Белая Лилия

Говорят, что время течёт только вперёд, а ещё говорят, что оно необратимо. К этому стоит добавить, что оно, это время, бежит с явно не разрешённой скоростью непозволительно быстро. Нет на всём белом свете автоинспектора, который мог бы наложить штраф на эту философскую движущуюся категорию, и, разумеется, нет на этом же свете волшебника, который мог бы остановить время. На какое-то мгновение Виктору удалось задержать бег времени, когда он сделал очередную попытку предложить Лиле трансформировать их непостоянные четырёхлетние отношения в законный брак. Этот волшебный миг Лиля запомнит на всю свою, предопределённую всевышним, жизнь. В этот незаурядный день Виктор пригласил Лилю в театр оперы и балета, где ставили балет «Лебединое озеро». Исполнителем одной из ролей в этом балете был молодой балетмейстер, школьный друг Виктора, Женька Ананьев. Вместе им удалось разработать проект церемониала предложения, которое Виктор собирался сделать Лиле на всю их последующую счастливую жизнь. Автором сценария являлся, разумеется, Витя, а режиссёром – Женя. И вот в зрительном зале идёт последняя сцена балета: волны одна за другой набегают на принца и Одетту, и скоро они скрываются под водой. Гроза утихает, вдали едва слышны слабеющие раскаты грома; луна прорезывает свой бледный луч сквозь рассеивающиеся тучи, и на успокаивающемся озере появляется стадо белых лебедей. А дальше, как пишут в газетных клише, публика встаёт и награждает артистов громкими и неутихающими аплодисментами, переходящими, разумеется, в бурные овации. И вдруг на сцену выходит Женька Ананьев (один бог знает, сколько сил и энергии он затратил, чтобы уговорить художественного руководителя театра на реализацию этой акции) и хорошо поставленным голосом провозглашает:

– Уважаемая публика! Прошу вас не расходиться, прошу вашего нижайшего почтения ещё на несколько минут. С вашего разрешения я приглашаю на эту сцену своего друга, большого друга нашей балетной труппы господина Виктора Бровченко.

К огромному изумлению Лилии, рядом с которой сидел Виктор в девятом ряду партера, он мгновенно вскочил со своего места и, как заправский натренированный рысак, помчался к сцене, на подмостках которой Женя незаметно передал ему букет цветов. Когда Виктор поднялся на сцену, этот грандиозный и просто шикарный букет уже невозможно было не заметить. Собственно, это был не букет, а букетище, состоящий из нескольких десятков нежных белых лилий, который удачно гармонировал с кофейным костюмом Виктора, бежевой рубашкой и особенно с вывязанным поверх неё белым галстуком. По правде говоря, за многие годы, что Лиля была знакома с Виктором, она никогда не видела на нём ни кофейного костюма, ни бежевой рубашки и уж, конечно, ни белого галстука. Напротив, он терпеть не мог парадной одежды, предпочитая ей пролетарские джинсы, ковбойку и спортивные вьетнамские кеды модной фирмы «два мяча». А ещё всегда проницательная и прозорливая Лиля сегодня вообще не понимала, что происходит с Виктором, что происходит в этом театре и что вообще её принаряженный друг делает на сцене, куда и не каждому артисту легко попасть. В этот вечер он превзошёл самого себя. И по прошествии многих лет Лиля будет помнить каждое слово, произнесённое Виктором в этот незабываемый вечер. Когда он взял в руки серебристый микрофон, в партере, бенуарах и ложах старинной городской оперы воцарилась тишина.

– Уважаемые дамы и господа! – начал свою тронную речь Виктор, – только что прозвучали последние аккорды чарующей музыки Чайковского, и прекрасные лебеди величаво уплыли за кулисы. Внимательно вглядываясь в полумрак этого театрального зала, среди вас, уважаемые зрители, я отчётливо вижу своего лебедя, своего белого лебедя, который является символом красоты, великолепия и благородства. Он, точнее она, действительно белая, её зовут Лилия. У меня в руках букет белых лилий, который предназначен для моей белой Лилии. Всего несколько минут назад за моей спиной закрылся театральный занавес. Кулисы нашей с тобой жизни, Лилия, только начинают раскрываться. Поэтому, сегодня я не просто призываю, а настоятельно и бесповоротно заклинаю тебя, милая, стать навечно моей надеждой, моей путеводной звездой, моей судьбой, моей любимой женой.

Виктор не слышал грома бурных оваций, которые были, пожалуй, сильней аплодисментов артистам балета. Он, прижав к груди белый букет, припал на одно колено и с нетерпением ждал, когда Лиля поднимется на сцену. За едва различимыми силуэтами зрителей, которые продолжали рукоплескать, Виктор не видел Лилю, которая, прикрыв лицо руками, сидела в мягком театральном кресле и плакала навзрыд. Горячие слёзы катились из её зеленоватых глаз, оставляя на белом платье влажные разводы. Ей казалось, что она смотрит какой-то красивый спектакль, что всё происходящее на сцене не имеет к ней никакого отношения, что она находится в потустороннем мире, в неком мифическом зазеркалье, в котором добрая фея в одночасье превратит принцессу в Золушку. Лиле казалось, что она погрузилась в дивный и фантастический сон пока не увидела перед собой реального Виктора, протягивающего ей сказочный букет белых лилий. Как будто из-под земли донёся до неё его жизнеутверждающий голос:

– Лилюсик, родная, так ты согласна всю оставшуюся жизнь терпеть меня рядом с собой в качестве своей неотъемлемой половинки, в подлинной, а не в театральной роли всегда верного и любящего мужа.

Влажные и блестящие от обильных слёз, широко посаженные глаза Лили сосредоточенно смотрели на Виктора. Не надо было ничего говорить, он отчётливо увидел, что эти любимые глаза напротив совсем не против его предложения, текст которого готовился, целую неделю. Через некоторое мгновение, как будто собирая последние свои душевные силы и мужественно преодолевая смущение перед таким огромным количеством свидетелей, Лиля тихо, едва слышно озвучила то, что прочитал Виктор в её глазах:

– Как же ты мог только подумать, что я отвечу тебе «нет». Я же очень люблю тебя, Виктор, люблю, как дай мне бог любимой быть тобой. Конечно же, «да».

Театральная акустика мгновенно отрезонировала и усилила слова Лили, и по всему огромному храму Мельпомены понеслось раскатистое «да-а-а-а» и вслед за ним очередные оглушительные аплодисменты зрителей.

На следующий день на первой странице городской газеты появилась статья с броским заголовком «Лебединая песня», в которой журналист вместо стандартной рецензии на спектакль красочно описал произошедшее в театральном зале после спектакля. На следующий день весь университет знал, что Лиля Сергачёва и Виктор Бровченко из сословия студентов-дипломников плавно перекочевали в статус жениха и невесты. Даже декан факультета профессор Гончар, встретив Лилю в университетском коридоре, то ли в шутку, то ли в серьёз неожиданно заявил:

– Ну что ж, Сергачёва, признаться, наслышан о вашем с Виктором бракосочетании. Могу даже быть на вашей свадьбе посаженным отцом, если, конечно, соизволите пригласить.

– Разве может декан быть посаженным отцом? – возразила ему Лиля.

– Тогда, если не возражаете, я буду на вашем торжестве просто свадебным генералом, возможно, это будет более логичным в части соблюдения должностных регалий.

– Извините, Ярослав Николаевич, я плохо разбираюсь в свадебной иерархии официальных лиц, но очень хочу, чтобы вы были на нашем торжестве в качестве самого дорогого гостя, – выпалила Лиля на одном дыхании, сама удивляясь своей смелости пригласить на собственную свадьбу именитого профессора.

Следующим соискателем присутствия на свадебном торжестве неожиданно нарисовался секретарь комсомольского бюро факультета Богдан Федчишин. Этот молодёжный функционер без всяких предисловий прямо заявил Лиле:

– Значит так, глубокоуважаемая, ты уже несколько лет являешься членом комсомольского бюро, отвечаешь за культмассовый сектор. Сам бог велел нам организовать такому комсомольскому активисту, как ты, настоящую комсомольскую свадьбу в общежитии.

В свою очередь Лара и Ляля, которые, понятно, не нуждались в приглашениях, отчаянно и яростно спорили между собой, кто же будет на предстоящей свадьбе подружкой невесты или, выражаясь современным языком, свидетельницей этого неординарного и, можно сказать, дебютного, как для невесты, так и для подружек, торжества. В конце, концов, в результате разыгранного жребия Ляля Кирилова вытянула скомканный листок, развернув который все увидели надпись «свидетельница». Ляля порывисто обняла Лилю за плечи, расцеловала и надрывно завопила:

– Лилечка, родная, я буду на твоей свадьбе не только свидетельницей, а и распорядительницей. Обещаю тебе устроить оригинальную и самобытную свадьбу.

В то время, как общественные организации факультета, сокурсники и друзья начали бурную подготовку к свадьбе, Лиля и Виктор ещё и словом не обмолвились, где и как она будет проходить, что предпринять с пошивом свадебного платья, какие обручальные кольца приобрести и, самое главное, где достать на всё это деньги. Виктор по ночам разгружал на товарной железнодорожной станции неподъёмные мешки с мукой. После такой непосильной работы, не обладая навыками культуриста в занятиях бодибилдингом, он несколько дней отлеживался в постели, чтобы привести себя в исходное состояние. Несмотря на занятость в подготовке дипломного проекта, он давал частные уроки по математике, в которой преуспевал намного больше, чем в силовых видах спорта. Однако заработанных средств едва хватало на еженедельный букет цветов Лиле и воскресное посещение театра, концерта в филармонии или молодёжного кафе в центре старого города. Несмотря на то, что Виктор изо всех своих, далеко немолодецких, сил старался быть финансово независим, становилось понятным, что без помощи родителей здесь не обойтись.

Неожиданное известие о предстоящей свадьбе и обрадовало, и озадачило старших Бровченко. Подготовка такого торжества в условиях тотального дефицита гастрономических изысков требовало как материальных вложений, так и организационных усилий. Каждый из них, независимо друг от друга, подумал:

– Да, уж в наше незабвенное время со всем этим было намного проще.

Родители Виктора встретились во время войны. Знакомство их не было овеяно романтикой вздохов и свиданий: оно пришлось на время самых кровопролитных боёв советской армии с гитлеровскими нацистами. Так сложилось, что отец и мать Виктора входили в состав медицинского персонала санитарного эшелона, который, по сути, представлял собой больницу, передвигающуюся по железнодорожным рельсам. Такие санитарные поезда во время войны ещё называли поездами спасения. И, действительно, врачи этих поездов, при острейшем дефиците необходимого медицинского оборудования, лекарств, перевязочных материалов и анестезирующих средств делали всё возможное, а скорее даже, невозможное для спасения жизни раненых солдат и офицеров. Мать Виктора, Эмма Абрамовна Гуревич, была ответственной за санитарно-гигиеническое состояние поезда. Она проверяла, поступающие на узловых станциях, продукты, состояние пищеблока, контролировала стерильность операционных отсеков и чистоту палатных вагонов в условиях военной неразберихи, разрухи и грязи. Всё это было на ней, хрупкой женщине, рост которой едва превышал полтора метра. Несмотря на это, она отлично справлялась со своей тяжёлой работой, постоянно конфликтуя с начальником поезда, переругиваясь с поварами, посудомойками, кладовщиком, в общем, со всеми, кто имел какое-то отношение к санитарии и гигиене. Всегда неулыбчивую и постоянно хмурую Эмму Абрамовну персонал поезда называл Эмка по аналогии с популярной в то время легковушкой «эмка», выпускаемой Горьковским автомобильным заводом. Эмма Абрамовна соответствовала этому почти ласкательному прозвищу, так как своей стремительностью и оборотливостью, на самом деле, напоминала указанный автомобиль. Единственный во всём эшелоне, кто не боялся, а, наоборот, радовался каждому появлению Эммы Абрамовны, был поездной стоматолог Серёжа Бровченко. Будучи также занятым по восемнадцать часов в сутки (только на фронте за четыре года войны он удалил более двух тысяч зубов), он находил время поздно вечером постучать в купе Эммы Абрамовны и положить ей на столик что-нибудь из еды. Как правило, это были краюха хлеба, несколько кусочков сахара или яблоко, которые он доставал на станциях в обмен на папиросы. Курево Сергей, как и все офицеры, получал как часть довольствия, старался курить поменьше, поэтому, без сожаления, менял его на продукты, которые дарил Эмме Абрамовне. Сергей знал, что её суровость и угрюмость происходят не от тяжёлого характера, а от бед военной поры. Муж Эммы Абрамовны погиб буквально в первые дни войны, брошенный в составе необученных новобранцев против катившихся на восток фашистских полчищ. Ещё через полгода немецкие самолёты разбомбили поезд, в котором направлялись в эвакуацию её родители и сёстры. Из большой и дружной семьи в живых осталась только она с двумя маленькими дочками на руках, которых оставила на попечение свекрови в эвакуации в Ташкенте. Получив извещение о гибели мужа, Эмма Абрамовна пошла в военкомат и попросилась на фронт, объяснив военкому, что санитарно-гигиеническая обстановка в войсках не менее важна, чем снаряды на передовой, а серьёзная эпидемия может унести больше жизней, чем любая бомбёжка. Родители Виктора окончили медицинский институт ещё до войны, отец учился на стоматологическом факультете, а мать – на санитарно-гигиеническом. Сегодня родители Виктора входили в элитную обойму интеллигенции города. Сергей Иванович был одним из лучших стоматологов области, а Эмма Абрамовна занимала престижную должность главного санитарного врача города. Должности родителей Виктора на фоне всеобщего уравнивания заработной платы позволяли им, по советским меркам, безбедно существовать и в праздники, и в будни и обеспечить своим детям, если не счастливое, то достаточно благополучное детство. Маленький Витя никогда не испытывал недостатка в красочных и дорогих игрушках, с детства ел бутерброды не только с красной, а и с чёрной икрой, а в школу отец подвозил его на светло-голубом «Москвиче». Да и сейчас, несколько лет назад, родители подарили ему на день рождения ярко-красный чешский мотоцикл «Ява», на котором Виктор лихо раскатывал на зависть своим однокурсникам. Сегодня после долгих уговоров он посадил на заднее сидение своего моторизованного зверя Лилю, дабы представить родителям свою невесту.

Лиля, как огня, как грома среди ясного неба, боялась этого визита. Своим неотразимым чутьём она догадывалась, что должна предстать перед домочадцами будущего мужа некой представительной, импозантной, светской дамой, понимающей окружающую жизнь и знающей в ней толк, показаться такой, какой она, в самом деле, не является. Несмотря на то, что Лиле было присуще остроумие и тактичность в поведении, невзирая на её натуральную привлекательность, природное обаяние, она производила впечатление обычной несколько наивной и даже где-то простоватой девушки. Как раз именно это беглое впечатление при первой встрече могло не понравиться солидным родителям Виктора. Надо сказать, что предчувствия не обманули Лилю. Именно так оно и произошло. Когда она с Виктором переступила порог просторной, хорошо обставленной квартиры, Эмма Абрамовна, окинув простенькое пальтишко будущей невестки надменным и высокомерным взглядом, сквозь зубы, блистающих неестественной белизной коронок, установленных не так давно её мужем, неторопливо процедила:

– У нас в доме принято снимать при входе не только верхнюю одежду, а и обувь, к тому же, прямо скажу, не совсем стерильную.

Кандидат в свекрови встречала Лилю даже не столько по одёжке, сколько понаслышке. Ей удалось разговорить однокурсника Виктора, предварительно устроив его на лечение зубов в стоматологический кабинет Сергея Ивановича, куда можно было попасть по записи не менее чем за полгода либо по большой протекции. Он то и поведал Эмме Абрамовне, что Лиля родилась в простой семье в глухой деревне, воспитывалась в интернате и неизвестно как поступила в университет. Полученная информация не вселила оптимизма в чаяния и надежды Эммы Абрамовны заполучить в роли матери её будущих внуков дочь благополучных и состоятельных родителей. Тестем сына по её убеждению должен был быть, как минимум профессор, это если по научной линии или, по крайней мере, какой-нибудь управляющий строительным трестом, если опуститься до инженерного направления и даже, если снизойти до торгового работника, пусть это будет директор крупного гастронома. Эмма Абрамовна уже не помнила или вполне сознательно захотела забыть, как она жила в более чем скромной комнатушке в обшарпанном общежитии. Как ела бутерброды с серым, нетоварного вида, зельцем или выковыривала кильку в томатном соусе из общей консервной банки и запивала эти студенческие деликатесы горячим чаем с маленьким кусочком сахара вприкуску, как бегала на свидания в заштопанных чулках и в облезшей кроличьей шубе, одолженной на несколько часов у подружек по комнате. Эмма Абрамовна постаралась запамятовать и то, что её, дочку простого еврейского сапожника из небольшого провинциального городка с двумя маленькими дочурками участливо, сердечно и хлебосольно приняли в семью второго нынешнего мужа. А ведь отец Сергея был не мало, не много ни просто доктором, а доктором медицинских наук, профессором, главным врачом республиканской клинической больницы. И никто и никогда не намекнул Эмме Абрамовне, что так уж получилось, что она, Эмма, и их сын Серёжа принадлежат к разным сословиям и по этой веской причине не могут создать новую ячейку общества, как называли семью в Советском Союзе.

Сегодня уже не студент-медик Серёжа, а всеми уважаемый доктор Сергей Иванович Бровченко, мягко отстранив свою жену, протянул Лиле руку и скороговоркой произнёс:

– Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь, у Эммы Абрамовны был тяжёлый день, проходите, пожалуйста, стол уже накрыт. Да к тому же у меня сегодня день рождения. Присаживайтесь, будьте любезны.

Лиля вздохнула и на тяжёлом выдохе, выдавив из себя жалкое подобие улыбки, произнесла:

– Ой, а Виктор ничего мне не сказал, искренне поздравляю вас и желаю вам, прежде всего, здоровья.

– Желать доктору здоровья это более чем правильно, – весело заметил Сергей Иванович, разливая по бокалам розовый венгерский «Токай», – за это имеет глубокий смысл выпить.

Все выпили, а кандидатка в невестки лишь слегка пригубила, хотя в горле першило от внезапно подступившей сухости.

– Между первой и второй – перерывчик небольшой, – продекламировал, молчавший до сих пор Виктор, банальную студенческую прибаутку.

Он снова наполнил бокалы и, выдержав более чем тягостную паузу, провозгласил:

– Дорогие родители, первым делом я хочу познакомить вас со своей невестой, её зовут Лиля, прошу любить и жаловать.

– Должна тебе сказать, дорогой сын, – прервала монолог Виктора Эмма Абрамовна, – что мы люди грамотные, газеты читаем, наслышаны о твоих подвигах. Всегда мечтала, чтобы мой ребёнок выступал на большой сцене. Кажется, мои иллюзии осуществились.

– Мама, пожалуйста, не перебивай, – остановил её Виктор, – если ты, действительно не хочешь, чтобы мы с Лилей ушли, не попрощавшись, то дай договорить.

Виктор взглянул на белое, как только что выпавший снег, окаменевшее лицо Лили, нежно обнял её за плечи и вымученно продолжил:

– Кстати, на большой сцене, как ты выразилась, мамочка, совершенно чужие люди принимали меня более искренне и восторженно, чем в любимой семье. Это, во-первых, а во-вторых, как, вы, дорогие родители, уже, наверное, догадались, я, мы с Лилей просим вашего благословления на наш брачный союз.

Эмма Абрамовна всхлипнула, на её ещё красивых и ярких глазах выступили слёзы и она, закрывая напудренное лицо руками, жалобно пролепетала:

– Витенька, Лилечка, вы совершаете такой важный шаг в своей жизни, которая у вас только начинается, у вас есть ещё время подумать, правильно ли вы поступаете.

– Мамочка, дают время подумать в мировом суде, когда люди разводятся, – мрачно отпарировал Виктор, – я же очень люблю Лилю, она любит меня, и видит бог, что думать нам нечего, наше решение окончательное и бесповоротное и обсуждению, как в окружном, так и на божьем суде не подлежит.

– Должен заметить, друзья, – вступил в разговор Сергей Иванович, – что, вопреки пожеланиям Виктора, промежуток между тостами у нас получился немаленький. Поэтому, моя речь будет краткой. Когда я со своей невестой пришёл к своим родителям, дедушка Виктора, Иван Алексеевич, произнёс всего три слова «Совет да Любовь», что означало его благословление нам. Я повторяю его слова: Совет и Любовь вам, Лиля и Виктор, будьте, пожалуйста, счастливы.

Как только за Виктором и Лилей захлопнулась дверь, Сергей Иванович, нежно обняв жену за плечи, грустно заметил:

– Да, Эммочка, не очень приветливо ты встретила свою невестушку. Надо как-то сгладить всё это. А мне, вопреки всем твоим возражениям, Лиля понравилась. По всему видно скромная и покладистая, а главное – надёжная девушка.

– Знаешь, Серёжа, – тяжело вздохнула Эмма Абрамовна, – и мне так показалось. Перегнула я палку, просто всегда мечтала, что у моего сына жена будет из обеспеченной и интеллигентной семьи.

В свои шестьдесят четыре года мать Виктора, прожив совсем нелёгкую жизнь, чувствовала себя уставшей от неё. Продолжая в пенсионном возрасте ещё напряжённо работать на ответственной должности, ей уже было сложно заботиться о том, чтобы каждый день в доме был полный обед, как говорится и первое блюдо, и второе, и даже компот. Слава богу, отсутствием аппетита в её доме никто не страдал. Как Сергей Иванович, так и Виктор, хотя и не были большими гурманами, получать удовольствие от вкусной еды никогда не пропускали. Немало сил забирала стирка, стиральные машины в обиходе только начали появляться: пока же всё, начиная от белья и заканчивая рубашками, приходилось стирать вручную. К тому же в доме всегда толклись друзья и подружки Виктора, которым к чаю или кофе надо было обязательно подать нечто кондитерское, которое она, не любя готовых гастрономических изделий, выпекала сама. Очень хотелось, чтобы все эти заботы взвалила на себя молодая жена Виктора. Безошибочным женским чутьём Эмма Абрамовна поняла, что Лиля сможет и накормить, и обстирать, и, возможно, даже, как говорится, и Виктора на скаку остановить, если того не в ту сторону занесёт.

Было ещё одно обстоятельство, из-за которого мать одобрила выбор сына, никогда ему в этом не признаваясь. Даже из кратких рассказов Лили о себе проницательной Эмме Абрамовне стало ясно, что её будущая невестка, как и Виктор, тоже поздний ребёнок в семье и что она очень привязана к своим немолодым уже родителям. Совсем не зря этот факт стал, чуть ли не определяющим в решении матери принять невестку в дом. Дело в том, что на дворе стоял 1970 год, год, когда тронулся лёд, открывший, ещё пока не очень большой поток эмиграции евреев, в основном из Прибалтики, Закарпатья, Черновцов и Львова, в Израиль и США. Причиной этого ледохода стала блестящая победа в июне 1967 года израильской армии над войсками Египта, Сирии, Иордании и ряда других арабских стран, щедро напичканных советским оружием. Эта победоносная война Израиля над арабами, мечтавшими уничтожить суверенное еврейское государство, вызвала небывалый душевный подъём у советских евреев, и разбудило, подавляемое бушевавшим в стране антисемитизмом, их национальное самосознание. Реакция советского руководства не заставила себя долго ждать: Советский Союз немедленно разорвал дипломатические отношения с Израилем. Однако уже через год в ЦК КПСС поступило совместное письмо, подписанное министром иностранных дел А.А.Громыко и председателем КГБ СССР Ю.В.Андроповым. Авторы этого письма возглавляли в то время два важнейших и ключевых ведомства страны. Такой тандем вовсе не был случайным: функции обеих структур настолько плотно переплетались, что не всегда было понятно, где кончается одна из них и начинается другая. Об этом свидетельствует небольшой фрагмент из этого письма: «решение вопроса о возобновлении выездов советских граждан в Израиль по мотивам восстановления разрозненных войной семей может получить положительную оценку в глазах мирового общественного мнения как гуманный акт. Комитет госбезопасности сможет продолжить использование этого канала в оперативных целях». И не больше, и не меньше. Добавить к этой цитате нечего, как говорится, комментарии излишни. Как бы там ни было, политика Советского Союза в отношении репатриации евреев в Израиль существенным образом смягчается. Вот и из их дома всего несколько месяцев назад на постоянное место жительства в Израиль выехала семья Кальмановичей, с которыми они были в близких отношениях много лет. С их сыном Илюшей Виктор учился в одном классе и достаточно и просто дружил во внешкольное время. Несмотря на то, что Виктор учился в университете, а Илья – в полиграфическом институте, их дружба не прекращалась. Ещё совсем недавно, когда Виктор намеривался проводить своего друга на вокзал, Сергей Иванович отпаивал её, Эмму Абрамовну, валерьяновыми каплями. Кто знает, сколько здоровья она потеряла, когда гневно кричала сыну:

– Виктор, прошу тебя, не будь самоубийцей, попрощайся с Илюшей здесь, у него дома, там, на вокзале сотрудники комитета государственной безопасности занесут тебя в чёрный список, и ты уже никогда в жизни не найдёшь себе нормальной работы.

По большому счёту Эмме Абрамовне нельзя было отказать в логике. Внешняя разведка страны внимательно следила не только за перемещениями уезжавших евреев, а и за лицами, окружающими их. Но Виктор, не соглашаясь с доводами матери, срываясь на фальцет, в свою очередь орал:

– Но, мама, я же уже никогда не увижу своего друга, мы прощаемся с ним навсегда, ты понимаешь, навсегда. Как же я могу не проводить его.