Режиссёр. Серия «Бестселлер МГО СПР»

Завести свой мотоцикл Гвоздю никак не удавалось. Он попытался его катить, но, увы, тоже не получилось – заклинило заднее колесо. Бросить мотоцикл он тоже не хотел. Возникла ситуация, когда надо было выбирать: или проводить прихрамывающую Зою в порванном платье до подъезда её дома, или дотащить мотоцикл до гаража. Выбор был сделан в пользу мотоцикла, который оказался ему дороже. Девушка разозлилась ещё больше, когда он предложил ей помочь толкать мотоцикл до гаража.

– Это уже сверх наглости. Извини, но меня уже ждут дома. Сам во всём виноват, – добавила она ещё парочку крепких слов от души и пошла одна домой, слегка прихрамывая.

– Да тут какой-то канат натянули, – оправдывался Гвоздь.

– Да у тебя ещё и «галюники» в глазах. Не надо было пить пиво, когда за руль садишься, – кричала она ему через плечо, – а если б я погибла или стала калекой? Ты об этом подумал? Нет, ты безответственный и ненадёжный парень. С глаз долой – из сердца вон. Козёл немытый!

Конечно, наша одноклассница сгустила краски. Существенной трагедии и серьёзных травм не было, кроме нескрываемого горя за порванное платье, небольших синяков, мелких царапин и обиды за подвыпившего кавалера.

Когда Зоя ушла и Гвоздь, надрываясь, волоком утащил свой мотоцикл, мы вылезли из засады и, рассмеявшись наконец-то от души, пожали друг другу руки. Конечно, мы не рассчитывали на такой исход событий, но пришли к выводу, что наша месть справедлива, как у героя фильма «Граф Монте-Кристо» (1953).

Нам хотелось только напугать Гвоздя, но получилось ещё круче. Хорошо, что всё обошлось в основном благополучно. Но мы никак не рассчитывали, что наш герой сцены сядет за руль подвыпившим и его реакция станет замедленной. Ведь нитку в свете фар видно за сто метров. Тормози себе спокойно.

– Пить меньше надо, – подвёл черту нашим сомнениям Бабай.

– А ещё умудрился свою якобы любимую девушку катать в таком состоянии, – высказал Бакир своё негодование в ответ. – Видно, как он к ней относится. Зря она его терпит.

На этом история не заканчивается.

Родители Зои пришли к родителям Гвоздя и устроили педагогический разнос. Дело даже было не в разорванном выпускном платье. У Зойки были ободраны локти и синяк под глазом. И теперь она даже не сможет пойти на выпускной вечер.

Мы, как верные школьные товарищи, не преминули первыми посетить нашу пострадавшую одноклассницу с хорошими дорогими подарками, поскольку в её страданиях была и наша вина. Она сама нам открыла двери и была приятно удивлена. Она оказалась дома одна. Её родители были ещё на работе.

– Привет. Вот, пришли тебя проведать. Говорят, ты вчера пострадала в автоаварии, – начал разговор с порога Бакир, вручая ей шикарный букет цветов.

– А откуда вы узнали про аварию? – полюбопытствовала она.

– Да, знакомые увидели с балкона, – вывернулся Бакир, слегка стушевавшись.

– Странно, было же темно.

– Наверное узнали тебя по голосу.

После слов «узнали тебя по голосу» Зоя густо покраснела, видимо вспомнив какие нелицеприятные слова она в тот момент наговорила своему вчерашнему ухажёру.

Кстати, явного синяка под глазом на её лице мы не обнаружили, только парочку ссадин на локтях. Правда, ссадины на её коленях были изрядно измазаны йодом. Да и ходила она по комнате совершенно не прихрамывая, что нас немного удивило и порадовало, так как мы рассчитывали увидеть её в более трагическом виде: в бинтах, гипсе и измазанную зелёнкой.

Зоя была рада нам и дорогим подношениям, не скрывая своей ослепительной улыбки. Больше всего ей понравился огромный плюшевый мишка и большой букет цветов, которые ей с порога вручил давно влюблённый в неё Бакир.

Подаренная коробка шоколадных конфет и торт тут же были открыты для чаепития. Мы не стали с Бабаем долго пить чай с тортом и конфетами и быстро ретировались.

– Ну, ребята, куда же вы так быстро уходите. Ну, хоть кто-нибудь останьтесь, – просила Зойка, но как-то не очень убедительно.

Остался только Бакир. Она не возражала.

Мы с Бабаем вышли из подъезда счастливые и довольные тем, что силой режиссёрского искусства отбили нашу одноклассницу от недостойного её Гвоздя. Мы верили, что наш влюблённый друг не упустит свой шанс, оставшись с нею наедине. Я же был доволен ещё и тем, что дело не дошло до второго режиссёрского плана действия. Но как мы оба ошибались. Просто второе действие перенеслось на полгода.

Через несколько дней мы все радовались окончанию школы, наслаждались мнимой свободой, строили планы на будущее. На выпускной вечер Зоя всё же пришла. Искусная косметика скрыла остатки былых любовных ран. Она была в ослепительном белом платье ниже колен, купленном на деньги родителей Гвоздя в одном из свадебных салонов, и выглядела неотразимой невестой. От неё трудно было отвести глаза. Бакир и Бабай непрестанно танцевали с ней по очереди, осыпая комплиментами, но ни одному из них своих явных предпочтений она так и не высказала, сохраняя интригу и тайну своего сердца.

Через неделю мы все разъехались, как говорится, по городам и весям для поступления в высшие учебные заведения. Начиналась новая взрослая жизнь. Было одновременно и грустно, и радостно, и немного боязно. Позади остались беззаботные школьные годы, а впереди нас ждала таинственная неизвестность самостоятельной жизни.

ГЛАВА II. ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ

Через насилие к искусству

После окончания средней школы я поступил во Львовское высшее военно-политическое училище на факультет культурно-просветительной работы на заветное театральное отделение. Впереди маячил неизведанный мир сценического искусства.

Училище на меня произвело очень положительное впечатление. Понравились мне и преподаватели своей интеллигентностью, и гуманитарные учебные дисциплины, и старинные здания учебных и жилых корпусов, и красивый город, в котором находилось училище, и даже сам дух и атмосфера изящного искусства и культуры, царившие в этом прекрасном и единственном учебном заведении на все Вооружённые Силы, считавшемся по праву элитным. Не зря многие называли его «военным институтом культуры».

Только одно мне поначалу казалось тягостным – военная форма одежды. Но когда я увидел восторженные взгляды одноклассниц и своих родителей во время своего первого зимнего отпуска, я полюбил и военную форму на все последующие годы курсантской учёбы и офицерской службы.

Учиться было интересно и познавательно. Большая часть преподавателей была из числа гражданских лиц. Я с жадностью впитывал теорию и практику культпросветработы, изучал с интересом историю кино, театра, музыки, литературы, постигал азы актёрского мастерства, искусства грима и, наконец, тайны режиссёрского ремесла.

Надо сказать, что давнее и жгучее желание стать режиссёром непроизвольно выработало у меня необходимые знания и навыки делового общения с людьми, выработало организаторские способности, качества руководителя, появилось умение предвидеть на несколько шагов вперёд различные ситуации и развить в себе творческое воображение. Всё это не могло не сказаться на моих успехах в учёбе и службе. Даже на комсомольском, а затем и на партийном поприще, я был избираем в когорту вождей. Я стал замечать, что мои друзья – курсанты стали чаще и с уважением прислушиваться к моим деловым замечаниям, жизненным предложениям и бытовым советам. Мне нравилась роль этакого духовного наставника и учителя, хотя я числился в младших чинах. На моих погонах не красовались ефрейторские или сержантские лычки. В курсантской среде нашего училища – центра духовной культуры и высокого искусства – эти знаки воинских отличий были большей частью формальными, особенно на старших курсах.

К высотам прекрасного наставники-преподаватели вели нас, можно сказать, принудительно. Хочешь не хочешь, но после занятий нас строем отправляли в театры, концертные залы и музеи старинного Львова, поражавшего наше воображение удивительной красотой архитектуры, скверов, парков и улиц, мощёных булыжником. Посещение учреждений культуры для нас большей частью было бесплатным, и я называл такие культпоходы «через насилие к культуре», с благодарностью понимая, что для многих из нас такого прекрасного шанса приобщения к прекрасному может и не быть на офицерском поприще. Это были и многочисленные музеи, и различные театры, и цирк, и концертные площадки, и кинотеатры, и мой любимый органный зал.

Не всем, увы, курсантам нравилось такое «принуждение». Ведь не все мои сверстники стремились к глубоким знаниям и отличным оценкам, а красота, по их мнению, в своей основе порочна. И что уж тут говорить о красотах города, в котором удовольствий и развлечений было множество. Только бы вырваться в увольнение.

Однажды нам предстояло сдать сложный экзамен по философии. Мало того, что сам предмет был весьма объёмным и надо было запомнить множество исторических фактов, примеров, высказываний и имён великих мудрецов, так надо было ещё и уметь рассуждать. Мало того, что преподаватель попался нам настоящий любитель и знаток философии, так и прозвище у него было какое-то пугающе звериное – «Волкодав».

Как всегда, перед сдачей экзаменов, свет в ленинской комнате в эту ночь горел до утра. На столах в полумраке шуршали конспектами три основные категории курсантов: обречённые отличники, явные завистники из числа троечников и безнадёжные трусы из числа двоечников. А те, кого мы называли «пофигистами», мирно спали или гуляли в самоволках по Стрийскому парку города с романтическими барышнями и пудрили им голову поэзией, звёздами и несбыточными обещаниями.

Когда утром прозвучала команда «подъём», все выскочили из своих коек без уговоров – впереди был ответственный экзамен по философии. И тут я заметил, что один из курсантов с прозвищем «Петруха» после ночного романтического возвращения в казарму оказался в розовых женских трусах. Видимо в темноте он что-то перепутал. В казарме тут же поднялся саркастический смех и дикое ржание. Сам виновник после бурной ночи не сразу сообразил в чём дело, протирая сонные глаза. Весь розовый от стыда, как и его розовые трусы, он, прыгая на одной ноге, старался как можно быстрее надеть штаны, потому что свои казённые трусы он оставил на свидании, в чём никто не сомневался. В конце концов, он запутался и свалился в одном сапоге всем на радость между коек, вызывая очередную порцию казарменного гогота и смеха.

Тем не менее Петруха мужественно держался. Он одновременно боролся с насмешками и явным недосыпанием. Похоже, его ночь в самоволке была романтически бурной, но его, как и всех нас, ждал впереди страшный экзамен по философии. Судя по его измученному лицу и потухшим глазам, ему явно было не до экзамена.

Подойдя ко мне, Петруха решил посоветоваться, поскольку в то время я уже обладал незыблемым авторитетом отличника учёбы, специалиста по разрешению конфликтных ситуаций и даже был активистом первичной комсомольской организации.

– Послушай, – произнёс почти полушёпотом Петруха, – помоги сдать экзамен. Давай зайдём вместе, может, подскажешь или свои «шпоры» дашь?

– Ты же знаешь, шпаргалками я не пользуюсь, – ответил я ему, – ни совесть, ни статус комсомольца не позволяют.

– Жаль, – болезненно произнёс Петруха, хотя взгляд его выражал страдальческую надежду.

– Ладно, – произнёс я судьбоносное слово, словно бросил долгожданную кость для умирающего от голода, – есть одна идейка.

Глаза ничего не подозревающего друга вспыхнули верой в неземное чудо. Я понял, что отступать мне уже некуда, поскольку впереди может ждать или бесславие, или почёт. Надо было отстаивать честь лидера учёбы и подтвердить самому себе школьное прозвище «режиссёр».

– Вот что…, – задумчиво произнёс я, совершенно не представляя, что скажу в следующую минуту. Мозг усиленно работал, в голове мелькали сценарий за сценарием, и наконец-то меня осенило. – Давай, Петруха, сыграем больного.

– Это как так?

– Да вот так! – слегка огрызнулся я и стал развивать только что рождённый сценарий гениального, как мне казалось, замысла. – Доложим преподавателю, что ты немного болен, и мы всей учебной группой попросим для тебя снисхождения. Чтобы педагогическое сердце нашего Волкодава поверило и дрогнуло, чтобы его охватило человеческое чувство жалости по отношению к тебе и ниже тройки в зачётке и ведомости он не поставил. Предлагаю, давай по-тихому возьмём из театрального реквизита нашего учебного спектакля костыли и готовую заготовку на ногу из гипса. Будешь на время якобы со сломанной ногой.

– Здорово! – воскликнул Петруха, скривил страдальческую рожицу и наигранно застонал от воображаемой боли: – Ой-ой-о-о-ой…

– Помнишь кинокомедию «Праздник святого Йоргена» 1930 года выпуска? Вот и играй, как актёр Игорь Ильинский такого же несчастного собрата, прикинувшегося юродивым. У тебя до начала экзамена остался один час на то, чтобы ты вошёл в роль. Давай помогу тебя загримировать. У тебя потом останется минут двадцать, чтобы прорепетировать несчастного больного.