Когда погаснут звезды

Ревность, гнев, подозрение, отчаяние, чего только не нахлебался молодой отец, ворочаясь на узкой кровати под тихое посапывание маленького существа, вдруг выросшего в его сознании до размеров гигантского яблока раздора.

Едва дождавшись утра, он под придуманным предлогом отправился в порт, где среди бочек, навечно провонявших рыбой, и мотков пеньки, просоленных до состояния окаменелости и усеянных панцирями моллюсков, обитало странное существо, женщина, возраста которой не знал никто и, возможно, даже она сама. Род занятий старухи, слегка напоминавшей краба, который решил укутаться в тряпье и напялить поверх панциря копну водорослей, был не определен. Кто называл ее колдуньей, кто – повитухой, находились и такие, что на полном серьезе считали бабку морской ведьмой, но все сходились во мнении, что обитательница портовых трущоб обладала невероятной силой исцелять тело и прочищать сознание.

Застав ее за громким облизыванием рыбьего хвоста, моряк как на духу поведал ей свои сомнения, на что женоподобный краб, выплевывая изо рта застрявшие косточки, выдал наимудрейший совет:

– Подожди год-два и убедишься, есть ли что-то от тебя, красавчик, – тут она осклабилась беззубой, отвратительной пастью, – в «твоем» ребенке.

Уже через месяц моряк снова обнимал знакомый кормовой фонарь, но теперь пальцы его белели не от горя, а от ревности и негодования. Та, что одной рукой отчаянно махала ему на прощание, другой крепко удерживала кулек его «позора», по крайней мере в тот момент он был в этом уверен.

Судьбы ищущих удачи не на тверди, дающей уверенность ногам днем и отдых спине ночью, легкая добыча когтистых лап фортуны. Шторм, случившийся неделей спустя, для начала разметал снасти, затем небрежно свернул фок-мачту и, не останавливаясь на достигнутом, словно спичку, уложил в бушующие воды грот-мачту, да так приправил это действо воем налетевшего шквала, что для стороннего наблюдателя падение произошло в полной «тишине».

Все, что могла сделать команда, это привязать себя к крюкам фальшборта и смиренно ждать, пока обреченное судно правой скулой не налетело на риф, да так удачно, что настежь распахнулось небесным хлябям нутро корабля и деревянное творение рук человеческих развалилось надвое.

Наш герой, единственный из всех в этот трагический момент поминавший Бога, а не морского черта, в заслугу был выброшен на песчаный берег ближайшего острова, где и очнулся следующим утром в полном одиночестве. Человек – существо, приспосабливающееся к любым условиям, особенно если в его душевной топке поддерживать огонь какой-нибудь сильной идеей или чувством, например, как в нашем случае, ревностью и страстным желанием узнать истину.

Остров дал приют моряку на томительные пятнадцать лет, по истечении которых фортуна решила ослабить хватку, и проходящее мимо торговое судно, став на рейде для пополнения запасов пресной воды, подобрало бедолагу.

Вернувшись в родной дом, моряк застал там прекрасную юную девушку, от которой узнал о смерти жены год назад, в период бушевавшей в этих местах чумы, и, выслушав до конца сбивчивый рассказ, он, огрубевший на острове душой окончательно, глядя на смуглые, почти коричневого оттенка скулы и черные, бездонные глаза, буднично заметил:

– Я твой отец.

После этих слов девушка без чувств рухнула на пол. Очнувшись в своей постели, нежное создание (слава Богу, ужасного человека, назвавшегося родителем, рядом не было) не мешкая припустилось в порт, к страшной тетке, обитающей в заброшенном пакгаузе, о которой ходили разные слухи, но которую, хоть раз в жизни, посещал каждый местный житель. Дрожа от страха и отвращение, девушка положила перед «колдуньей» свое единственной богатство, кольцо матери, и рассказала о незнакомце.

Старуха схватила кольцо, и оно навечно исчезло в складках зловонного тряпья:

– Сомневаешься, что обладатель голубых очей и светлых кудрей, судя по всему, красавчик, твой отец?

– Да, сомневаюсь, – кивнула напуганная посетительница.

– Много лет назад мне задавали такой же вопрос, – задумчиво произнесла старуха, а затем, прищурившись, внимательно поглядела на девушку и неожиданно захохотала, как безумная. – Вот и узнал красавчик свою породу.

Ничего не понимающая посетительница бросилась прочь от дикой всклокоченной бабки, от ее каркающего хохота, от шумного порта, от дома, в одно мгновение ставшего с поселившимся незнакомцем чужим, подальше от этих изменившихся в ее сознании мест.

Моряк ждал дочь целый день, потом еще и еще, когда прошла неделя, а девушка не вернулась, он понял, что снова остался один, ибо однажды поселил в своем сердце недоверие, сотворив собственный мир, в котором всяк не доверял другому, мир абсолютного одиночества.

Это сама притча, а вот и обещанная загадка:

– Не усомнись моряк в своем отцовстве, посетила бы чума дом его, потемнела бы кожа и волос дитя и кто здесь Иисус, а кто – Иуда?

Старый долг

Исполин, чья голова пряталась выше облаков, а широко расставленные ноги попирали соседние материки, удрученно смотрел вниз, на землю, глазами, полными слез. Вознамерься он сейчас разрыдаться, а причин на то у титана хватало, случился бы новый всемирный потоп, и именно это трагическое обстоятельство сдерживало великана от проявления столь неподобающей его размерам слабости. Огромные покатые плечи без труда удерживали небосклон, вздымающаяся ровным, глубоким дыханием грудь возбуждала смену приливов и отливов, а руки, неспящая сила коих беспрестанно возводила разрушенное и разрушала возведенное, всего на миг покорно сложенные на груди, одним локтем упирались в запад, пытаясь другим оттолкнуть восток, и только сердце, по мере взросления великана, удивительным образом уменьшалось в объеме, удар за ударом сжимаясь от страхов, ран и зримого содеянного.

Гигант печалился и морщил бесконечный лоб, отчего насыщенные влагой тучи, схлопывались в складках кожи, извергая молнии и громы, а детский, да-да, детский нрав и воистину младенческое сознание великана не останавливали его от возмущенного притоптывания, немедленно вызывавшего перемещения земной коры и выдавливание раскаленной лавы в самых неожиданных местах.

За сим, весьма неосторожным занятием и застала его Синяя Птица, не убоявшаяся долгого подъема с целью выяснения того обстоятельства, с чего это вдруг так раскряхтелся полупрозрачный «ребенок-переросток», габаритами с небольшую планету.

– Эй, как тебя там, – завопила она, выписывая восьмерки прямо перед левым зрачком титана, – чего разбушевался?

– Адам, – промычало «дитятя».

– Тот самый, первый, – весело присвистнула птица.

– Совокупный, – поправил ее недовольно великан. – Вклад всех человеческих душ.

Пернатый собеседник неподвижно завис на месте, отчаянно молотя воздух крыльями:

– Так ты всечеловеческая душа?

Великан тяжело вздохнул:

– Не столько собрание душ, сколько плоть от ими сотворенного, созданного в искусстве, быту, войнах.

При этом громадина поморщился, будто втянул в безразмерные ноздри-тоннели запах совокупного пороха, сожженного на неисчислимых ристалищах, и чихнул, да так, что его нежданный гость отлетел на несколько километров. Пока синяя точка, постепенно увеличиваясь, обретала привычную глазу форму крылатого существа, Адам пытался осознать причину собственной печали. Покидая Рай, первочеловек получил свободу невиданных в остальных частях Вселенной масштабов, близкую к абсолютной. В энергетическом смысле Адам взял в долг, а, как известно, долги желательно возвращать, но что он обещал взамен Отцу, Адам не помнил и хуже того, не понимал. Старый долг угнетал его, как маленький камушек внутри ботинка, что пытаешься вытряхнуть, а он совершенно не желает покидать уютного кожаного жилища и цепляется за складки и трещинки на стельке. Такова была истинная причина безрадостного настроения, целиком сковывавшего разум великана.

– Адам, – возмущенно засвиристела подлетевшая Синяя Птица, – надо закрываться, когда чихаешь.

Титан удивленно посмотрел (для этого пришлось прищуриться) на пигалицу, болтающуюся перед носом и мешающую сосредоточиться:

– Представься, говорящая мошка.

– Синяя Птица, – пропищало с гордостью под носом великана. – Люди, прячущиеся в тени деревьев вдоль дорог по ночам, при оружии и скверных мыслях, величают меня Птицей Удачи, гнущие спины под палящим солнцем в полях до хруста позвонков – Птицей Счастья, а посетители церквей различного толка по воскресным дням зовут Духом Святым, изображая в белом оперении.

– Все это я знаю, – пробурчал Адам, – забыла, я же совокупная душа.

– И что? – Синяя Птица, взъерошив перья, видимо, чтобы казаться больше, снова начала крутить восьмерки.

– Во-первых, ради Бога, остановись, – взмолился великан. – Голова и так кругом идет, а во-вторых, неразумное дитя человеческого желания и воображения, каждая душа, получившая тело, не просто потомок Адама из Рая, каждый и есть Адам, поелику от него произошел род людской. Каждый человек был Адамом, ибо каждая душа, начиная первое воплощение, совершала грехопадение Адама, в этом смысле все являются потомками первочеловека, по сути своей, это действо (изгнание из Рая) есть ключ ко входу в проявленную жизнь, своеобразная плата за посещение расы.

– Тогда чего же ты хочешь услышать от меня, спрашивая, кто я? – Синяя Птица, сделав мертвую петлю, на полном ходу остановилась перед самым зрачком Адама, едва не проткнув его.

– Как ты сама называешь, а значит, и осознаешь себя, – испуганно заморгал великан, подняв там, внизу, в океане, шестибалльную волну…

Старый моряк, приложившись макушкой о дубовый дверной косяк, с удивлением высунулся из люка – на небе ни облачка.

– Откуда она, сэр, – полушепотом пролепетал юнга, обеими руками вцепившись в вертлюг.

– Морской дьявол балуется, не иначе, – выругался моряк, потирая ушибленное место. – Вставай к штурвалу…

– Я побуждение к выбору, – засвистела Птица, отлетев на удобное для беседы расстояние. – Ведь Бог – сама Свобода, а человек, в качестве Сына, инструмент трансформации. Я, если тебе, Громила, будет угодно, маяк, поэтому все видят меня по-разному. Я свет в конце тоннеля, я дверь, ожидающая своего открытия, я сила, поднимающая с ложа и манящая блеском далеких сокровищ, цена которых подчас не дотягивает до стоимости пустой миски на столе перед носом страждущего, я код, сокрытый в яблоке познания, я сок на губах надкусившего его, я Ева, указующая выход из Рая.

– Стоп, стоп, стоп, – заволновался Адам. – Там точно был Змий.

– Искуситель – мой антипод, – закивала лиловым хохолком Птица. – Я побуждаю, он принуждает.

– А есть разница? – Адам громадной ладонью почесал затылок и перхоть нежданным снегопадом удивила жителей жаркой страны, насадив на вечнозеленые лапы пальм белые пушистые шапки.

– Я не вторгаюсь в поле свободы, не спорю с Богом, – Синяя Птица сделала большой круг перед Адамом. – Змий же подсовывает свой код, вибрируя в самом низу. Плотские желания и потребы, таков диапазон «света» его маяка, он, не стесняясь, накладывает на истинную свободу свою кальку, невидимые изменения, редкие, крохотные мазки, вкрапления, меняющее суть еле слышное шипение…