Белая Лилия

Лиля дрожащей рукой набрала записанный на клочке бумаги номер. В ответ послышался мелодичный женский голос

– Приёмная первого секретаря, вас слушают.

Лиля поспешно произнесла:

– Вас беспокоит Лилия Михайловна Сергачёва, учительница его сына.

– Соединяю вас с Петром Степановичем, он уже давно ждет вашего звонка.

В трубке послышался приятный баритональный мужской голос:

– Здравствуйте, Лилия Михайловна! Вы меня простите великодушно, что не могу к вам приехать лично, просто очень перегружен делами. Но, если вы не сочтете за труд приехать ко мне в горком, я немедленно высылаю за вами машину. Очень прошу вас приезжайте, я так понимаю, нам будет о чём поговорить.

В тональности монолога секретаря горкома Лиле послышалась какая-то, не присущая высшим партийным сановникам, чуть ли не джентльменская вежливость, обходительность и предупредительность, что она, вопреки нежеланию ехать к нему, решила не отказываться от встречи. Уже через полчаса Лиля входила в парадный подъезд здания горкома. При входе её остановил капитан милиции, попросив у неё документы и куда-то позвонив, он широким жестом указал Лиле на центральную лестницу, застеленную красивым и ярким ковровым покрытием. Она впервые была в здании, которое занимали партийные руководители города. Первое, что бросалось в глаза – это изящный архитектурный интерьер и богатое, даже роскошное, убранство внутри здания. Лиля подумала, как это может быть, что помещение, где работают полторы сотни человек, может быть более потрясающим и фешенебельным, чем здание храма науки, её родного университета, где обучаются более десятка тысяч студентов. Поистине, вопреки известному партийному лозунгу, народу принадлежит далеко не всё. Смутило Лилю и огромное количество дверей, расположенных по обе стороны длинного, уходящего в бесконечность, коридора, тоже покрытого ковром, но уже другой расцветки. На дверях кабинетов висели таблички с фамилиями их хозяев, без указания их должностей. Неужели необходимо такое количество руководителей, чтобы управлять жизнедеятельностью города. А ведь город делится ещё на пять районов, и в каждом из них имеется свой райком партии. Кроме того в мегаполисе есть ещё и горсовет, и именно он руководит хозяйственными и социальными составляющими города. Чем же занимается горком партии? Получалось, что он управляет теми, кто, действительно, управляет городским хозяйством. Лиля ещё долго пробиралась по коридорным лабиринтам, пока не упёрлась в дверь, которая была, как минимум, в два раза шире других. И вывеска на ней была более массивная. На широкой чёрной табличке позолоченными буквами было написано «Приёмная первого секретаря Львовского горкома КПСС тов. Киричука П. С.». Лиля с опаской приоткрыла тяжёлую дверь и оказалась в большой светлой зале. Тут расположились в ожидании приёма около десяти солидных мужчин с респектабельными многозамочными портфелями на коленях. Секретарь, средних лет симпатичная женщина, в деловом чёрном костюме и престижных очках в роговой оправе вопросительно посмотрела на Лилю:

– Вы записывались на приём, как ваша фамилия?

– Сергачёва Лилия Михайловна.

– Девушка, вы что-то перепутали, – строгим тоном проверещала секретарша, – у меня в списке нет вашей фамилии, может быть вы ко второму или третьему секретарю.

– Да как я могла перепутать, – огрызнулась Лиля, – мы же с вами говорили полчаса назад, Пётр Степанович сам послал за мной машину, я к нему на приём не напрашивалась, поэтому меня и нет в вашем списке.

Солидные мужчины с портфелями, как по команде, окинув Лилю более чем заинтересованным взглядом, многозначительно переглянулись между собой, а недоумённая секретарша, приоткрыв кабинет своего высокопоставленного босса, тихо спросила:

– Пётр Степанович, простите, приехала Лилия Михайловна Сергачёва.

Все, кто находился в этот момент в приёмной, услышали громкий голос партийного градоначальника:

– Немедленно пригласите её ко мне, и два стакана чая с лимоном, пожалуйста.

Пока солидные дяди в приёмной (а это были ни мало, ни много генеральные директора промышленных предприятий города, секретари райкомов партии и главные врачи крупных клиник) активно обсуждали, кем приходится их партийному боссу эта юная симпатичная блондинка, Лиля робко вышагивала по длинной ковровой дорожке к столу хозяина кабинета. По мере преодоления этой, не очень короткой, дистанции, до неё начал доходить смысл расхожей фразы «на ковёр к начальнику». Из-за огромного письменного стола поднялся высокий плечистый ухоженный мужчина, он протянул Лиле руку со словами:

– Так вот вы какая, Лилия Михайловна, совсем юная и, надо сказать, обаятельная учительница моего непутёвого сына. Присаживайтесь, пожалуйста.

Лиля покраснела, заметно стушевалась и тут же забыла все умные слова, которые придумала пока ехала в машине. Пётр Степанович, широко улыбаясь и пристально заглядывая Лиле в глаза, мягко пробасил:

– Первым делом, Лилия Михайловна, я хочу извиниться, искренне извиниться за хамское поведение своего сына. В этом есть и немало моей вины. Скажу вам честно, даже не помню, когда последний раз говорил с ним по душам. Повседневная текучка засасывает так, что, по правде говоря, часто даже ночую в этом кабинете. После этого экстремального, из ряда вон выходящего, случая я, конечно, поговорю с Игорем, даже не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной. Уверяю вас, Лилия Михайловна, он у меня этот разговор запомнит до конца жизни.

Пока секретарь горкома маленькими глоточками отпивал свой чай, Лиля жалостливо прошептала:

– Только прошу вас, Пётр Степанович, вы уж не бейте его.

– Ну что вы, Лилия Михайловна, во-первых, говорят, что применять физическую силу – это не педагогично, – улыбнулся он, – а во-вторых, ещё неизвестно, кто кого побьёт, у Игоря первый спортивный разряд по боксу.

– И вот ещё что, уважаемая Лилия Михайловна, – продолжил Пётр Степанович, – вы, конечно, можете делать с фотографией, обличающей моего сына в неблаговидном циничном поступке всё, что только захотите. Но очень прошу вас, пощадить не моего сына, а меня, причём не как первого секретаря горкома партии, а как простого человека, которого обнародование этой фотографии приведёт, мягко говоря, к состоянию, заметно отличающемуся от здорового.

Лиля покопалась в своей сумочке и, вытащив из неё чёрную кассету с плёнкой, положила на стол секретаря горкома. Она посмотрела на немного смущённого секретаря и решительно заявила:

– Вы знаете, Пётр Степанович, собираясь к вам, я хотела, если откровенно, наговорить много гадостей про вашего сына. Но вы меня убедили, я верю, что вы сможете повлиять на него, сможете переломить всё плохое, что появилось в нём в переходном возрасте.

– Лилия Михайловна, громадное вам спасибо, вы замечательный человек и настоящий учитель, – сказал, вставая из-за стола Пётр Степанович, – вот вам моя визитная карточка и искренне прошу, если будут проблемы, немедленно звонить по указанному прямому телефону, помогу, чем смогу, я ваш должник.

На следующий день прямо на уроке в присутствии всех одноклассников Игорь Киричук извинился перед Лилей за своё беспардонное поведение. В тот же день улыбающаяся директриса на педсовете сообщила всем учителям, что ей звонил первый секретарь горкома партии, который сказал, что если бы у нас было больше таких учителей, как Лилия Михайловна Сер-гачёва, то с образованием в нашей стране было бы всё в полном порядке. Она пообещала, что напишет рекомендательное письмо в городской отдел народного образования с тем, чтобы Лилию Михайловну оставили преподавать в нашей школе. Однако Лиля бесповоротно решила, что, несмотря на свои успехи в преподавании цикла географических дисциплин, в школе она не останется. Она отчётливо осознала, что учитель в школе – это не только специалист, излагающий свой предмет, а, прежде всего, педагог и воспитатель. На примере бесшабашного Игоря Киричука Лиля поняла, что, если полностью и от всей души посвятить себя воспитательной работе, то на оставшийся огромный спектр жизненных коллизий её сил просто не хватит.

Зимняя сессия подкралась внезапно и, как всегда, застала студентов врасплох. Впрочем, эта сессия была символичной, поскольку являлась последней, что, однако, не давало студентам никакого карт-бланша при сдаче экзаменов. Самым трудным считался экзамен «Экономическая география капиталистических стран», который включал в себя трёхсеместровый курс лекций и семинарских занятий. Принимал его чрезвычайно строгий, но справедливый и демократичный доцент Зильберг Самуил Исаакович. Неизвестно, как, его, лицо еврейской национальности, допустили преподавать в храме науки, насквозь пропитанного украинскими националистическими канонами. Однако те же студенты, украинцы из западных областей республики, которые с молоком матери впитали себя, если не ненависть, то, по крайней мере, неприязнь и антипатию как к русским, которых называли «москалями», так и к евреям, именуемых «жидами», не только уважали, а даже любили Самуила Исааковича. Он никогда не повышал голос при обращении к студентам, а студенткам всегда мило улыбался. Когда к 25-летию Победы возле деканата вывесили большой стенд «Они сражались за Родину», не все могли представить, что этот улыбчивый старый холостяк со слегка грустными еврейскими глазами, за четыре года войны прошёл нелёгкий путь от рядового пехотинца до майора фронтовой разведки. В отличие от других преподавателей, которые, не отходя от кафедральной трибуны, бубнили свои лекции, уткнувшись в конспект, он лекции не читал: он их рассказывал, комментировал и, что самое важное, доступно объяснял. Ни один преподаватель факультета не разрешал пользоваться на экзамене вспомогательным материалом. Стол, готовящегося к ответу студента, должен был быть стерильным: только чистый лист бумаги и шариковая ручка. Аудитория, в которой принимал экзамен доцент Зильберг, напоминала читальный зал, на столах у студентов лежали учебники, справочники, конспекты и даже шпаргалки. Самуил Исаакович постоянно повторял студентам, что голова не мусорный ящик и нет необходимости засорять её ненужной цифровой информацией, которую можно подсмотреть в справочниках. При ответе на вопрос он требовал понимания сути вопроса, способности обобщать и умения мыслить и анализировать, чего в конспекте или учебнике не подсмотришь. Доцент Зильберг уважал способных, интеллектуальных и эрудированных студентов, поэтому Виктор Судаков числился у него в любимчиках и получил на экзамене заслуженное «отлично». Во время экзамена Самуил Исаакович, не боясь оставить студентов одних в аудитории, каждый час по фронтовой привычке выходил покурить. В один из таких перекуров он увидел топчущегося в коридоре Виктора. Узнав, что он переживает за Лилю, доцент укоризненно произнёс:

– Ваша Сергачёва больше времени проводит в парке, чем в библиотеке, готовиться к экзамену надо более основательно.

С чего он взял, что Лиля гуляет по паркам, Виктор не знал, однако стал с жаром рассказывать Зильбергу, сколько бессонных ночей он просидел с Лилей вместе, готовясь к экзамену. Самуил Исаакович докурил папиросу и, не дослушав Виктора, зашёл обратно в аудиторию. Неизвестно, то ли Лиля отвечала на экзамене не так уж и плохо, то ли доцент внял просьбе Виктора, но он поставил ей «четвёрку, буркнув при этом:

– Читать материал, Сергачёва следует более осмысленно, и анализировать данные нужно, как ваш дружок, который, как котёнок, прыгает здесь по другую сторону двери.

Довольная полученной оценкой, Лиля вышла из аудитории и направилась к главному выходу. Возле одной из колонн входного портика она увидела Виктора, который, пряча руки за спиной, широко открытыми глазами смотрел на неё. Он почти вплотную приблизился к ней и стремительным порывом поцеловал её в щёку. Лиля от неожиданности, как чёрт от ладана, отпрянула от него, намериваясь сказать:

– Кто тебе дал право целовать меня после того, как ты в одночасье разрушил наши отношения.

Смущённый и покрасневший Виктор, что в обиходе не было свойственно ему, не давая ей времени прийти в себя, выпростал руки из-за спины и вручил ей пышный букет ярко-красных гвоздик, сопровождая его короткой тирадой:

– Лиля, с днём рождения! Я, действительно, желаю тебе счастья, и хочу, чтобы мы снова были вместе, теперь уже навсегда.

В суетливой череде экзаменационных перипетий Лиля напрочь забыла о дне своего ангела. А ведь ей сегодня исполнилось двадцать три года. Как здорово и как приятно, что Виктор не забыл этот день. За это можно многое простить ему. Ошеломлённая Лиля растерянно переступала с ноги на ногу, не зная, что сказать. А Виктор тем временем достал из бокового кармана пиджака какую-то бархатистую синюю продолговатую коробочку и, протянув её Лиле, небрежно произнёс:

– А это тебе скромный презент от меня, опять-таки, ко дню рождения.

Лиля не удержалась от соблазна открыть этот красиво оформленный футляр, открыла и ахнула: внутри лежали модные золотые женские часики. Такого значимого подарка от Виктора она просто не ожидала. Лиля не соизмеряла себя с девушками, ответные чувства которых можно было купить. В тоже время она понимала, что такие подношения студенты своим подругам не делают. В данном случае Лиле показалось, что столь дорогой презент определяется даже не столько ценой, сколько чем-то более существенным и весомым. Стараясь не показывать Виктору выступившие слёзы, Лиля, отведя глаза в сторону, тихо прошептала:

– Спасибо, Виктор, огромное за неожиданную радость, которую ты мне сейчас доставил, но я не могу принять от тебя столь драгоценный подарок.

Виктор нахмурился, в глаза появились огоньки какого-то надвигающегося внутреннего кризиса, он не выдержал и закричал:

– Лиля, зачем ты очередной раз заставляешь меня страдать, и кто вообще наделил тебя правом не принимать мои подарки, идущие не из магазина, а от самого сердца.

В ответ Лиля совсем тихо, почти шёпотом, растерянно сказала:

– Виктор, ты, наверное, забыл, что не имеешь никакого права повышать на меня голос.

– А вот и имею, – уже не закричал, а завопил Виктор, – имею полное юридическое право по причине моего безумного желания, чтобы ты стала моей женой.

Водопад слёз каскадом скатился с Лилиных глаз. Растерянный Виктор не догадывался, сколько лет эти, сумбурно произнесенные им, слова были заветной мечтой этой хрупкой рыдающей девушки.

– Разве так предлагают любимой девушке руку и сердце? – продолжала громко всхлипывать Лиля, – мне представлялось это как-то по-другому.

Прижав пылающие гвоздики к груди, она перебежала дорогу и очутилась на заснеженной парковой аллее. Вслед за ней мчался обезумевший Виктор, выкрикивая на ходу:

– Лиля-я-я! Остановись, я люблю-ю-ю тебя-я-я.

И только вороны, гордо восседавшие на оголенных каштанах, как по команде, перестали каркать, провожая удивлённым взглядом удаляющуюся странную пару.