Впереди ветра

– А нечего у меня под руками шариться!

Отрезала Крымчанка, вспомнив несчастный вид толстухи от разлуки с любимым. Который, наверно от радости расставания с ней кувыркался на третьей полке. Гуля так резко повернулась, что фарфор жалобно забрякал.

Покосившись на неудовлетворенную неудавшимся скандалом женщину, блондинка добавила:

– Не сиделось тебе с мужем, так сиди теперь, смотри как другие спят!

Гуля прищурилась, не брюнетка ли в фашистской форме снилась? Потом по – кошачьи фыркнула и зевнула. Внезапно вагон качнуло от встречного состава. В минутном грохоте мелькающие окна вагона напротив напомнили вспышку молнии из сна.

Крик Ветерана: – Поднимай наших, сестричка! -отозвался болью в сердце.

Она вздохнула: – Знать бы наших!

Услышав шаги, приоткрыла глаза. Прошел проводник. На голове у него блеснул нацистский орел.

– Начинается! – она закрыла глаза, проваливаясь в темноту…

Тумана уже нет. Состав несется на бешеной скорости, отчего не разобрать, что за окнами. Похоже, что это вагон, в котором едет Гуля. Она медленно движется через спёртое пространство.

Нет воздуха. Слышен то ли храп, то ли хрип спящих.

Вот один, в форме нациста, как удав пялится на спящего пассажира. Едва тот начинает подниматься, отрывать голову от подушки, враг подливает в стакан какое-то пойло и дает выпить жертве. Спящий хрипит, изо рта пузырится кровавая пена.

Фашист потирает руки, хлопает себя по карману. У Гули темнеет в глазах от закипающей ярости.

Плечи нестерпимо жжет красный крест.

Сзади она слышит голос ветерана:

– Наших поднимай, сестричка!

Гуля оборачивается. В проходе вагона – Ветеран.

За ним – старушка, подарившая фарфоровый набор. Гуля кричит :

– Так где – наши!?

Ветеран поднимает клюку, показывает на спящих.

У девушки немой вопрос в глазах: – Как их поднять?!

На что Ветеран стукает клюкой: -Приказ родины не обсуждается! А старушка из -за его спины улыбается: – Не журись, дитка!!!

ГОЛОС СОВЕСТИ

Раздалось бряцанье металла.

Гуля открыла глаза. В сумеречном свете она разглядела, как проводник наводит порядок. Веник, который в пору назвать драным, макался в ржавое ведро с темной пенящейся жидкостью. Это разбрызгивалось на пол купе. И конечно, на пассажиров нижних полок. Вытерев испарину со лба, проводник со страдальческим лицом начинал размахивать веником.

Крымчанка хотела спросить :

– А что, швабру не взять?

Но наблюдая за отбывающим свою очередь, захотела задать другой вопрос:

– Нарочно что-ли издеваешься над народом?

А потом усмехнулась: -Да с тобой все ясно- ты ж фашистскую шкуру одел!

Вагон качнуло. Встречный состав с воем проносился мимо. Блондинка наклонилась над головой проводника и рявкнула, чтоб услышал:

– Что, грязи мало?

Тот услышал. Он уставился на неё с такой ненавистью, что девушке опять показалось, что проводник-фашист, а веник в застывшей руке – автомат.

После грохота прошедшего товарняка наступила тишина.

Перестал храпеть лысый с нижней полки, щедро окропленный со ржавого ведра. Он даже повернул голову.

Проводник сузил глазки:

– Что, жаловаться будешь? А Крымчанка в ответ :

– А что, и книжка есть?

Проводник понял, что эта – напишет. Непременно. Он, брякая ведром, перешел в другое купе.

А блондинка сложила губы в трубочку и присвистом проводила его.

Потерла ладошки:

– Даже не надейся, что ты – главный!

Потом заметила, как дядя с нижней полки по черепашьи прячет лысину под простыней:

– А высовывался, чего?…

За стеной купе бубнил мужской бас. Она уже привыкла к нему, как к жужжанию шмеля. Неожиданно он замолчал. Потом довольно громко произнес:

– А что сделали мы для того, чтобы не растащили СССР? Блондинку словно в бок толкнули. Она переместила голову туда,

где лежали ноги. Выглянула и увидела своего соседа – «бубуна».

Пузатый мужчина лоснился от жары. Он вытирал лоб, потом грудь, тяжело дыша. Ему поддакнула женщина с усталым лицом, наверно, собеседник тот ещё… А он басом продолжил монолог, пошевеливая в такт пятками. Но блондинку это уже не раздражало, напротив, подтолкнуло к мысли, что пузатый- не совсем господин. И не от жира лоснится. И пот вытирает от голоса ещё теплившейся совести, пробившей с опозданием, но всё- же…

И та самая нотка отозвалась тонко, да звонко у Гули с начала тонко и остро кольнув в сердце:

– А ты, ты – чем лучше этого жирдякина -?А потом эхом отдала в нутро: – Чем? …Чем? … Да ни- чем!…