Когда погаснут звезды

Ни сияющего солнца, ни зеркала, ни золотого трона, ни деревянного истукана, ничего, только пустота, мир, содержащий в себе единственный предмет, – меня.

Из-за двери-пятна донесся знакомый голос:

– Удивлен?

– Еще бы, а где Бог, или правы атеисты, вопящие на всех углах, что Его нет?

– Для слепого от рождения не существует Света, – загадкой ответствовал Ангел, вплывающий сквозь проход в мою пустоту. – Сколько дней ты провел на земном плане?

Я задумался:

– Можно посчитать, при желании.

Ангел подлетел поближе:

– Вот ровно столько встреч могло состояться у тебя с Богом, но ты не видел Его, как и сейчас, и проходил мимо.

– А вдруг ты ошибаешься, – возмутился я, – откуда тебе ведать?

– Я твой Хранитель, – спокойно и с достоинством ответил Ангел, – мне есть дело до любого твоего шага, ибо это моя работа. Делай я ее плохо, отлучайся хоть на миг от тебя, дни твои земные были бы значительно короче. Трехлетний ты упал в ледяную воду и одеждами зацепился (случайно!!!) за корни ивы, иначе поток унес бы тебя от берега. Пяти лет от роду, убегая от разъяренного быка, свернул с дороги и упал в яму (снова случайно!!!), не то быть тебе растоптанным обезумевшим животным…

– Достаточно, – огрызнулся я, понимая, к чему клонит пернатый.

– Не серчай, – миролюбиво продолжил Ангел. – Истинная встреча с Богом именуется откровением и меняет жизнь человека, а точнее, его самого кардинально. Ее не спутать ни с чем, ежели такого не случилось, то, возможно, встреча и была, но результат у нее нулевой.

Вот теперь стало по-настоящему обидно, я мысленно произвел вычисления, и получилась весьма внушительная цифра. Оказывается, попыток встретиться с Богом имел я предостаточно, но отчего-то…

– Кстати, а почему так происходит? – тишина наполнилась моим дрожащим голосом, словно бы не пустота окружала меня, а каменный мешок.

Едва эхо успокоилось, как мой Хранитель произнес:

– Все зависит от способности видеть Бога, способность же, в свою очередь, зависит от желания видеть Его…

– А желание? – заторопился я как типичный представитель человеческой расы.

Ангел с улыбкой покачал головой:

– Это главный вопрос, на который должен ответить человек, приходя в этот мир, если коротко, смысл жизни кроется в ответе на него.

Я почесал затылок, неужели мы сами не хотим встречи?

Ангел не пропустил этой мысли мимо:

– Человеку кажется, что Господь прячется от него на небесах, на самом же деле, это человек скрывается от Бога, идущего навстречу с распростертыми объятиями каждый день, а дети Адама, словно зайцы, прыгают врассыпную или опускают глаза, разглядывая собственные ноги. Так человек отвернулся и отошел в сторону от Христа, и так продолжает вести себя и по сей день.

Открывай глаза, благословенный читатель: ты снова в своем привычном мире, наполненном звуками и красками, людьми и Ангелами (одних ты ясно зришь, другие же невидимы тебе), всем, к чему ты привык, среди чего чувствуешь себя спокойно и уверенно, а стало быть, не сочтешь за нахальство и позволишь автору задать тебе еще один вопрос: «Встретив Бога, не пройдешь ли сквозь Него, как проходят сквозь нас призраки, для коих мы, наделенные плотию и способностью творить здесь, настоящие Божества? Не проходишь ли ты в жизни своей сквозь божественное сейчас, не касаясь, не ощущая, не чувствуя, а ведь окружающее тебя все и есть Бог?»

Имеющий уши…

Не из тех пределов Вселенной, куда заглянуть человеку не позволяет слабая, парализующая фантазии и сковывающая воображение, излишне тактичная мысль, обращаюсь я сейчас, памятуя о том, что время подоспело, но от ближайшей стены, за которой еще могу стоять незримым и быть услышанным, имеющий уши да услышит.

Сколькими зорями обласкан век твой, ибо всякий раз распахивая очи, даруется тебе свет и надежда, принадлежащие с этого момента двоим, человеку, в твоем теле, и Богу, в сиянии Имени Его, а стало быть, еще живо в тебе, что должно быть живым. И отталкиваясь от этого предположения, в коем я уверен непреклонно, глядя на ауры двуногих, порченные еще не окончательно, подаю голос из-за укрытия своего вынужденного, поелику вразумить человека словом, как делал Иисус, будучи живым среди вас, словно мертвых, иной раз сложнее, нежели устыдить и тем самым оживить действом, будучи мертвым, но вознесенным.

Задумайся же, бредущий по колено в вязком болоте пороков и отгоняющий застящих взор мириады москитов-страхов, над таким посылом из-за стены, – Имя свое Господь слышит от сынов чаще, когда те пребывают во страхе либо недуге, и познает Себя (в сотворчестве с человеком) больше через боль и испуг.

А вот в событиях , удачных со своей точки зрения, человек предпочитает поминать собственные заслуги, не давая Творцу познать Себя через радость.

Протяни нить мысли своей за горизонт физиологических потребностей, растяни сознание не от восхода к закату, а между изгнанием из Рая и возвращением блудного сына, узри, что человек, обращающийся через свою потребность во Всевышнем к Богу, и при этом находясь в определенном эмоциональном состоянии, формирует мир вокруг себя, соответствующей этому фону энергией, и Творец, познающий себя же в тандеме с человеком, видит, а значит, и пересоздает Вселенную именно такой.

Он (Всевышний) не ждет от Сына своего ничего, кроме возможности взглянуть на Себя так, как этого хочет человек, но Сын Его, вечно ожидающий от Бога справедливости, предлагает Отцу противоположные аспекты бытия, взывая к небесам исключительно с позиции собственного несовершенства. Не так ли ведет себя капризное дитя, клянчащее беспрестанно у матери лекарство в минуты недуга, но выздоровев, напрочь забывающее о родительнице, предаваясь играм и безудержному веселью, отчего у матери возникает в сознании стойкая картина мира, в котором существует ее болезненный ребенок и она сама, в роли фельдшера, без малейшей возможности примерить на себя иную маску?

Кто, как не бухающийся на колени с истошным воплем «Господи, спаси» делает из Творца спасателя, кто, как не заламывающий руки и взывающий к небесам «Дай мне, Боже» воспитывает в Создателе синдром подающего вместо равенства Отца и Сына, кто, как не крушащий во гневе образа и святые книги со словами «За что, Господи» предлагает Всевышнему оправдываться там, где место сотворчеству?

Вспомни, как часто ты, человек, произносил Имя Творца, имея в сердце претензию, а не любовь, а ведь именно претензия, как намокшая в воде одежда, тянет на дно, сковывая движения и утяжеляя тело.

Заповедь, знакомая каждому «Не поминай Имя Господа твоего всуе», – не о редком обращении к Создателю, пребывая в благостном и благодарном состоянии, делай это хоть каждый миг, но коли «повис на низких струнах», в страхе ли, в обиде или во гневе, то и есть всуе, в иллюзиях, не открывай уста, подобно ящику Пандоры, усиливая свой эмоциональный фон энергиями Бога, идущими в ответ на запрос.

Знаешь ли, о чем взывал к Отцу в Гефсиманском саду Иисус в великой скорби? Я был там и прекрасно помню слова, но не молитвы, а обращения Сына к мудрости (энергии) Отца. Под неторопливый шелест олив был совершен акт, предшествующий Вознесению, соборное испитие чаши, уготованной Христу его контрактом, освобождающее человеков от подобного поведения (произнесение молитвы от страха или отчаяния) в дальнейшем эволюционном пути, принятие Иисусом на себя кармы расы, то, что определялось как людские грехи, за что и «получил в награду» Спаситель страдания и муки распятия.

И первым, кто коснулся тогда устами ланит Христовых, был Иуда, подставивший грудь «мечу предательства», наточенному человеками.

Подумай, прежде, чем осудить его со всем миром, сколь велико число Иудиных последователей, а приглядевшись, найдешь и себя в тех рядах. Отсюда еще постулат: «Один вознесся, другой рухнул».

Христос воспарил, оттолкнувшись от Иуды в невесомости мира людей, подобное заявление есть хорошая пища для размышлений, всеосуждающий человек.

Я помогу тебе. Иисус (конечно же, речь не о телесном существе, но о духе), словно губка, впитывающая воду, нагрузил себя человеческими грехами безмерно, выведя мир, в том сейчас, в состояние абсолютной нейтральности (невесомости) сознания. Для возвращения (вознесения) домой, Ему было необходимо освободиться от «воды», «осушить губку», перевести и себя в нейтральность (сухое состояние), то есть куда-то «смыть грязь».

Такой «сточный» канал и предоставил своим поступком Иуда, пробив врата Антимира, через которые и произвел сброс негатива Христос. Не будь такой возможности, совокупный грех разлился бы по поверхности планеты, приводя к ее рожи и многочисленным жертвам среди невинных людей, или Иисус не смог бы подняться, прикованный «обретенным богатством» к хладным камням усыпальницы. Иисус – жертва Бога, Иуда – жертва человека, Всеобщее равновесие, первый есть Титан, сдвинувший глыбу сознания, второй – его точка опоры.

Главным итогом (замыслом) обращения к Богу Сыном Его, Иисусом, стало сотворение мира Христа на Земле, основой которого является жертвенность, и помог в этом Иуда. Забери у человека понятие жертвы, и он превратиться в сухой лист, вмерзший, неподвижный, бездушный, бесцветный слепок наполненной когда то жизненным соком и яркими красками трепещущей ткани. Лиши Иисуса его Иуды – чудо воскрешения замуруется тяжелым надгробным камнем. Всевышний познает Себя разными путями и способами, один из них – человек, имеющий уши.

И зная тебя, не нуждающегося в подсказке при согрешении, но слезно молящего отвезти к Богу, взяв за руку и убрав камни с дороги, с целью искупления содеянного, предлагаю три луча просветления.

Первый луч – благодарность, возданная Господу, есть подтверждение истинности Его первоначального замысла.

Луч второй – благодарение искреннее – это процесс сотворческого осознания истинности замысла.

Третий луч – воздать благодарность Создателю осознанно – стать подле Него и вложить свою руку в протянутую Им длань.

А дабы переваривалось изложенное легче, позволю себе, склонившись почтенно, в качестве заслуженной тобой, человек, шпаргалки, поведать притчу-загадку.

Стоя на юте, источавшем резкие запахи смолы и свежей краски, моряк вглядывался в тающий берег, где на самом краешке выступающей, словно бушприт флагманского корабля, скалы отчаянно махала рукой одинокая женская фигура. Мужчина судорожно обнимал кормовой фонарь, как совсем недавно, всего несколько часов назад, стан молодой жены и предательские слезы, вовсе не свойственные его подчас весьма грубому характеру соединяли свои соленые ядра с кипящей внизу кильватерной волной. Только когда склянки пробили двенадцать, он оторвался от образа оставленной на берегу и, спустившись на квартердек, забылся беспокойным, удушливым сном среди храпа таких же бедолаг в полном одиночестве.

Ровно девять месяцев спустя, день в день, наш герой, не дожидаясь швартовки фрегата, спрыгнул на пирс и, раскачиваясь из стороны в сторону, неуклюжей рысцой бросился в сторону дома. Любимая встретила его не одна, в углу, между кроватью и сундуком, заменявшим обитателям скромного жилища обеденный стол, а если придется, и гостевой лежак, болталась самодельная (на что сподобилась супруга) люлька, внутри которой недовольно похныкивал крохотный комочек, сморщенная, бурая помидорка с огромными черными глазами.

– Твоя дочь, – не без гордости произнесла жена моряка, с нескрываемой нежностью рассматривая свое дитя. – Третьего дня.

Морская душа просолена тяжким трудом, закалена опасностями, но переменчива, как ветры над океанскими просторами, и ранима, подобно волнам, оставляющим часть себя пенным саваном на прибрежной гальке. Эту долгожданную ночь встречи моряк не спал, как и ту, далекую уже ночь разлуки. Радость нежданного отцовства, наполненная силой и надеждой, налетела на риф сомнения, растеряв напор, энергию и целостность. Новорожденная была смугла и черноока, а он, потомок людей с севера, как и его любимая, носил светлые волосы и смотрел на мир голубыми глазами. Женщина, выбившись из сил после кормления, беззвучно лежавшая рядом, слыла первой красавицей в округе, частенько моряк перехватывал восхищенные, а то и вожделенные, взгляды мужчин, идя рука об руку с возлюбленной.