Когда погаснут звезды

– Твоему предку, – улыбнулся беззубым ртом водонос. – Но через тебя.

Судя по всему, я являл собой жалкое зрелище (видимо, хуже, чем в зеркале), ибо водонос снова полез за чашкой и, когда я успокоил плоть и нервы прохладной влагой, приступил к объяснению: – Твоего далекого предка величали так же, Фомой. В те времена, о которых идет речь, он был рыбаком. Забавно, не правда ли?

– Что забавно? – не понял я.

Символ Христа – рыба.

– А при чем тут Христос? – опять не понял я.

– Дело происходило в Вифаваре при Иордане. Когда я крестил Иисуса, все его ученики… – начал было старик-водонос, но я не смог удержаться от хохота. Старик определенно выжил из ума, представляя себя крестителем Христа.

– Спасибо за угощение, – сказал я, свертывая папашины побрякушки, расстеленные на тряпице, в узелок. – Как вас там?

– Иоанн, – совершенно серьезно ответил водонос. – Но я не закончил. Так вот, все Его будущие ученики так или иначе касались в этот момент воды, кроме двоих.

Старик загадочно посмотрел на меня:

– Кроме Иуды и Фомы.

– Почему? – спросил я безразлично, просто, чтобы выиграть время.

– Иуда не крещен по велению души, в противном случае осуществить предписанное контрактом предательство было бы невозможно, а вот Фома обделен мною намеренно: он введен в апостольский круг некрещеным в качестве эксперимента.

«Во заливает», – подумал я, но, дабы не обижать своего благодетеля (две чарки воды в городе стоили не малых денег), благочинно поинтересовался:

– Какого эксперимента?

Иоанн-водонос вздохнул:

– У меня был выбор и не делать этого, окуни я Иисуса минутой позже.

– А что случилось бы тогда? – мне очень хотелось смеяться, но я предпочел сдерживаться.

– Твой предок успел бы спуститься к реке, в том месте, где он находился, и стопы его коснулись вод ее, – на щеке старика проступила слеза.

– Прежде, чем я уйду, – сказал я строго, подумав при этом, что не поверю ни единому его слову, – скажи, зачем все это?

Мне показалось, что водонос испугался моего намерения уйти, он занервничал, засуетился и торопливо затараторил, право слово, как сумасшедший:

– Иисус должен был принести в мир две дополнительные Заповеди, одиннадцатую и двенадцатую, но к моменту крещения стало ясно, что делать этого не стоит, рано, и их смыли, вот поэтому я не мог ждать Фому.

У старика вспотели редкие седые волосенки, нижняя губа затряслась, а глаза вращались с необычной для простого смертного скоростью.

– Как это, смыть? – пробормотал я, не представляя ровно никакой связи между мутными водами Иордана, светлым обликом Христа и каменной скрижалью.

– Вопрос не в том, как, а зачем это сделали, – отозвался водонос.

– И все же, как? – мне не терпелось сбежать, но ноги не могли сдвинуться с места.

– Омовение в Иордане – снятие двух заповедей из памяти, той информации, что нельзя было давать человекам. Сына Божьего, осознающего себя как Дух, через омовение отключили, в каком-то смысле от возможности проговориться и передать в мир слова истины, – Иоанн понемногу успокаивался, – эта процедура на видимом плане отражается процессом взаимодействия голографического двойника человека и тонкой плазмы воды в непроявленных слоях.

Я согласно кивал головой бредням водоноса-психа, а он увлеченно продолжал:

– Тонкая плазма, настроенная определенным образом, способна нейтрализовать нужные области в невидимых телах человека, в том числе и зоны глубинной памяти, и личной, и Вселенской, то есть библиотекарь может самым удивительным образом не видеть, просто не находить на полке нужной книги, даже если ее наличие указано в картотеке.

– И все это с помощью воды? – вставил я отвлеченно, давно перестав понимать что-либо.

Иоанн не обиделся:

– А знаешь ли ты, что зона в мозге, отвечающая за память, называется гиппокампа, что в переводе с греческого «морской конек»?

«Логика психа», – подумал я, но не стал обижать старика и просто подыграл ему:

– Омут забвения, надо полагать, тоже неслучайное околоводное понятие, – хохотнул я.

– Как и кит, – схватил в совершенном возбуждении меня за рукав водонос.

– А что кит? – вздрогнул я от неожиданности.

– Ячейка общей земной памяти, – снова выдал перл сумасшедший Иоанн самым серьезным тоном. – Но только в воде, вытащи его на сушу – всего лишь туша животного.

– Неужто любое купание… – начал я, но креститель (Господи, о чем я) прервал меня:

– Нет, нет, нет. Омовение не то же самое, что и купание.

– А в чем разница?

Старик вытаращил на меня бесцветные глаза:

– В осознанности или… неосознанности.

– Значит, – сделал я вывод, – крещение – это осознанное омовение.

Водонос радостно закивал:

– Погружение в воду при крещении наполняет человеческое существо информацией, выныривание снимает ее часть, либо целиком. За тем, что нужно оставить и можно убрать, следит Иоанн Креститель, Ангел-регулятор, – старик пригладил редкие волоски и приосанился, – твой покорный слуга.

«Пора делать ноги», – пронеслось в голове, но, к великому сожалению, они словно приросли к брусчатке мостовой. А псих тем временем продолжил:

– Троекратное омовение означает, что первый раз согласие на стирание лишнего дает Бог Отец, второй – сам человек, Сын Божий соглашается с Ним, и третий раз ставится печать на это соглашение Духом Святым. Уразумел ли ты, потомок великого предка, хоть что-нибудь?

Фома, потомок Фомы в моем лице пробормотал с испуга:

– Вода, принятая внутрь организма, дает жизнь, информацию, память, погружение же тела в воду, омовение его, позволяет смыть грязь, усталость и приводит к забвению.

– Учители наверняка любят столь прилежного ученика, – язвительно заметил водонос.

– Я что-то сказал не так? – обиделся я, почувствовав при этом, как мои ноги отлепились от мостовой.