Интересно и легко

– Много ещё осталось? – кричу.

– Ты сколько раз брил голову, четыре, пять?

– Три!

– Значит ещё один, и будешь чист.

Я буду чист.

– Давай искать!

Мы летим дальше, зеркала загораются экранами телевизоров, в которых я вижу себя. Проплывают мои повседневные картины: еду на работу, иду домой, с женой и детьми, я, я, и снова я, детство, школа, институт, вот я маленький, мне четыре, и у меня истерика, я не хочу идти в парикмахерскую и довожу отца до белого каления.

– Я буду плакать!

– Плачь.

– Я буду смеяться!

– Смейся.

Терпение отца на исходе, а я скачу на большой родительской кровати и рыдаю, отказываюсь одеваться, потому что в парикмахерской мочат волосы холодной водой, и при этом пахнет кисло, и всё это чудовищно противно.

– Я заболею!

– Ты не заболеешь.

– Заболею!

– Заболеешь – выздоровеешь.

От неминуемой расправы, к которой уже давно прибег бы любой другой родитель, меня спасет только многолетний педагогический стаж моего.

– Ну, давай одеваться, сколько можно, расскажешь им все свои пластинки.

Но я рассказал уже все пластинки, я же их заездил до дыр, и «Мульти-Пульти», и «Кота в сапогах», и «Девяносто девять зайцев», мне уже это неинтересно. Я не хочу идти в парикмахерскую, волосы мочат холодной водой, и ты как будто голый.

– Нет, ты не голый, попробуй-ка посиди там голый, там же холодно.

– Нет, я голый. Я буду плакать!

– Плачь.

– Я буду смеяться.

– Смейся.

Не хочу идти в парикмахерскую, не хочу стричься…

– Омега, долго еще?

Молчит.

– Омега!

– Тебе в чем сказать, в минутах, часах, месяцах? Может в годах.

Лучше, конечно, в годах, но сознание не принимает, сколько времени – человеческого времени – мы движемся внутри этой черной ямы, и высматриваем в высоких зеркалах моего последнего ошмётка. Я могу сформулировать это словами, но чувства отвергают слова, и поэтому я не верю, но хочу поверить, и когда я пытаюсь ощутить, что мы летим уже много лет, тело схватывает дрожью и мозг сковывает ледяным ужасом, как было в детстве, когда пытаешься почувствовать бесконечность. Ты можешь сказать «бесконечность», но попробуй её почувствовать.

– Много, много еще, Еще много лет, а тебе-то чего? Ни есть, ни пить не хочешь. Трахаться – тоже не хочешь, – Омега хихикает мне в уши, – вот и все потребности, которые могли бы тебя умертвить. Лети себе и высматривай.

И правда: всё это бесконечное время не хочется ничего, это – путешествие в поисках очищения – единственное желание, которое наполняет меня в кромешной темноте, начать сначала. Очищение во что бы то ни стало, даже если для этого надо убить, даже себя самого.

– Ты не бойсь. Когда всё закончим, вернёшься в исходную точку, в воскресенье похмелишься, в понедельник пойдёшь на работу, хотя может уже и не будешь похмеляться, может, для тебя это уже будет неприемлемо, будешь очищенный, и кто его знает, какие у тебя будут желания, у очищенного.

В зеркалах вперемешку картины моей ежедневной рутины, а вот кальянная за мостом, где я встретил Омегу.

– Омега, можно я буду звать тебя Омегин, – спрошу я ещё через несколько лет.

– Зови, как хочешь, мне фиолетово, можешь вообще никак не называть, можешь, кстати, вообще заткнуться и ничего не говорить.

Но это чудовище, мой спутник, тоже не может без общения, и пройдет год или десять, и оно мне расскажет, скрипя в уши на разные голоса, как давным-давно, настолько давно, что даже я в этой чёрной яме не могу осознать этот срок, он был ошмётком, и как его нашел Альфа, но не смог убить, потому что тогда, неизвестно откуда, появился Уголёк, черная псина, он повалил Альфу и стал грызть, а Омега всадил своему Альфе в голову самурайский меч по самую рукоятку, пробил деревянный пол в каком то японском борделе и пригвоздил навсегда. Тогда ошмёток и стал Омегой, но вопреки ожиданиям, он не стал защищать ошмётков, а наоборот, выбирал какого-нибудь альфу и помогал ему побыстрее уничтожить всех его ошмётков.

– Омегин, а почему ты выбрал меня?

Молчит.

– Омега!

– А ты не понял разве?

Омега фиксирует лицо бледной девушки со впалыми щеками и улыбается, и два нежных голоса шепчут в уши.

– Потому что ты – офигенный.

Ну, ничего себе.

– Может, избранный?

– Да ну, на черта эти понты, просто – офигенный.

Да, а ведь – правда, а ведь именно это и нужно было услышать, тому, кто всё это написал, и нет ничего важней. Омега переворачивается вниз головой и, ввинчиваясь в черноту, уносится от меня, его крик скрежещет в ушах:

– Ты офигенный, Лёха!

Да, я офигенный… Что?

– Омегин, но я же не Лё…