Нелинованный блокнот

Давным-давно мы были на каком-то концерте в маленьком кафе. В зале погас свет, полилась тихая музыка. Мягкий свет рампы высветил на сцене гитариста, который вальяжно восседал на высоком стуле. Он даже не делал вид, что перебирает пальцами по струнам, он ждал условного такта, чтобы подключиться к минусовке. Между столиками растекалась босанова.

–Кто это там играет? Их же не видно! – с иронией спросил сосед.

Что-то было в этой фразе настоящего!

Иногда мне кажется, что в телевизоре грустный напудренный диктор, словно рыба, умело открывает рот, мастерски попадая под минусовку новостей. Вероятно чем выше профессионализм диктора, тем более сложные тексты он способен изобразить. Мимикой, пантомимой, малозаметными движениями рук.

Главные чиновники страны, делают это не столь ловко. Они нервничают, перекладывают бумажки, вздыхают, поправляют микрофон и с тоской смотрят куда-то над камерой. Иногда они даже не попадают в текст, и получается сразу два мнения, минусовки и чиновника, и тогда всем становится немножечко неловко.

Отличить открывающего рот от говорящего практически невозможно, если только по мелким косвенным признакам. Например, по блеску лица. Если во время интервью в студии, а уж тем более на улице у человека не блестит лицо, значит, он напудрен и сейчас будет открывать рот, если не блестят двое, значит это дуэт мимов. Если не блестит никто, то это коллектив профессионалов.

На радио мне кажется, вообще никого нет, и все это сплошная запись, сделанная лет пятьдесят, семьдесят назад в каком-нибудь пыльном бюро прогнозов. Мне представляется длинный коридор с табличками, девяностые, двухтысячные, две тысячи двадцатые, к примеру. Там генерятся некие новости и музыка на десятилетия вперед, иногда записи путают, и это много объясняет.

Самым серьезным видом минусовки являются массовые – хоровые мероприятия, всегда есть возможность, что кто-нибудь забудется и в раже выдаст петуха. Для такого действия нужно быть слаженной командой на подобии синхронистов.

Я и сам часто «говорю» под минусовку и в такие дни совершенно не могу вспомнить, о чем шла речь, а в голове крутятся назойливые мелодии как сегодня: «На кухне мышка уронила банку. Черная фишка, банка в колесе».

-Кто это там играет? Их же не видно!

28.02.2017

Пятничное утро

Борхес писал, что радость узнавания истории, это возможность видеть, как сквозь лица близких знакомых неожиданно проступают скуластые черты монгольских латников с лисьими хвостами на голове. Дословно не помню, но суть понятна. У нас в метро не нужна столь сложная конструкция мышления, с монгольскими латниками все и так в порядке, и все же некоторые параллели я наблюдаю.

Пятничным вечером трясусь в вагоне метро. Читать не хочется, лень выкапывать очки из сумки, исподтишка разглядываю лица. По правую руку носатый почтальон Печкин, усы похожи на щеточку для ботинок, угловатые коленки почти возле груди, на коленях посылка, под козырьком бейсболки с крокодильчиком Lacoste, выцветшее лицо, оно настолько условно, что усы живут своей собственной жизнью. Левее Дженис Джоплин в цветастом сари, длинные волосы перекинуты вперед на плечи и достают почти до талии, красиво очерченный рот с детскими припухлостями под уголками губ, и совершенно, разбитной взгляд с измученными от недосыпа глазами. Вагон покачивается, феньки на руках шевелятся, длинные пальцы играют рокерским кольцом на безымянном пальце. Возле меня фройлян Мёркиль собирается на выход. Короткая стрижка блеклые глаза навыкате, кокетливые розовые капри с цветными жирафиками, в руках куст крыжовника.

От всего этого создается впечатление, что Москва это не смешение культур, но смешение эпох, этакая Вавилонская башня времени спиралью направленная в небо, а после сложившаяся, как старая пружина матраса, перетасовывая представителей разных столетий.

И фрау канцлерин с кустом и Дженис и почтальон, мы все хотим попасть на Павелецкий, вырваться из этого странного места на дачные участки, туда, где царит родное средневековье, незыблемое как небосвод.

Фрау явно обдумывает хватит ли европенсии, чтобы перекрыть прохудившуюся крышу. Джоплин переживает за отсутствие солнца и собирается ночью проверить посевы дури, заныканые среди кормовой кукурузы на колхозном поле. Печкин грустит о том, что вторую неделю в СНТ не приезжает говнососка.

Я в свою очередь, высчитываю кубатуру земли и умножаю на дни отпуска. Нужно выкопать ров между соседями и мной, наполнить его водой и запустить туда боевых нильских крокодилов. Просто для спокойствия.

11.08.2017

Заплаты

Если долго живешь в одном районе, то начинаешь замечать, странные детали несоответствующие общему облику окружающего. Они, то появляются, то исчезают, чтобы вновь всплыть в самых неожиданных местах. Если ехать на верхнем метро в районе ВДНХ, можно заметить что под дорогой образовалась свалка из разобранного колеса обозрений огороженная бетонным забором. На ее территории расположен небольшой технический корпус. Плоская крыша перекрыта мшистым зеленым шифером, между листами которого произрастают березки. Торец сооружения выходит в сторону метро глухой стеной с маленьким техническим окошком. И вот на окошке вдруг появляется кружевная занавеска. Серенькая, пыльная занавеска! Не хватает только герани. Подобные детали можно заметить повсюду. Вот, что-то похожее на трансформаторную будку. По шершавому фасаду взбегает крутая деревянная лестница, ведущая на крохотную площадку с висящими в воздухе гнилыми досками. Под самой крышей парадная деревянная дверь с глазком, массивная и нездешняя. Она смотрится здесь на высоте трех метров столь же дико, как рояль на крыше бойлерной. Стоит присмотреться и в любой подворотне, за любым глянцевым фасадом, вы обнаружите следы мелкой, но кипучей работы, все эти черные оградки, собранные непонятно из чего, будочки для собак, коврики для ног перед входом в подвал, балконы, напоминающие мини-дома. Все это помеченные территории, ареалы обитания, напоминающие игру детей во взрослый быт. Раньше мне казалось, что это приметы некого крестьянского быта, желание обнести пространство, разбить огородик, благоустроить подручными материалами окружающее, коряво, но по-своему. Теперь же я думаю, что эти детали более устойчивы чем, окружающий их мир. Видимо пространство время от времени истончается, протирается до дыр, и сквозь него начинает проступать бывшее здесь сотни лет в своем неизменном виде. Дачные серые доски, черные бревна бараков, пыльные занавески с котами, за которыми таинственная тьма и гулкое тиканье ходиков, покосившиеся заборчики на подпорках, скрипучие качели движимые ветром, стынущие между рамами окна поздние яблоки.

16.10.2017

Магия брендов

В силу последних происшествий, временно освободивших меня от некоторых забот, у меня вдруг появилось достаточное время для чтения, недоступное ранее. Мы с Саввкой отправились в книжный, и я, повинуясь санаторному настроению, приобрел пару книг Стивена Кинга. Теперь я нарезаю круги вокруг детской площадки в парке с томиком «Сердца в Атлантиде» и снова ловлю себя на мысли, что более всего в Кинге мне нравится не хитросплетение сюжетных линий или психоделичность изложения, а описание американской глубинки, глубоко настольгичное, полное деталей, вкуса, цвета, с упоминаниями коммерческих брендов, делающими историю объемной и почти осязаемой. С грустью понимаю, что я никогда не смог бы написать подобную фактуру. Мне не хватило бы наблюдательности и памяти, помимо прочего я почти не жил в те времена, когда вещи были настолько стоящими, чтобы им выделять место в памяти. Такие книги может написать только тот человек, чья жизнь протекала в те относительно спокойные периоды времени, когда изменения в экономике не носили лавинообразного характера. В шутку я называю такие времена, «когда ходило серебро». Я не идеализирую мир, а лишь предполагаю длительные периоды стагнации или подъема, которым не свойственны быстрые смены декораций. Скажем, вы упоминаете десяток видов мороженого и выделяете любимое. Человек читающий вас, соотносит себя с периодом времени в котором происходят события, понимает, что тогда и именно тогда были наиболее известны именно эти сорта, и соглашается с вами, ибо шоколадное в вафельном стаканчике в 1970-м было уж точно вкуснее прочих других. Такими знаниями окружающего обладают люди старше меня, те, кто застал в сознательном возрасте период с 1950-1988 годы. Данный промежуток времени условен, но мне он кажется наиболее характерным, для того чтобы структурировать пространство немногочисленными, но узнаваемыми предметами, товарами, брендами, в данном случае, торговыми марками. Из этого промежутка времени, я худо-бедно помню только 80-ые, и то не особо. Лучше всего запомнились велосипеды «Орлёнок», «Школьник», «Украина», «Урал», «Спутник», как предметы магической возрастной инициации, ибо переход с «Орлёнка» на «Украину», говорил о многом, даже если ты не доставал до седла и ездил стоя. После велосипедов, я хорошо запомнил марки моторных катеров: «Сарепта», «Крым», «Обь», «Казанка», «Днепр», 25-ти сильные двигатели «Нептун» и 30-ти сильные, мощные «Вихри», винты, различающиеся цветом, (самым быстрым был, кажется, зеленый) и конечно медные шпонки к ним. В остальном, я помню этот мир крайне скудно и ориентируюсь в нем скорее по запахам и рассказам других.

Дальше наступили 90-ые, и закрутился калейдоскоп событий, не позволяющий написать что-нибудь в стиле «я долго приглядывался к шляпе в витрине, пока решил накопить на нее деньги». Все так стремительно менялось. Безусловно, я запомнил только некоторые реперные точки, по которым можно перепрыгнуть, словно по кочкам в двадцать первый век. «Uncle Ben's», «Magna», спирт «Royal», «Amaretto», «Hersсhi», «Довгань», «Yupi», «Rama», а еще эти чертовы круглые цветные жвачки в длинных прозрачных блистерах полуметровой длины, названий которых я не помню, но которые постоянно маячили у меня перед глазами из рюкзака девушки, за которой я вечно пытался угнаться.

Теперь же вроде бы все можно купить, но вещи перестали обладать волшебством, и можно не особо стараясь написать рассказ, не вдаваясь в подробности. Можно написать про открытое окно, не упомянув о шпингалете, о сломанном маникюре, не вспомнив автомобильную ручку, можно даже поведать о деловой встрече и ни слова не сказать о пиджаке.

Поэтому я так люблю чужие истории, наполненные миром вещей, магией старых брендов.

07.05.18

Фарфор и сантименты

Гулял намедни по Вернисажу, разглядывал фарфоровые скульптурки, время от времени попадались те, что стояли у нас в серванте, самое забавное, – я точно помню, что и на какой полке, хотя самого серванта давно нет. Немецкая балерина без мизинчика, олень с отбитыми рогами, трехногие оленята, заяц с отгрызенным кончиком моркови, вздыбленная лошадь без копыта, львенок с одним ухом, а рядом по пианино кралась большая рыжая лиса с клееной задней лапкой. Настоящий паноптикум. Вероятно каждый новый ребенок в семье в определенном возрасте, добавлял некоторую часть уродства несчастным зверям. Впрочем, мимо них пройти было сложно, они загадочно поблескивали эмалями в полумраке серванта. Под лисой было удобно хранить деньги. Если ждали курьера, или откладывали на покупку, клали всегда под лису. В этом смысле она была хранительницей финансов. Недавно я искал год ее рождения, и нашел, что появилась она в Тюрингии в мастерской компании Зитцендорф в 1928-м. Старожил! На фото в интернете такая же лисица, только с целой лапой, а мне кажется, что и морда совсем иная. Да разве может чужая лиса с целыми лапами так надежно хранить деньги?! Ну, конечно же нет! Вот и заяц с целой морковью на Вернисаже не вызывает во мне доверия, вроде как и неживой совсем, да и выглядит странно, я то знаю что морковь должна быть отгрызена самую малость. Тысячи раз видел! Эх, привыкаешь незаметно к вещам и к тому, что за ними. Вот так, наверное, и сам человек, выдали из печки заготовку – «бельё», а дальше кто-то красит, как Бог на душу положит, а потом один отобьет кусок, другой подклеит и самое ценное в этих отбитых кусочках да трещинах.

24.12.18

Мудрец

Ковылял по скользким колдобинам во дворе и чертыхался. Кажется, еще вчера под ногами был теплый асфальт, и семена клена, перетертые подошвами шаркающих пешеходов, становились пылью. Она кисельно колыхалась прозрачной взвесью в лучах солнца, ложилась на капоты автомобилей, а сквозняки в арках рисовали ею зеленые спиральные узоры на тротуарах. Сегодня же все было черно-белым, каким-то плоским и унылым, будто зима никогда не заканчивалась, а все иное лишь привиделось. Во дворе на лавочке припорошенной снегом я заметил его. Он сидел с закрытыми глазами, положив небритый подбородок на рукоятку дешевой трости и вероятно, дремал. На посиневшей от холода руке между большим и указательным пальцем пытался взлететь синий голубь старой блеклой татуировки.

– Даров, кимаришь?

– Даже не знаю. Вроде нет.

Он медленно разлепил правый глаз, сверху выплыло мутноватое яблоко зрачка. Я раньше не замечал этого восточного разреза глаз, словно оно появилось только-только.

– Не замерз?

– Да…и…

Он махнул рукой, словно, выбрасывая бычок. По интонации стало понятно, – по хрену.

– Послушай, ну как у тебя так получается? Торчишь тут целыми днями! Не надоело?

Он разлепил второй глаз. В узких темных амбразурах блеснул интерес.

– Мозолю?

– Да не мозолишь, просто…

Тут я вздохнул, и присел рядом на холодную скамейку. Он ехидно ухмыльнулся.

– Вижу, мозолю. Присядь. А то носитесь, туда-сюда, туда-сюда, – лица не запомнишь.

Помолчали. Косо несло мелкую колкую крупу, перечеркивая темный фасад дома.

Он спохватился.

– Но ты не переживай, тебя-то я припоминаю, не особо шустрый. Спотыкаешься много. А иные, фьють, и даже не ясно, а был ли вообще.

– Не скучно?

– Да, а что скучать-то? У меня-то время другое, не такое, как у тебя, день на день похож, как близнец, так что и не разделишь вовсе, разве что птица какая мимо пролетит. Вот припоминаю…