающего мира – от недр до небес – они метались, закупоренные в узилище древней пещеры, отторгаемые историей этого места, но уже не сдерживаемые собственным носителем. Задорная девушка впервые настолько всецело поддалась влиянию порчи, растворившись в ней словно бы уже навсегда. Вихрь невыносимого пламени принялся уже и за чужое – его собственную душу.

Человек не моргая следил за этой яростной псевдожизнью, пока ничего не предпринимая, но уже напрягшись для решающей схватки. Первый бастион на пути к свободе всевластия рухнул, но его единственный защитник ещё жив, стоит только в этот раз отбросить врага – борьба будет продолжена. Борьба до последней капли человеческих сил. Отбросить? Как можно обороть врага, у которого нет ни меча, ни доспехов, ни собственно физического тела? Оружием, к которому привыкли руки, тут не поможешь. Только чистая воля, несгибаемая сила собственной души, всё искусство жить, которое тебе отпущено.

Человек выгнулся струной, и ярость его крика ударила по сгустку вражеской воли. Гнев клокотал, ярился, дрожа подобно туго натянутой тетиве. Подобно струне сладкозвучной лизанны. Подобно песне, самой обыкновенной песне, какие поют на привале дружинники. Поют, быть может, за однёшку до смерти.

Не проси меня петь о любви в эту ночь у костра,
Не проси называть имена, ты же понял всё сам.
Не сули за балладу неспетую горсть серебра,
Всё равно эту тайну я, странник, тебе не отдам.

Слышишь, сказка лучом по скалистым скользит берегам,
И судьба затаилась, растерянно нить теребя,
Лишь холодные волны всё так же бросались к ногам,
Только белые чайки носились, о чём-то скорбя.

Менестреля крылатое сердце легко поразить,
И метался в лучистых глазах сумасшедший огонь.
Он стоял, без надежды её полюбить,
Бесполезный клинок по привычке сжимала ладонь.

И была их любовь, словно пламя костра на ветру,
Что погаснет наутро под мелким осенним дождём…
Пусть когда-нибудь в песне счастливой поэты соврут,
Но я знаю, лишь день, только день они были вдвоём.

А с рассветом их вновь развело перекрестье путей:
Он ушёл, а её через год забрала к себе смерть.
Как сказать, может, он даже помнил о ней,
Но о смерти её даже я не смогу ему спеть.

А на сердце осталась туманом глухая тоска,
Только время поможет потерю и боль пережить.
Не узнать никому, как я мёртвую нёс на руках,
Потому, что об этом я песню не смею сложить.

Не проси меня петь о любви в эту ночь у костра,
Не проси называть имена, ты же понял всё сам.
Не сули за балладу неспетую горсть серебра,
Всё равно эту тайну я, странник, тебе не отдам.[1 - Тэм Гринхил, «Неспетая баллада»]

Перевал был таким же пустынным, как и три круга назад. Тропа вилась меж скал едва заметной цепочкой тайных отметин, позволяющих провести лошадей да и самому шею не свернуть. Ходить этой тропой кому попало не складывалось, добрые же горные ветра вмиг заметали торный путь снежной пылью из расщелин скал, так что оглядись назад – где следы твои, куда подевались? Не сыскать тех следов.

Ксанд любил этот перевал. За его недоступность, за его жёсткий нрав. Такая любовь может быть понятна лишь отшельнику, жаждущему уединения для святых дел, да Игроку, чья судьба – таиться от сторонних глаз.

Но на этот раз его путь лежал не в одиночестве. За ним, продолжая и на отвесных скалах держать плотный строй, шагали шестеро воинов. Вышколенные армейские лошадки двигались спокойно, не шарахались, в трещины ноги не совали, в общем – пока обходилось без обычных для подобного перехода сюрпризов. Да и попутчики… Его команды исполнялись в точности, ни единого раза никто даже взгляда косого не бросил, Ксанд твёрдо знал, что, в случае чего, все шестеро будут сражаться за него не на живот, но…

Ксанд слишком привык к одиночеству, привык рассчитывать только на себя да изредка на старого друга, и теперь даже слово Светлейшего перед лицом его лучших гвардейцев казалось ему чем-то не совсем надёжным.

– Привал.

Пятеро лишь кивнули, принявшись поправлять подпруги и чистить лошадям морды от инея – животные в горах важнее людей, шестой же воин, суровый и молчаливый здоровяк Тсорин, капитан княжеской гвардии, пристроил на камнях мешок с поклажей и направился вверх по тропе. Ксанд вздохнул и поплёлся следом. Настороженный взгляд пристальных глаз цепко скользил по кромке чёрного гранита, обтянутого плотными мазками снега и сияющих безоблачных небес. Что-то он там увидел…

– Тсорин, что случилось?

Воин, даже на таком морозном ветру не снимавший полного доспеха, остановился, поскрипел суставами, разминаясь, лишь потом обернулся.

– Там кто-то есть, Ксанд. Я в этом уверен.

– Наверху?

– Да. Я заметил движение. Краем глаза. Однажды видел и силуэт. Это воин.

Ксанд с сомнением посмотрел наверх. Тыропа оставалась нехоженой на протяжении сотен лет. Лишь Игроки смогли бы разглядеть те знаки…

В один момент его пронзило наитие: коллекция артефактов на его теле полыхнула яркой вспышкой. Странно. Там никого нет. Но кто-то там есть. И это не простой человек. Силы были лишены способности видеть Игроков, так что… там наверху мог быть только другой, неизвестный Ксанду участник Игры. Или известный?

– Тсорин, оставайся с людьми. Если я не вернусь однёшку спустя, возвращайтесь в Милон, сообщи обо всём Пресветлому.

Ксанд похлопал воителя по плечу и сделал движение наверх, к следующему различимому отсюда знаку-символу.

– Ты уверен, что справишься один?

– Если бы я мог быть уверен, я бы заметил того малого первым. А так… кто знает.

Ксанд нащупал рукоять меча, поглубже вогнал его в ножны, через силу выпрямился во весь рост, перехватил поудобнее неразлучный посох и побрёл наверх, уже не оборачиваясь.

Вообще, нужно согласиться, место для засады выбрано неплохо – тропа хорошо просматривается, есть, где укрыться часовым. Вопрос один – на что рассчитывал неведомый Игрок? Тропа – общее достояние, устраивать здесь свары не принято, Итора слишком велика, чтобы начинать на узких дорожках скрадывать своих же собратьев по несчастью. А если искать встречи – тогда зачем прятаться? Условные сигналы Игроков были известны любому опытному… стоп! Ксанду вдруг пришло в голову, кто мог вести себя таким образом. Их Игра слишком мала, чтобы долго гадать.

Добраться до излома скал удалось довольно быстро, без поклажи оно и сподручнее.

– Стой!

Голос был женский, молодой. Даже юный.

Ксанд послушно замер, показывая в пространство пустые ладони. Это было не совсем правдой, но продемонстрировать свои намерения было необходимо.