Знаки, символы и коды культур Востока и Запада

Эрих Фромм выделяет любовь между родителями и детьми. С раннего детства ребенок привыкает, что его любят, заботятся о нем. «Материнская любовь безусловна по своей сути. Мать любит новорожденного, потому что это ее дитя, а не потому, что младенец отвечает каким-то требованиям или оправдывает какие-то ее надежды»[213 - Там же, с. 84.]. При этом надо помнить, что в материнской любви есть и негативная сторона. Эту любовь не нужно заслуживать. Ребенка любят, потому что он есть. И у ребенка еще нет необходимости давать любовь. Постепенно человек начинает постигать, что любить важнее, чем быть любимым. «Давать – более приятно и радостно, чем получать, любить – важнее, чем быть любимым»[214 - Там же, с. 82.]. Отношение ребенка к матери иное, нежели к отцу. «Мать – наш родной дом, она – природа, почва, океан, отец не представляет собой такого рода естественный дом»[215 - Фромм, Эрих. Искусство любить. Цит. изд., с. 86.]. Отсюда разное отношение к родителям. Первая привязанность – к матери, в дальнейшем развивается привязанность к отцу. В «их последующем слиянии заключается секрет психического здоровья и достижения полной зрелости. А в неудаче такого развития кроется причина неврозов»[216 - Там же., с. 90.]. В зависимости от отношения матери к ребенку закладываются особенности личности. Мать может оказаться властной. Мать может быть холодной. А отец может быть авторитарным. Тогда возникают разного рода изъяны психики – истерия, алкоголизм, депрессии и т. п. Часто дети, выросшие без отца, имеют пониженный уровень притязаний, повышен уровень тревожности. А когда мать, растящая ребенка без мужа, чрезмерно опекает свое чадо, вырастают пассивные, физически или морально слабые люди, а часто они начинают бунтовать и, в конце концов, ненавидят свою мать, чувствуя по отношению к ней враждебность[217 - Рамих В.А. Материнство и культура. (Философско-культурологический анализ). – Ростов-на-Дону. Издательский центр ДГТУ, 1997. 145 с., с. 91. См. также: Попова П. Современный м3ужчина в зеркале семейной жизни. Пер. с болг. М., 1989, с. 35.].

В западной науке недавно зародилось новое направление Motherhood Studies, когда в 1976 году вышла в свет книга А. Рич «Рожденная женщиной». Затем в 1978 году появилась книга Н. Чодороу «Воспроизводство материнства», а в 1980-е годы работы французской исследовательницы Э. Бадинтер. Во всей этой литературе культивировалась «сладость материнской любви» и «материнской ответственности»[218 - Мицюк Н.А. Институализация Motherhood Studies в зарубежной историографии // Пол. Политика. Политкультурность. Гендерные отношения и гендерные системы в прошлом и настоящем: Материалы Седьмой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 9-12 октября 2014 г., г. Рязань: в 2-томах, М.: ИЭА РАН, 2014. Т. 1.-560 с., с. 65.]. Если в XIX веке материнство считалось важнейшей социальной ролью женщины, то с развитием общества и наук о нем материнство стало подвергаться более пристальному анализу. В работе Дж. Баулби «Материнство и психическое здоровье» доказательно показано на большом количестве примеров, что связь между матерью и ребенком становится доминирующей в его последующей жизни, а разлука с матерью приводит к негативным последствиям в дальнейшей жизни человека[219 - Bowlby J. Maternal cave’ and mental health /Word health organization. Geneva. 1951. Цит. по: Рамих В.А. Материнство и культура. (Философско-культурологический анализ). – Ростов-на-Дону. Издательский центр ДГТУ, 1997. 145 с., с. 10.].

Во взаимодействии ребенка до одного года с матерью формируется потребность в общении с другими людьми. От года до трех лет возникает предметно-манипулятивная деятельность. И роль матери остается доминирующей, осуществляя первичную социализацию ребенка, формируя его жизненный сценарий, закладывается духовно-эмоциональный фундамент личности. Через материнскую любовь происходит процесс созидания личности. Это отразилось в искусстве, в котором всегда воспевается материнская любовь. Мать и дитя – тема в искусстве вечная. Когда изображается женщина с ребенком – это всегда гимн материнской любви, самой сильной любви на свете.

Когда мы обращаемся к изучению материнства в сфере искусства, то оказывается, что у художниц материнство трансформирует их занятия творчеством, которое вытесняется на долгое время материнскими практиками. Известно, что многие матери прерывают свою работу в связи с рождением ребенка и до тех пор, пока он нуждается в интенсивном уходе, не работают – даже дольше, чем длится отпуск по рождению ребенка. Известно, что у актрисы Л. Целиковской родился больной мальчик. Диагноз был неутешительный. Но она на несколько лет оставила артистическую деятельность и выходила ребенка так, что он вырос здоровым и достойным членом общества. Все же в патриархатном обществе мать-художница сталкивается с двойной дискриминацией[220 - Годованная М.В. Материнство и художественное творчество: гендерный баланс ролей.// Пол. Политика. Политкультурность. Гендерные отношения и гендерные системы в прошлом и настоящем. Цит. изд., Т. 1, с. 266–267.]. Особенно ярко это проявлялось в институте материнства у многих народов. В пример можно привести практику представителей кочевых обществ Северного Кавказа, где «женщина… ценилась значительно ниже мужчины, поэтому питание и развитие ее шло по остаточному принципу, что в итоге приводило к воспроизводству больного и слабого потомства»[221 - Марченко Е.М. особенности бытования института материнства у народов Северного Кавказа во второй половине XIX – 20–х годов XX века // Пол. Политика. Полит-культурность. Гендерные отношения и гендерные системы в прошлом и настоящем. Цит. изд., Т. 1. с. 481–482.].

Материнство – самая значимая ценность культуры. «С момента возникновения оно имеет социокультурный характер и служит в качестве модели для всех последующих отношений. Именно в общении с матерью, в процессе совместной деятельностью с нею ребенок усваивает первые понятия о мире, об обществе, и социальность для него представлена первоначально главным образом матерью. Образ мира он отождествляет с матерью»[222 - Рамих В.А. Материнство и культура. (Философско-культурологический анализ). – Ростов-на-Дону. Издательский центр ДГТУ, 1997. 145 с., с. 8.].

Вот почему самая главная любовь, высочайший ее тип – материнская, альтруистическая по своему характеру. «Именно из-за своего альтруистического бескорыстного характера материнская любовь всегда рассматривалась как высочайший тип любви, самая священная из эмоциональных уз»[223 - Фромм, Эрих. Искусство любить. Цит. изд., с. 102.]. Мать в большинстве случаев заботится о ребенке. Но, кроме того, она стремится заботиться о том, чтобы дать ребенку чувство жизнелюбия, стать счастливым человеком. Достигается это не всегда, увы! Вот почему материнскую любовь нередко сопровождает тревожность. А это также ведет к разного рода негативным последствиям для ребенка, сопровождая всю его последующую жизнь стремлением освободиться от давления матери.

Нередко материнская любовь перерастает в деспотизм. Пока ребенок маленький – любить его несложно. Но как только он вырастает, ему необходимо отделиться от матери. И вот тут начинается серия конфликтов, которые выражают недостаточность материнской любви. В жизни такое встречается довольно часто. Матери недовольны выбором своих детей спутников жизни – они всегда не соответствуют их идеалу для своего ненаглядного дитяти, хоть ему уже много лет и он стал самостоятельной личностью. И только тогда, когда мать способна к любви – мужа, других людей, – вынести отделение ребенка от себя может только та, которая обладает истинной материнской любовью: «искренняя любовь несет в себе созидательное начало и предполагает заботу, уважение, ответственность и знание»[224 - Там же, с. 119.]. Именно такая любовь способствует нашей жизнеспособности, счастью, развитию и свободе.

На материнскую любовь влияет атмосфера в семье. Если отец и мать не любят друг друга, а живут вместе ради ребенка, то это накладывает на ребенка более мучительные состояния, нежели разрыв между ними. Один из вариантов воспитания детей – одинокие матери, что нашло отражение в советском кинематографе. «В кинопроизведениях проявляется культура одиночного материнства, основанная на социальных отношениях и соответствующих символических кодах»[225 - Любимова А.Д. Жизненные сценарии одиноких матерей в кинематографе позднего СССР // Пол. Политика. Политкультурность. Гендерные отношения и гендерные системы в прошлом и настоящем: Материалы Седьмой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 9-12 октября 2014 г., г. Рязань: в 2-т., М.: ИЭА РАН, 2014. Т. 2. – 706 с., с. 393.]. В этих картинах утверждалась мысль, что работающая женщина может вырастить полноценного ребенка, восполняя недостаток отсутствия отца любовью. «Контракт ?работающая мать? продолжал быть нормативным для советских женщин»[226 - Любимова А.Д. Цит. изд., с. 394.]. Отца же заменяло государство «В кино государство показано как главный благодетель, помогающий одинокой матери преодолевать многие препятствия»[227 - Любимова А.Д. Цит. изд., с. 396.]. Советская женщина, выйдя из подчиненного положения в обществе, попала в достаточно сложную ситуацию. «Благодаря интенсивной государственной политике по работе с женским населением в период 1920–1930 гг. из аморфной женской массы получился адресный сегмент подконтрольного псевдогражданского общества в тоталитарной системе»[228 - Козлова Н.Н. Международный женский день 8 марта как фактор конструирования советской гендерной системы. Цит. изд., с. 311.]. Следует помнить, что именно в советский период женщина превратилась из маргинального социального объекта в активного строителя общества. Именно «женский удел демонстрировал мощный разрыв с традицией. Советская женщина освоила все виды и сферы деятельности, которые ранее занимали мужчины – экономику, науку, спорт, а впоследствии и космос. Можно утверждать, что именно советская женщина, а не советский мужчина представлял новый тип советского человека»[229 - Там же, с. 313.].

Нередко материнская любовь сродни эгоистическому чувству. Ее чрезмерная забота продиктована отнюдь не любовью к ребенку, а стремлением доказать свою любовь. Такая материнская любовь неискренна и зачастую приводит к результатам, не предполагаемым матерью – излишней нервозностью, тревожностью и напряженностью ее чада. В целом – в зависимости от любви матери зависит вся жизнь человека. Если материнская любовь была чрезмерно обильной и непростительно навязчивой до зрелого возраста, когда человек должен приобрести самостоятельность. Или материнская любовь оказалась недостаточной, эгоистичной, показной или чересчур тревожной – человек становится неуверенным в себе, инфантильным, беспомощным и т. п. «Эта особенность деструктивной и поглощающей материнской любви – изнаночная сторона образа матери. Мать дает жизнь, и она может забрать жизнь. Она – та, которая оживляет, и та, что уничтожает: ради любви она способна творить чудеса – и одновременно никто не может причинить большего вреда, чем она»[230 - Фромм, Эрих. Цит. изд., с. 184.].

Как же подготовить себя к материнской любви?

Так как любовь – искусство, то она требует дисциплины и самодисциплины, сосредоточенности, терпения, страстной заинтересованности и обучения. Это также семантические проявления материнской любви. Довольно парадоксально утверждение Э. Фромма, что способность любить – «это способность оставаться в одиночестве»[231 - Там же, с.214.]. И в этом тоже проявляется материнская любовь – уметь отделить себя от своего ребенка, давая ему свободу самостоятельной жизни.

При этом следует помнить, что материнство «имплицитно содержит в себе генезис всей человеческой культуры и цивилизации, всего общественно-исторического, нравственного и семейного опыта человечества»[232 - Рамих В.А. Материнство и культура. (Философско – культурологический анализ). – Ростов – на – Дону. Издательский центр ДГТУ, 1997. 145 с., с. 8.].

Материнская любовь связана с развитием культуры и выступает одним из трансляторов культурных ценностей.

Семиотика свадьбы в диалоге культур

(Опубликовано в соавторстве с С.Э. Бокариус: Диалог культур и культура диалога: Сб. статей – СПб, СПбГУ, 2010. – 406 с., с. 94–110).

Свадьба – наиболее значимый ритуал в жизни людей. От других разновидностей поведения его отличает, по справедливому мнению А.К. Байбурина, ярко выраженная семиотичность. Эта семиотическая составляющая изменяет привычный облик мира[233 - Байбурин А.К. Ритуал в системе знаковых средств культуры //Этнознаковые функции культуры. – М, 1991, с. 39–41.].

Свадьба – парад всех знаковых систем. Он включает с неизбежностью естественный язык, т. е. вербальную семиотику. В то же время большое значение придается невербальной семиотике – языку жестов, мимике, пантомимике, хореографии. Кроме того, свадьба всегда включает пение, музыку. Сюда входят и такие важные семиотические элементы, как цвет, запах, еда, соединяясь в такое единство, которое никогда больше не образуется. Таким образом, свадьба – это комплекс актов, обрядовых действий, каждое из которых имеет свою семантику, но, сопоставляясь в определенном порядке, они образуют группы с новым значением, общим для всех актов. Как определил Арнольд ван Геннеп, свадьба обладает свойствами и особенностями rites de passage – «лиминальной фазы»[234 - Gennep A.van. The Rites of Passage. – London, 1960.], относясь к обрядам, которые сопровождают перемену места, состояния, социальной позиции и возраста.

Эти обряды перехода, по мнению Геннепа, обладают тремя фазами: разделение, грань, соединение. Исходя из Геннепа, В. Тэрнер так их характеризует: «первая фаза (разделение) включает в себя символическое поведение, означающее открепление личности от группы или группы от занимаемого ранее места в социальной структуре или от определенных культурных обстоятельств («состояния»), либо от того и другого сразу. Во время промежуточного «лиминального» периода особенности ритуального субъекта («переходящего») двойственны: он проходит через ту область культуры, у которой очень мало или вовсе нет свойств прошлого или будущего состояния. В третьей фазе (восстановления, или воссоединения) переход завершается. Ритуальный субъект – личность или группа – опять обретает сравнительно стабильное состояние и благодаря этому получает vis-a vis к другим, права и обязанности четко определенного и «структурного типа»[235 - Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 277 с., с. 168–169.].

Свадебный обряд может рассматриваться как текст, состоящий из двух элементов – текста жениха и текста невесты Они различаются не только формально, но и содержательно – в системе оценок, точек зрения, отдельными мотивами. Но оба текста – это тексты «на одном языке».

В доритуальный период доминируют два нравственно-этических мотива – прекрасной, светлой любви, к которой надо стремиться, и мотивы практической предусмотрительности при выборе и жениха, и невесты. С развитием капитализма именно этот, второй мотив выходит на первый план при породнении семей, ибо капитализм требовал аккумуляции денежных средств. Таким образом, материальные соображения становятся главным фактором.

Во многих регионах мира мужчины и женщины, не вступившие в брак в установленное обычаем время, как правило, вызывали осуждение окружающих. В России неженатых мужчин называли «бобылями», «трутнями», «непутевыми», «пустыми». Женщин называли «старыми девами», «вековушками», «пустоцветами», обойденными[236 - Чистов К.В. Актуальные проблемы изучения традиционных обрядов Русского Севера // Фольклор и этнография. – Л., 1974, с. 16; Земцовский И.И. К проблеме взаимосвязи календарной и свадебной обрядности славян. // Там же, с. 147 и др.].

Вступление в брак у русского населения проходило в основном двумя способами: по договоренности (со сватовством, сговором и свадьбой) и «самокруткой» («убегом»). Но «умыкание» не было похищением. Как правило, ему предшествовала предварительная договоренность жениха и невесты. Тайна была по отношению к родителям или одного из них. Такие браки «убегом» не сопровождались соблюдением традиционных обычаев. Венчались в таком случае в будни, поздним вечером или ночью. После венчания молодые отправлялись в дом жениха, где сообщали о вступлении в брак и просили прощения за совершенный поступок. Как правило, родители прощали сына, так как такой брак обходился значительно дешевле, чем традиционная свадьба.

При выборе невесты на Руси обращали внимание на умение вести крестьянское хозяйство, размеры приданого. На втором месте стояли такие качества невесты, как кротость и послушливость, уважительность. Определенное значение придавалось и красоте невесты, но она не имела решающего значения.

Где знакомились? Молодые люди предбрачного или брачного возраста обычно в весеннее и летнее время знакомились на улице во время случайных встреч, при выполнении домашних работ, на уборке урожая, на сенокосе и общественных работах. (В первую очередь это касается сельской молодежи, где традиционные формы обрядов сохранялись дольше, чем в городе). В свободное от работы время молодежь собиралась около домов, на лавочках, бревнах, завалинках. Здесь рассказывали различные истории, грызли орехи и семечки, пели и плясали под балалайку или гармошку. Молодые люди выражали свои симпатии девушкам, пытаясь «силой обнять» или посадить рядом с собой толчками, ударами. В праздничные дни водили хороводы, собираясь на месте массовых гуляний. В осеннее или зимнее время основным местом встреч были посиделки, где девушки пряли, шили, вязали, вышивали, рассказывали сказки, небылицы, пели песни. Такие посиделки были основным местом выбора невест и предбрачных знакомств. Парни приходили с гармошкой или балалайкой, подсаживались к девушкам, угощали их орехами, конфетами, семечками. Симпатизировавших друг другу молодых людей называли дружками или подружками, или зазнобами. Кроме посиделок, распространены были «капустники», когда девушки уговаривались у кого-либо рубить капусту в назначенный день с проведением вечеринки. Аналогичный характер имели «холки» (бедные крестьяне, у которых не было овец, варили пиво и приглашали молодежь на «холки» – каждый приносил определенное количество шерсти). Кроме того, устраивались «супрядки» или «супряжки», на которых девушки пряли, на всех таких встречах проводились вечеринки[237 - Зорин Н.В. Русская свадьба в Среднем Поволжье. – Казань, изд-во Казанского университета, 1981, с. 32.]. Как правило, разница в возрасте собравшихся не превышала 2–3 лет. Нередко при этом привлекались парни и девушки из соседних деревень.

Интересно сопоставить свадебную обрядность русских со славянским населением в Германии – у серболужичан. «Лужичане – сорбы, венды, лужицкие сербы (самоназв. – сербья, сербски люд)… Относятся к большой европеоидной расе… Л, – потомки некогда многочисл. Полабских славян, земли к-рых к кон.10 в. Были захвачены нем. феодалами и со временем заселены нем. колонистами… Л. населяли 2 изолированных р-на, отделенных друг от друга и от этнич. территорий поляков и чехов немецкими поселениями: Нижняя Лужица (с центром в г. Котбус) и Верхняя Лужица (с центром в г. Баутцен)…»[238 - Народы мира: историко-этнографический справочник. – М.: Сов. Энциклопедия, 1988.-624с., с. 260…, 261.].

Основным местом знакомства у серболужичан были также посиделки. Обычно они проводились у серболужичан не ранее 11 октября и заканчивались к великому посту. На посиделках девушки пряли, во время посиделок обязательно пели – как девушки, так и парни. Парни приходили на посиделки два, три раза в течение вечера.

То же характерно и для немецких посиделок, где собирались группы из 4–8 девушек. Когда приходили парни, начинались различные игры.

После окончания посиделок многие девушки получали предложение о браке. При этом приоритетными были экономические мотивы, которые были очень важны для родителей молодых. Широко бытовало мнение, что браки, заключенные по желанию и любви брачующихся, всегда несчастливые. Но уже в конце XIX – начале XX веков роль родителей в брачном выборе ослабевает. К этому времени получили распространение отхожие промыслы, что давало определенную экономическую свободу молодежи, ослабляя традиционную власть, тем самым экономическую зависимость от главы семьи.

Если в XVIII веке брачный возраст мужчин в России был 15 лет, у женщин – в 13, то во второй половине XIX – начале XX веков возраст становился большим – от 20 до 25 лет. Обычно вступление в брак заканчивалось к 25 годам. Нередко было, что муж был значительно моложе своей жены. Существовало предубеждение против браков однофамильцев.

У монголов браки были в 15–18 лет. Там большое значение придавалось годам рождения партнеров. Некоторые годы относились по 12-летнему календарю к разряду так называемых «твердых», другие – к «мягким». Считалось удачным, если год рождения жениха относился к «твердым», а у невесты – к «мягким». Наоборот считалось неудачным вариантом свадьбы.

Одним из важных элементов брачного комплекса было сватовство. В русском Поволжье, например, сватовство сопровождалось рядом предупредительных мер, направленных на предотвращение «порчи» со стороны разного рода недоброжелателей. Как правило, сваха уходила на сватовство из дома жениха из-за стола, на котором были каравай хлеба и солонка с солью, почему считалось, что сваха выходила из дома «из-за хлеба и соли», Как правило, сваха старалась войти в дом невесты незаметно, вечером или даже ночью. Следовало в дороге ни с кем не разговаривать, а лучше никого не встретить на своем пути. Сваты должны были быть людьми, обладающими красноречием (краснобаи), обладавшие умением уговорить, «уталалакать» родителей невесты. Свои обязанности эти женщины выполняли за особое вознаграждение. Они пользовались уважением у населения. Одежда их отличались определенными знаковыми отличиями. В Среднем Поволжье иногда сваха надевала разные валенки, часто непременной принадлежностью ее была палка[239 - Можаровский А.Ф. Свадебный порядок у крестьян Свияжского уезда – «Волжско-Камское слово», 1882, № 122.]. Иногда – сковородник, иногда – кочерга, чтобы «выгрести девку»[240 - Зорин Н.В. Цит. изд., с. 70.]. Сваха стремилась поймать невесту за косу, чтобы родителям было трудно ей отказать. Считалось, что в противном случае девушка вообще не выйдет замуж. Войдя в дом, сваха садилась на лавку под матицу, и это тоже было знаковым признаком, что она пришла сватать дочь хозяев. Разговор прямо начинался с того, что сваха или сват объявлял о цели прихода. Наиболее распространенной формулой было: «у вас курочка – у нас петушок…». Первый приход – оповещение родителей о намерениях родителей жениха. Сразу давать положительный ответ считалось неприличным. Второй раз сваха приходила в дом невесты с женихом и его родителями. Если решение родителей невесты было положительным, «били со сватами по рукам». В некоторых селах в знак согласия на брак свахе выдавали платок невесты для передачи жениху. В других – сваха получала краюшку хлеба, завернутую в лучший платок невесты. Сваха оповещала односельчан о предстоящей свадьбе, неся через деревню это подношение в поднятой правой руке. Об интересном обычае в с. Соколка Бугульминского уезда пишет Н.В. Зорин: «когда сваты уходили из дома, бросали на них кошку, чтобы невеста «вцарапалась» в жениха, как кошка в сватов и держалась за него»[241 - Зорин Н.В. Цит. изд., с. 73.].

Для большинства районов обеих Лужиц также было характерно обращение будущего жениха к своему поверенному, выполнявшему роль свата.

Началом предсвадебного периода считалось посещение поверенного жениха (брашки) дома невесты. Он должен был прийти, как и у русских, незамеченным односельчанами, поэтому посещение было после наступление темноты. Однако сватовство сохранялось примерно до 20-х годов XX века, сегодня этот момент предсвадебной обрядности существует только в памяти старших поколений.

Сватовство – важный элемент свадебной обрядности у многих народов мира. Так, в Китае сватовство было чрезвычайно важным делом, которое затрагивало посредников. Именовали сватов «бин жень» («человек льда»). Обычно в деревнях роль сватов выполняли в основном мужчины. а в городах имелись профессиональные свахи, особенно часто женщины выполняли миссию свахи на юге страны. С этим поверенным в семью невесты семья жениха высылала «цао те узы» – «предварительную записку», в которой указывались «8 иероглифов жизни» с указанием фамилии жениха, датой и часом его рождения. По этим данным гадали по гороскопу о возможности заключения брака. Если данные оказывались благоприятными, семья невесты высылала столь же развернутые данные о невесте. Теперь уже семья жениха справлялась у гадателя о возможности и сроках удачного бракосочетания. Положительный ответ нельзя было посылать с ответом сразу (это считалось неприличным) – надо было прождать хотя бы три дня.

Далее в русских поселениях после сватовства проводились осмотр хозяйства жениха и смотрины невесты. Родители невесты и ее ближайшие родственники после получения согласия на брак приходили обычно на смотрение хозяйства через 2–3 дня. Это давало возможность занимать у соседей или знакомых сельскохозяйственный инвентарь, чужой скот и т. п., чтобы произвести наиболее выгодное впечатление. Впоследствии этот структурный элемент свадебного комплекса имел не столько экономическое значение, но служил поводом для первого предсвадебного знакомства двух семейных коллективов, вступающих в семейное родство.

Через несколько дней после этого устраивались смотрины невесты. В дом к невесте приходили жених и сопровождавшие его лица – родители, сваха, родственники. Считалось неприличным, чтобы невеста сразу выходила к гостям. Иногда сначала выходила какая-либо некрасивая старушка, чтобы контрастом увеличить красоту невесты, которая в конце концов появлялась в лучшем своем наряде. Если невеста жениху нравилась, существовал обычай, например, в деревне Поспелово Елабужского уезда, он выпивал несколько чашек чая. В противном случае – только одну и ставил ее кверху дном. Однако обычно жених давал согласие на брак до смотрин, ибо невесту подбирали родители сыну заранее и, выходя в сени, жених оставлял шапку в избе, что означало, что невеста ему нравится и он своих намерений не изменит.

После смотрин при их положительном исходе устраивался сговор. У бедных он совмещался со смотринами. Участниками сговора были члены вступающих в родство семей. На сговоре договаривались о том, кому, когда и какие подарки должны вручать жених и невеста, решались все материальные вопросы брака, объявляли приданое невесты и какой должна была быть кладка жениха. После того, как все вопросы были улажены, проводилось рукобитие. После рукобития проводилось домашнее обручение помолвленных. Проходило оно по-разному. Это мог быть обмен кольцами между женихом и невестой, в некоторых селах молодым подавали по стакану пива, куда они опускали свои кольца, затем они обменивались стаканами, выпивали пиво и одевали кольца, в других местах жених и невеста садились за стол, перед ними ставились две тарелки с гостинцами – пряниками, конфетами, орехами. Жених и невеста клали на них кольца и передвигали тарелки, чтобы жених мог надеть кольцо невесты, а невеста – кольцо жениха.

Заключительный этап рукобития – пиршество. В Поволжье оно называлось «запой», «пропой», «запойка» и т. п. Это был первый свадебный пир.

Итак, следующий этап – помолвка. У серболужичан – обязательный обмен кольцами, знакомство родителей между собой, обсуждение приготовления к свадьбе, экономических и других условий начала совместной жизни.

У немцев за сватовством также следовала помолвка, обручение. Помолвка – это та грань, за которой юноша и девушка начинали отходить от своего социума. В одежде помолвленной девушки у серболужичан исчезал красный цвет, который раньше обязательно присутствовал, главным образом среди лент. За три недели до свадьбы помолвка оглашалась в церкви.

В немецких деревнях оглашение происходило не только в церкви, но и в ратуше. На здании вывешивалось объявление о состоявшейся помолвке и времени венчания. Подруги невесты на объявление прикрепляли венок из цветов: если были сомнения в целомудренности невесты, то к нему тайно прикрепляли соломенный венок[242 - Филимонова Т.Д. Немцы. // Брак у народов Западной и Южной Европы. – М., 1989. С, 5–44, с. 17.].

После сговора, рукобития и запоя у русских начиналась подготовка к свадьбе. Как правило, весь период от запоя до свадьбы назывался девичником. Период этот мог длиться от одной до трех недель: заготавливались продукты, убирали помещения, принимали родителей сговоренных, угощали родственников и знакомых. После запоя у невесты собирались 7–8 девушек, шили сарафаны, рубашки, юбки для невесты, рубашку и штаны для ее будущего мужа, вышивали полотенца, платки, скатерти. Сундук, «коробья» невесты нередко содержали 10–15 рубашек и нижних юбок, многие из которых шились во время подготовки к свадьбе. Невеста должна была оплакивать свою судьбу и каждый день она просыпалась раньше всех, садилась в простенок между окнами и начинала причитания. Считалось, что чем больше и сильнее она «воет», тем легче ей будет жить в доме мужа. В этот период жених регулярно посещал невесту.

Столь же интересные знаковые закономерности мы видим и у других народов. Например, для районов Нижней Лужицы характерно достаточно свободное общение молодежи уже в XVIII веке. Молодой человек, желающий вступить в брак, ходил в дом к своей избраннице, в деревенском трактире торжественно поднимал тост за ее здоровье и усаживал за общий стол рядом с собой. Это совсем не было характерно для Верхних Лужиц, так как процессы ассимиляции в нижнелужицких деревнях шли активнее, а в немецких деревнях существовал обычай приглашать девушку в трактир тому парню, которому по жребию досталась та, которую разыгрывали.

В этот доритуальный период существовали разные способы возбуждения любви. Например, считалось, что «незаметный перенос на (или в) тело желанного крови, пота, волос – обязательно приведут к благосклонности. Для этих целей прокалывали себе палец и три капли вливали в напиток, предназначенный любимому, или пользовались менструальной кровью, которую давали тайно, с яблоком (символом плодородия). Особая роль в любовной магии отводилась рыбам, лягушкам, летучим мышам. Обычно «игловые» кости и конечности, а также «порошок» из них «скармливали» возлюбленным в сладостях и напитках или использовали живых / мертвых животных по-другому. Различные манипуляции с лягушкой могли способствовать как любви, так и отвороту. Для уничтожения любви производились и определенные действия с ртутью.

Широко были распространены гаданья, связанные с календарными датами.

Например, с днем св. Андрея, Рождеством были связаны гадания серболужских девушек о любви и суженом: под три тарелки или шапки клали различные предметы и наугад поднимали одну из них. Если под ней оказывалась ветка руты, это означало скорое замужество. Также наугад доставали разноцветные ленты из фартука. Зеленая лента сулила скорое замужество. Немецкие девушки также гадали в день св. Андреаса, Томаса, Иванов день и др.

Одним из важных действий накануне русской свадьбы была баня, которая была для невесты ритуальным прощанием ее с девичеством. Обрядовая баня была характерна и для жениха. Этот ритуал связан с омовением – водным крещением новорожденных и обмыванием покойников перед похоронами. «Свадебная баня занимала одно из важных мест в традиционном свадебном обрядовом комплексе и представляла собой демонстрацию столь же традиционного народного мировоззрения»[243 - Балашова О.Б. Магия свадебной бани жениха/невесты. Фольклор и современность (Савушкинские чтения) IV–V: Материалы Всероссийской научно – практической конференции. – М., 2007, 272 с., с. 36.].

Невеста получала магические знания как совет или наказ для того, чтобы привлечь будущего мужа и закрепить свои женские чары над ним. Чтобы задобрить духов бани, невеста ставила «сладкой пирожоцок на окошецко на блюдецко» или отрезала кусок каравая, как бы приглашая их на свадьбу[244 - Там же, с. 44.].

Ей нельзя было во время свадебной бани громко говорить, кричать и шуметь, хлопать по воде, а то «вода осердится», да и «банника прогневить»[245 - Там же.] можно. Нельзя было допустить кого-либо из девушек-подруг сделать что-нибудь «вперед» или раньше себя – «тому счастье вперед»; существовал заговор: «не давай девушкам с последней воды своей омыться – счастье потеряешь»[246 - Там же, с. 45.].

Баня становилась местом, где проходила передача магической силы от колдуна или ворожеи.