Знаки, символы и коды культур Востока и Запада

Е.Г. Кагаров считает, что религиозно-магические элементы свадебной обрядности наиболее полно выражают функциональный смысл всего ритуала. В его работе «Состав и происхождение свадебной обрядности» рассматривается синтагматика типологических структур данных элементов[264 - Кагаров Е.Г. Состав и происхождение свадебной обрядности /Сборник музея Антропологии и Этнографии. 1929, Т. VIII. С. 152–195.]. Он убедительно показывает, что помимо элементов продуцирующей, апотропеической и любовной магии, религиозно-магическая функция в христианских обрядах наиболее полно представлена в ритуале венчания и многочисленных молитвах и благословениях. Действительно, продуцирующая и любовная магия должны были обеспечить жениху и невесте благополучие в рождении здоровых детей. Следует отметить, что приемы любовной магии преобладали в предсвадебный период, а продуцирующей – во время свадьбы. Апотропеическая магия была необходима для оберегания вступающих в брак не только для благополучия будущего потомства, но это было связано с тем, что жених и невеста, проходя лиминальную стадию, как бы заново рождались – правда, не в физическом смысле, а в социальном и приобретая право дарения новой жизни. Религиозно-магическая функция проявляется в разного рода соединениях, обходах, кормлениях, осыпаниях, стрельбе, шуме, прикасаниях, переодеваниях и т. п. Средствами для этого могли служить хлеб, пироги, зерна различных злаков, огонь, вода, икона, соль, монеты, курица, особые кушанья и т. п.

В данной работе нас в первую очередь интересует семиотико-символическая функция свадьбы. Это в первую очередь разного рода украшения, которые необходимы для свадебного ритуала, наряды невесты, жениха и основных участников, украшения свадебной процессии, домов невесты и жениха, само символическое угощение, различные символы целомудрия вступающих в брак.

В славянских крестьянских свадьбах употребляли покупные и домашние косметические средства. Это были румяна и белила. Так, в селениях г. Сольвычегодска белились свинцовыми белилами и румянились сандальной настойкой до бани, а в бане поддавали пару, чтобы белила и румяна скорее «впарились» в лицо. В Пинеге жених давал деньги на белила.

Одежда невесты резко различалась в досвадебный период и после венца. Это отражало деление русской свадьбы на первую – печальную часть и вторую – веселую. Например, в рязанской губернии невеста надевала «горемычную» поневу с белой холщовой прошвой. После венца она меняла «горемычную» поневу на праздничную. В Калужской губернии невеста отправлялась под венец в «бабской одежде», во всем печальном— не разукрашенную поневу, белую без красной отделки рубаху, белый платок. После свадебного стола она меняла «печальную» одежду на украшенную кумачом, лентами, блестками. В тамбовской губернии невеста ходила в простой поньке и рубашке без кумачовых вставок с черными рукавчиками. Такие рубахи в разных местах назывались убивальница, рукава называлась плакальными, платок назывался ревун. После венца невеста переодевалась. В обувь клали серебряные деньги, чтоб богато жила, за пазуху – кусочек мыльца, рябиновые и яблоневые листья – чтоб не испортили молодую.

Парни до женитьбы ходили в одних длинных рубахах. Платок был важным отличием костюма жениха (его часто дарила ему невеста) Основная одежда жениха на свадьбе шилась невестой. Особое значение отводилось шапке жениха. Одевание жениха, как и невесты, было особым ритуалом, связанным с апотропейными (охранительными) действиями: частая перемена платья в течение свадьбы, одевание одежды наизнанку, надевание к венцу верхней одежды, часто меховой – независимо от времени года, изготовление новой одежды для молодых, сочетание модной одежды с традиционной.

В отличие от русских, в украинской, белорусской свадьбах невесту одевали в досвадебный период нарядно, празднично. Украинская невеста надевала красную юбку, повязывалась рушником, за пазуху клала хлебчик с солью, под хустку – два колоска жита и шла скликать родных и дружек на свадьбу.

Для того, чтобы охранить молодых от порчи, использовались разного рода обереги. Их клали в обувь, в карманы, втыкали в одежду, обвязывали вокруг тела, подпоясывались, носили на шнурке, на шее, клали за пазуху, в рукав и т. д. Амулетами часто становились зубы и когти животных. На севере амулетами считались волчьи и медвежьи зубы, челюсти щуки, коготь с пятого большого пальца рыси. Их носили на шнурке или цепочке. В Онежском уезде щучью челюсть клали над дверью, «чтоб не вошла болезнь»[265 - Маслова Г. С. Народная одежда … Цит. изд., с. 36.]. В карман невесте клали ножницы, жениху – нож (в Ярославской губ.). Повсеместно оберегом на свадьбе были булавки, иголки без ушей, воткнутые в одежду, в швы. У дверей у порога вбивали скобы и подковы, «чтобы болезнь не входила в дом и оставалась на скобе или подкове». А вот у белорусов брачащиеся, стоя под венцом, не должны были иметь ничего металлического, даже крестов. Широко было распространено использование рыболовной сети как охранительное средство для жениха и невесты, которую опоясывали на нагое тело. В качестве оберега использовали лук и чеснок, которые обычно клали в карманы. Использовали также полынь и мяту, репья, веник, хлеб, соль, которые также имели апотропейную функцию.

Соединяли брачащихся друг с другом через платок (хустку), ширинку, полотенце, полу одежды, ибо касание голой рукой могло сулить бедность. Поэтому понятно, почему в конце XIX— начале XX в. бытовали рубахи с рукавами длиннее рук.

Важное значение приобретал цвет одежды. В досвадебный период преобладали белый и черный цвета: черный шушпан, черный платок, белые рукава рубахи, белая прошва к поневе. Белый цвет символизировал чистоту, невинность, черный – печаль. На свадьбе превалировал красный цвет: красная понева после венца, красная фата, красная юбка невесты, красная шуба и т. д. Красный цвет отражал символику любви, брака, брачной ночи.

Прическа невесты менялась в течение свадьбы не один раз. В девичестве и у русских, и у украинцев, и у белорусов, были косы: у русских одна коса, у украинок – две. Накануне свадьбы расплетали косу, которую она не заплетала до самого венца. Прощание с косой занимало большое место в свадьбе. После этого изменялась прическа и головной убор. Девичьи головные уборы не полностью закрывали волосы, верхушка оставалась открытой. Просватанная девушка уже носила иной головной убор. Особый свадебный венчальный головной убор коруна (конура) надевался поверх девичьей повязки. К концу XIX – началу XX века детали, отражавшие возрастные различия девушек, стирались. Девичьи уборы заменялись платками. Важная часть головного убора невесты – покрывало, которое могло не только закрывать лицо невесты, но нередко окутывало ее с головы до ног.

В серболужицком обряде брачная символика выражалась в перемене головного убора невесты на головной убор замужней женщины, совместной еде и питье, различных способов соединения вступающих в брак.

Любопытно, что «в песнях, сопровождающих один из главных переходных актов свадебного обряда – отъезд к венцу, образы диких водоплавающих птиц заменялся домашними; самый яркий фольклорный пример у русских: «Отставала лебедь белая от стада лебединого… приставала ко серым гусям». Символом будущей молодой являлась живая курица, синонимом образов водоплавающих птиц «в свадебном фольклоре обусловлен плавный, органический переход диких птиц в домашние, которые символизируют брачное состояние»[266 - Бернштам Т.А. Орнитоморфная символика у восточных славян // Советская этнография, 1982, № 1, с. 25.]. Она показывает, что «образы домашних птиц – кур, гусей – символизируют молодую после бракосочетания и сохраняются в дальнейшем за категорией женщин семейных, причем в брачной символике на первый план выступают мотивы, связанные с культом плодородия»[267 - Там же, с. 24.]. У серболужичан символика такого рода связана с курицей, которая представляет собой символическое тождество этой домашней птицы с семейным статусом невесты. В восточнославянских культурах – богатство птичьих обрядов. Символика этих образов проанализирована Т.А. Бернштам[268 - Там же, с. 22–34.].

Какой бы элемент свадьбы мы бы ни рассматривали, в свадьбе он наполняется совершенно новым качеством – будь то природные стихии, погода, растения, животные – все они символизируют некую данность, либо прогнозируют будущее, либо с ними что-либо делают. Так, огонь может гаситься и зажигаться, что символизирует в доме благополучие, незамкнутый венок может символизировать вступление в брачные отношения до свадьбы, направление бега курицы перед входом молодой в дом жениха – предсказание на будущую жизнь и т. п.

Свадьба состоит из основных этапов, характерных для многих народностей. Это, как правило, сватовство, помолвка, свадебное торжество и затем «молодая свадьба». Конечно, в современную эпоху многие элементы свадьбы исчезают и группируются непосредственно в свадебном торжестве.

Свадьба обладает внутренней и внешней формой. Категория внутренней формы была впервые введена Гегелем, который разделил форму явлений на внешнюю, т. е. собственно форму, и внутреннюю, которая представляла в его интерпретации собственно форму. Внутренняя же форма понималась им как закон явлений. Эти понятия формы были развиты А.А. Потебней, занимавшемся, в первую очередь, проблемами лингвистики. Особенно приложимы его положения по отношению к произведениям искусства[269 - Махлина С.Т. Словарь по семиотике культуры. – СПб., 2009, с. 584–585.]. Он писал: «… в поэтическом, следовательно, вообще в художественном произведении есть те же самые стихии, что и в слове: содержание (или идея), соответствующее чувственному образу; внутренняя форма, образ, который указывает на это содержание, соответствующее представлению, и, наконец, внешняя форма, в которой объективируется художественный образ»[270 - Потебня А.А. Мысль и язык. Полное собр. соч.: в 4 т. – М., 1926. Т.1, с. 112.].

В серболужицкой обрядности, например, внутренняя форма представляется определенным кодом – например, невеста должна пить молоко, ее сажают на тесто или в квашню, на колени ей сажают детей – все это делается для усиления природных функций женщины, чтобы у нее рождались здоровые дети.

Содержательный пласт также пронизан семиотическими элементами, но они выражаются лишь во внутреннем и внешнем слоях формы. Во внешнем слое формы отличается меньшей устойчивостью.

В серболужицкой свадьбе отразились ассимиляционные процессы довольно ярко, так как на них воздействовало тысячелетнее иноэтничное окружение немцев. В итоге в свадьбе лужичан были включены или заменены части элементов обрядности, которые функционировали в свадьбе немцев, а у лужичан отсутствовали. Так, возник обмен кольцами вместо веночков во время венчания, появился польтерабенд вместо раздельных вечеринок или раздельные вечеринки дополняли его, появилась девочка с корзинкой и цветами впереди идущих на венчание жениха и невесты, возникло троекратное оглашение о помолвке в церкви, поход на кладбище после венчания.

А внутренняя форма изменяется в зависимости от сложности кода – чем выше сложность наполнения кода, тем элемент, выражаемый этим кодом, менее подвержен трансформации. Семантические значимые элементы, магический слой обрядности даже там, где не сохранилась традиционная свадьба, не утратили своей этнической специфики. Но из всех обрядов свадьба обладает гораздо большей проницаемостью для иноязычных влияний, так как в основе ее – диалогическая природа.

У лужичан композиция свадьбы, несмотря на различия в некоторых компонентах и последовательности отдельных действий едина, особенно в XIX – начале XХ века, что сохранилось во многом и в современную эпоху. Правда, наиболее традиционными элементами характеризуется современная свадьба в католических приходах в Верхних Лужицах – в районах Баутцена, Каменца, Хойерсверды. В Нижней Лужице наиболее полно сохраняются элементы традиционной свадьбы в Шпреевальде.

Свадьба начинается с момента сватовства. Статус просватанных юноши и девушки менялся.

В серболужицкой свадьбе молодые люди, которых просватали, уже именуются «slubenc» и «slubeca». Теперь изменяются правила поведения и цветовые детали одежды. С этого момента в одежде девушки не должен был присутствовать красный цвет.

Следующий этап – снова повышающий статус молодых, – церковное оглашение, во время которого жених называется «cesny mlody holc», а невеста – «сesna mloda holca» или «knezna». Величание жениха и невесты князем и княгиней отнюдь не случайно. А.К. Байбурин и Г.А. Левинтон связывают такое величание с социальным переходом в свадьбе. Они полагают, что «… смысл этого величания в перекодировании возрастного перехода: высший в возрастной иерархии обозначается термином, называющим высшего в государственной иерархии, т. е. устанавливаются отношения эквивалентности между возрастным и «государственным» кодами. Это стоит в связи с самой сущностью оппозиции «старший – младший», которая выступает в двух вариантах: возрастном и социальном (т. е. связанным с не-возрастной иерархией в социальной структуре»[271 - Байбурин А.К., Левинтон Г.А. Тезисы к проблеме «волшебная сказка и свадьба». Quinguagenario. Сб. Статей молодых филологов к 50–летию проф. Ю.М. Лотмана – Тарту, 1972, с. 67–85.].

В день свершения свадебного ритуала у серболужичан невесту и жениха называют соответственно – «njevesta» и «novozenja», что также отражает переход в новый статус.

Прохождение «лиминальной» стадии во время совершения свадебного ритуала в серболужицкой свадьбе подчеркивается пассивностью жениха и невесты, что отражено в речах брашки о невозможности самостоятельных действий с их стороны. Довольно отчетливо видна связь многочисленных элементов свадьбы с похоронами, также переходе, пути из одного статуса в другой, ибо похороны – это переход через смерть к воскресению в потусторонней жизни. Надо заметить, что в русской традиции для невесты эти мотивы во многих элементах обряда весьма актуальны.

У серболужичан символика «смерти» девушки и «рождения» женщины проявляется в знаковости многих элементов: невеста брала с собой из родного дома в костел часть своего рукоделия, горсть гороха или чечевицы, краюшку хлеба, цедилку для молока, которые должны были помочь «войти» в новый мир, обретя новый статус замужней женщины.

XX век в значительной мере упростил свадебную обрядность, но некоторые ее закономерности остаются сегодня во всем мире. Так, в Израиле под давлением ортодоксов вынуждены были отказаться от института гражданского брака. «Согласно разделам 1 и 2 закона о юрисдикции раввинистских судов (вопросы бракосочетания и развода) 1953 г. под действием ортодоксальных правил подпадают даже светские союзы»[272 - Джонсон Пол. История евреев. – М.: «Вече», 2007. – 400с., с. 447.].

Семиотика скандала в культуре Востока и Запада

(Опубликовано в соавторстве с С.Э. Бокариус: Современная культурология: научная школа профессора Л.М. Мосоловой Учебное пособие для магистрантов и аспирантов. – СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2013. – 499с., с. 304–316)

Кто из нас, хотя бы раз в жизни, не был участником скандала, или, на худой конец, не был свидетелем скандала? Показателен рассказ одной женщины. Подавая ужин мужу, она что-то сказала, что-то столь незначительное, что это тут же испарилось из памяти. Но у мужа сказанное вызвало столь бурную реакцию, что он так ударил по столу кулаком, что макароны, находившиеся в тарелке, стремительно взметнулись вверх и прилипли к потолку. Нервно жестикулируя и бегая в ярости вокруг стола, он орал, а макароны сыпались на его голову. Картинка оказалась смешной и ужасной. В итоге выяснилось, что у него на стороне появилась возлюбленная, к которой он вскоре и ушел, оставив свою жену после 20 лет совместной жизни и бросив двух родных дочерей 19 и 16 лет. Как понятно из описанного, скандал стал знаком чего-то совсем иного, что, на первый взгляд, его вызвало. Вадим Петрович Руднев очень точно объясняет: «то, что должно быть скрыто, было вынесено… наружу». Как правило, в скандале «тайное становится явным, скрытое, подавленное, раскрывается». И самыми яркими проявлениями скандала становятся «любовь, страсть, секс…»[273 - Руднев В. Метафизика скандала // Семиотика скандала. Сборник статей. – М.: Изд – во «Европа», 2008. – 584 с., с. 40.]. Руднев убедительно показывает, что «в скандале происходит вторичная семиотизация (в частности, символизация или индексализация) вещей»[274 - Там же, с. 33.]. Скандал, который устроил муж, был связан с его чувством вины, которую как-то нужно было загладить в собственном внутреннем душевном состоянии. Как правило, «…с психологической точки зрения феномен скандала в принципе носит защитный характер»[275 - Там же.]. Таким образом, «скандал акцентирует, искажает рутинную бытовую, нормальную семиотичность…»[276 - Там же, с. 32.].

К знаковым особенностям скандала можно отнести «эксцентрическую речь, жестикуляцию, поведение и костюм, т. е. скандал редуцирует вербальное в пользу возрастающей визуальности. Все это превращает скандал в настоящее зрелище и сообщает ему свойства театральности»[277 - Букс Н. Скандал как механизм культуры // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 11.].

В словаре В.И. Даля скандал описывается так: «срам, стыд, позор; соблазн, поношение, непристойный случай, поступок». Мария Виролайнен видит в этом определении скандала то, что он – «дальний родственник высокого архаического дионисова действа, младший брат вакханалий, их отдаленный потомок, утративший первозданную мощь и сакральную природу, но все же сохранивший некоторые фамильные черты»[278 - Виролайнен М. Хоровое начало, принцип множественности и пафос соборности как основания «скандальных» сюжетов // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 44.].

«Скандал традиционно связывается с сакральным. Произошло слово скандал из теологического употребления, обыгрывавшего древний греческий смысл слова скандалон, обозначающее западню, устроенную на тропе, но так же обозначает камень преткновения. Греческое слово скандалон в основе имеет протоиндоевропейское skand – прыгать. В санскрите помимо основного значения прыгать имеется также такой смысл, как «изливать», «бить струей», вот почему Сканда – предводитель воинства богов, борющихся с демонами, родившийся от семени Шивы, излившемуся благодаря обману»[279 - Топоров В.Н. Сканда // Мифы народов мира. Т. 2, М, 1988, с. 444–445.]. Впервые слово скандалон встречается в греческом переводе Ветхого Завета – Септуагинте, передавая точно древнееврейское слово, обозначающее препятствие. Как указывает Михаил Евзлин, в Септуагинте скандалон встречается 13 раз и передает 6 еврейских слов, имеющих значение препятствия, ловушки, потрясения, глупости, а также позора и срама. Кроме того, в Книге пророка Осии это слово во множественном числе обозначается разного рода мерзости: поклонение идолам, пьянство, блуд, бесстыдство. «В этом перечислении даны все основные компоненты скандала как в религиозном, так и моральном смысле»[280 - Евзлин М. Обман и скандал в мифе о Прометее // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 69..]. Но для всех этих значений характерно подчеркивание момента внезапности, неожиданности, неправильность, которая останавливает правильное непрерывное движение. Даже разговорное – скандалить обозначает публично шуметь, ссориться. Зачастую поведение художников воспринимается как скандальное, но важно также и скандальное проявление в их творчестве – в форме, стиле, теме.

Макс Фасмер характеризует слово «скандал» через немецкое Skandal или французское scandale[281 - Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка. – М., Прогресс, 1987. Т. III, с. 632.]. Церковно-славянское значение слова «скандал» – «соблазн, искушение». Древнерусское, старославянское слово «сканъдалъ» – ловушка, сеть, соблазн». Лингвистическая реконструкция греческого слова «skandalon» буквально означает: «крючок в западне, к которому прикрепляется приманка»[282 - Там же.]. Такое значение функционировало в библейских текстах с переносным (по терминологии Михаила Одесского) – «вертикальным» значением. Но, начиная с XVIII века, через студенческую латынь слово скандал попало в европейские языки, приобретя «горизонтальный» современный смысл[283 - Одесский М. Концепт «скандал» / «соблазн» в русской культуре // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 105.]. Так Михаил Одесский объясняет, что «концепт ?скандал? в социальной модели выражался словом ?скандал?, а в мистериальной модели – при установке на встречу ?скандалящего? с метафизической реальностью – скорее словом ?соблазн?»[284 - Там же, с. 106.]. Но это не два типа скандала, но один, «на который смотрят под разными углами зрения»[285 - Там же, с. 107.].

В словаре С.И. Ожегова скандал определяется следующим образом: «1. Случай, происшествие, позорящее его участников; 2. Происшествие, ссора, нарушающие порядок (руганью, дракой и т. д.)». Игорь Сухих различает в скандале некоторое событие бытия – случай, происшествие, ядром которого становится ссора – по его представлению – недоразвитый скандал[286 - Сухих И. Два скандала: Достоевский и Чехов // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 254.].

Понятно, что бытовой скандал – это нечто иное, нежели скандал в культуре. Но быт – основа бытия. «Созидаемый нами быт побуждает, по Юму, к ложным умозаключениям по аналогии, но вместе с тем являет собой исполненный значимости материал, от которого не вправе отвлекаться философствование… Бытие диалектически проникает собой быт». Именно скандалы являются примером сочленения бытия и быта[287 - Смирнов И. Изнанка чуда // Семиотика скандала… Цит. изд… С. 21–22.].

Возникли скандалы на заре развития человечества. Так, в Эпосе о Гильгамеше Гильгамеш и Энкиду убивают быка не в соответствии с ритуалом[288 - См.: Евзлин М. Обман и скандал в мифе о Прометее // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 75.]. К тому же, отказ Гильгамеша соединиться с богиней Иштар вызывает ярость богини плодородия, скандал. Вместо Гильгамеша умирает Энкиду, знаменуя собой смертное состояние человечества[289 - Токарев С.А. Смерть // Мифы народов мира. – М., Сов. Энциклопедия, 1992.]. Многие считают, что первый скандал в истории человечества связан с первой женщиной Лилит, с которой Адам стал немедленно ссориться. Следующий скандал – изгнание Адама и Евы из Эдема. Таким ранним описанием скандала может быть осмыслено похищение огня Прометеем. Очень нетрадиционное прочтение этого мифа дает М. Евзлин. Прометей, желая оправдать обман богов и пытаясь представить себя, тайного служителя демонов, как «благодетеля человечества», «героя», злостно обманул богов. «Этим же самым способом подмены и клеветы пользуются современные потомки Прометея. Они, устроившие невиданные в истории бойни, оказываются благодетелями человечества, а люди, остановившие это страшное кровопролитие, объявляются его злейшими врагами»[290 - Евзлин М. Обман и скандал в мифе о Прометее // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 80.].

Как бы то ни было, мифы описывают разного рода скандалы. «Под углом зрения мифа скандал случается из-за прорыва бытийного в инобытийное (вкушение Адамом и Евой запретных плодов с древа познания) или в обратной направленности (передача Прометеем божественного огня людям). Первоскандалы… тесно граничат с чудом»…. а через них в «быте вскрывается бытие»[291 - Смирнов И. Изнанка чуда // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 23.]. И. Смирнов подчеркивает: «Скандал, знаменующий собой вторжение бытия в застывший быт, а не черпающий свое содержание из потустороннего мира, противостоит чуду и профанирует магию.»[292 - Там же, с. 24.]. Это понимание скандала как только оформление бытийного поддерживает и А.М. Пятигорский, который считал, что «…для не-философа скандал – это способ выразить себя философски, то есть предельно»[293 - Новое литературное обозрение, 1966, № 21, с. 330–332.]. Однако это не совсем так – скандал может быть как на бытовом уровне (что мы видим довольно часто), так и вырастать в бытийное начало, соперничая с карнавалом, сопутствуя чудотворению. «Домашний скандал, актуальный для сюжетов Толстого и Достоевского, уже у них перерастает рамки частной семейно истории. У Белого скандал возвращается к космическим масштабам древнего дионисийства»[294 - Виролайнен М. Цит. изд., с. 54.]. Не случайно В. Руднев считает, что «скандальное родственно карнавальному в бахтинском понимании этого слова»[295 - Руднев В. Метафизика скандала. Цит. изд., с. 32.]. Как бы то ни было, скандал – нечто, присущее только человеку. «Скандал неизменно сопутствует человеческому социуму, он один из феноменов, фактически разделяющих людей и животный мир»[296 - Букс Нора. Скандал как механизм… Цит. изд., с. 12.].

Различные скандалы характерны для традиционной культуры как в бытовой форме, так и в обрядовой. Знаковые формы скандала в народной среде – драки, побои, словесные инвективы, разного рода магические средства. Однако Александр Гура считает, что понятие скандала неприменимо «к традиционной культуре, в которой все предопределено заранее и регламентировано целой системой предписаний и запретов. Применительно к народной традиции можно говорить лишь о различных типах конфликтного взаимодействия, которые в значительной своей степени ритуализованы и наполнены символическим смыслом. Скандал, скандальное поведение – явление другой культурной парадигмы, в которой важное значение имеет психологическое моделирование конфликта… В культурно-коммуникативном отношении конфликтные ситуации служат одним из регулирующих механизмов функционирования культуры в целом, средством поддержания и регуляции ее жизнедеятельности»[297 - Гура А. О конфликтных ситуациях в традиционной крестьянской культуре //Семиотика скандала… Цит. изд., с. 98.].

Роджерс Вилкс написал историю скандалов в течение 300 лет, проанализировав их взаимовлияние, взаимообмен и типологию[298 - Wilkes Roger. Scandal: a scurrilous history of gossip: (1700–2000). London: Atlantic, 2002.].

Майрик Лэнд в книге «Искусство литературного скандала»[299 - Land Myrick. The Fine Art of Literary Mayhem. Lexicons. San Francisco, 1983.] показал, что в большинстве случаев скандалы вызваны определенными причинами.

Так, важной причиной литературных скандалов является зависть. Например, Уильям Мейклис Теккерей с трудом переносил популярность Диккенса, в отличие от Теккерея, влачившего нищенское существование, получавшего огромные гонорары, из-за чего их взаимное неприятие стало неизбежным и приводило к многочисленным скандалам.

Скандалы могут быть вызваны ревностью. Например, творчество Бернарда Девото получало лишь отрицательные рецензии. В отместку он стал поучать как писать романы тех писателей, которые получили популярность среди читателей и критиков – Эрнеста Хемингуэя, Джона Дос Пассоса, Уильяма Фолкнера, Томаса Вулфа, Синклера Льюиса.

Источником скандала может стать гордость. Так, Хемингуэй в своих первых публикациях получил поддержку многих известных, в том числе и в мировом масштабе, писателей. Но он решил доказать, что всего достиг в одиночку и публично отрекся от тех, кто провозгласил его гением.

Источником скандала может стать также личный антагонизм. Такое неприятие друг друга было характерно для Д.Г. Лоуренса и Д.М. Марри, ссоры между которыми длились 17 лет до самой смерти.

Кроме того, скандал может возникнуть из-за противостояния художника и власть предержащих. До сих пор памятен скандал, произошедший 7 марта 1963 года на встрече руководства КПСС с представителями творческой интеллигенции, когда Н.С. Хрущев орал на Андрея Вознесенского из-за того, что Вознесенский признался, что он не член партии. Хрущев же, брызгая слюной, обвинил поэта чуть ли не в государственной измене.

Серьезные литературные разногласия – основа многих скандалов. Так, Генри Джеймс считал Г.Дж. Уэллса своим перспективным учеником после его первых опытов. Но вскоре Уэллс стал отдавать в печать неотработанные, наспех написанные рукописи, что, безусловно, вызвало гнев Джеймса. Молодой Уэллс отвечал дерзкими насмешками.

Описанию литературных скандалов посвящено множество исследований. Например, изучению подоплеки разных явлений литературной жизни посвящена книга О.А. Проскурина «Литературные скандалы пушкинской поры»[300 - Проскурин О.А. Литературные скандалы пушкинской поры. – М., 2000.]. Скандал – сюжетная основа многих литературных произведений: скандал в «Борисе Годунове» Пушкина, скандал в «Ревизоре» Гоголя, скандал в «Герое нашего времени» Лермонтова. Скандально поведение Наташи Ростовой, чуть не сбежавшей с Куракиным, Анны Карениной Л.Н. Толстого. Но наиболее знаменитые скандалы характерны для романов Ф. Достоевского. Анализу скандала в творчестве Достоевского посвящены многие работы[301 - См., например, статьи: Тороп Пеетер. Достоевский, Бахтин и семиотика скандала // Семиотика скандала. Цит. изд., с. 185–208; Сегал Д., Сегал-Рудник Н. Типологические заметки к теме скандала у Достоевского // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 209–226; Фаустов А. Об источниках и составных частях скандала у Ф.М. Достоевского: «Дядюшкин сон» и др. // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 227–239; Кантор В. Скандал как ultima ratio героев Достоевского // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 240–253; Сухих И. Два скандала: Достоевский и Чехов // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 254–259.]. Столь же многочисленны скандалы в творчестве и жизни представителей Серебряного века. Скандальна история отношений Людмилы и Саши в «Мелком бесе» Ф. Сологуба, скандален сюжет в «Петербурге» Андрея Белого. Установка на скандал была свойственна многим проявлениям литературной жизни первых десятилетий XX века[302 - Аверин Б. Скандальный успех. Анатолий Мариенгоф и Мишка Титичкин // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 406–415; Кобринский А. Обэриуты: между эстетическим вызовом и скандалом // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 416–427 и др.].

Следует иметь в виду, что скандал в литературном произведении отличается от скандала в жизни художника, хотя они и взаимосвязаны[303 - См., например, статью Нике Мишель. Скандал как горение (Есенин-скандалист) // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 397–401.]. Скандальное поведение было характерно, например, для Радищева[304 - См. об этом подробно в статье Родольфа Бодэна «Семиотика скандала в жизни и творчестве Радищева» // Семиотика скандала… Цит. изд., с. 156–178.]. Однако автор статьи о скандальности поведения Радищева не во всем оказывается убедительным, делая вывод о том, «он (Радищев – С.М.) сумел поставить скандальность своей натуры на службу своему произведению, обеспечивая тому славу – богатую, потому как неоднозначную»[305 - Бодэн Родольф. Семиотика скандала… Цит. изд., 176.]. Так, очень много автор уделяет внимание сексуальному насилию, которое, по мнению автора, «выдает нездоровое влечение» Радищева[306 - Там же, с. 163.], «сексуальная распущенность, упомянутая со скрытым и нездоровым удовольствием»[307 - Там же, с. 165.]. Радищев обвиняется также в инцесте, но на самом деле связь его с сестрой жены отнюдь не является инцестом. «Сделав из невестки любовницу, Радищев символическим образом разбивает табу, сокращая амплитуду экзогамии, свойственной той общественной группе, которой он принадлежал. Совершив это, он, по всей вероятности, реализовал тайное желание, подразумевавшееся в его главном литературном произведении, «Путешествие из Петербурга в Москву», действительно содержит картины, которые выявляют его навязчивую идею инцеста»[308 - Там же, с. 172.].

Здесь мы сталкиваемся с тем, что в зависимости от времени, социальной группы одни и те же формы поведения могут быть восприняты как скандальные и наоборот, не имеющие никакого отношения к скандалу.